Таким образом, вместо мохнатенького передочка на меня уставилась большущая и гладкая попа, а Главная толкушка улеглась аккурат вдоль глубокого промежутка между половинками. Попа повиляла вправо-влево, чуть-чуть потершисъ о толкушку, потом слегка подалась на меня, уперлась мне в живот, мягко, но пружинисто толкнулась, опять игриво повертелась… А толкушка, поболтавшись немного между растопырившимися половинками, съехала вниз, оказалась в объятиях горячих ляжек. Элен чуточку раздвинула их, пропустив толкушкину головку к себе под животик, и, прогнув талию, пощекотала толкушку волосиками. Уже заметно мокренькими.
— Не колется? — хихикнула она.
— Нет… — успокаивающе ответил я, по-деловому опуская руки на бедра партнерши. Но Элен, видно, еще не набаловалась. Выскользнула у меня из рук, перевернулась сперва на спину, а потом села на постели, подтянула сомкнутые колени к животу, да еще и обхватила их руками. Положила подбородок на коленки, скорчила мне какую-то гнусную рожицу и высунула язык.
— А ну-ка, скажи, гнусный зверь, какой сегодня вечер? — спросила она.
— Нормальный, теплый, тропический, — ответил я.
— Не помнишь, сукин сын! — Она произнесла это с легкой, но, похоже, непритворной обидой. Впрочем, мне это было по фигу.
Я двинулся к ней, не вставая с колен, и приблизился почти вплотную. Коленки ее мгновенно разомкнулись, она молниеносно нагнулась и кончиком языка лизнула направленную вперед толкушку. В следующее мгновение Элен опять протянула лапки к прибору, положила головку на левую ладонь, а правой стала его поглаживать, будто птенчика, выпавшего из гнезда. Правда, этот «птенчик» еще и не забирался ни в какое «гнездышко». Но вообще-то и просто на ладони ему было неплохо. А та, что гладила, была такая ласковая и трепетная, что каждое ее прикосновение сладким звоном отдавалось в каждой клетке моего нетерпеливого организма. Наверняка и у Элен что-то такое позванивало, потому что она все учащеннее дышала, как-то незаметно приближаясь ко мне. Ротик раскрылся, на секунду в отблесках света, просачивавшегося со двора через щели в шторах, сверкнули ровные белые зубки… А еще через секунду губы Элен колечком охватили толкушку. Язычок у нее оказался жутко проворный, лизучий и распорядительный: то сам ползал по головке, то прижимал ее к н„бу, то уводил за щеку. Баддеж!
Элен, подогнув коленки и, полулежа животом на собственных бедрах, бессовестно громко причмокивала. Носик ее жадно посапывал, волосы сползли с плеч на лицо. Все ее тело била азартная напряженная дрожь. А я, в свою очередь, подхватив на ладони липкие, взмокшие титьки, потихоньку мял их пальцами, жадно потирал нежные сосочки, мечтая лишь об одном — чтоб пересидеть ее, заразу эту, не дать ей опростать мою толкушку раньше времени.
Удалось! Элен весьма ощутимо тяпнула инструмент зубками не отгрызла — и то спасибо. Выпустила толкушку из пасти ослюнявленной, но в основном целой.
Застонала в голос, будто ей нож всадили. Хотя стонать надо было мне, ибо этаоторва психованная, когда ее прохватило, цапнула меня за ляжки обеими руками, да еще и когти в меня вонзила. Но я ограничился тем, что звонко шлепнул ее по попке и тихо, шепотом, помянул не то Бетти Мэллори, не то Валентину Чебакову. Короче, ту самую биомать, которая произвела это чудовище на мою голову.
В тот момент, когда Элен от меня временно отпала, я вновь скосил глаза на Любу и увидел, что она больше не напоминает труп с прикрытым простынкой лицом. Простынка съехала вниз аж до груди, и хотя глаза вроде бы оставались закрытыми, я не сомневался, что кое-какие щелочки между веками имеются. Руки девицы Потаповой уже не лежали бессильно вдоль тела. Одна из них просматривалась сквозь простыню на груди, а вторая полеживала на животе своей хозяйки и отнюдь не в статичном положении: то ли что-то поглаживала, то ли почесывала… Из халата Люба, правда, еще не вылезла, но его ворот был распахнут, как мне показалось, намного шире.
Элен перестала корчиться и вздрагивать, лежа на боку, плавно приподнялась. Затем она запрокинула голову и, раскинув руки, повалилась на спину, расслабленно, как ватная кукла.
— Ка-а-айф! — простонала Элен, поглаживая себя по груди. — Мир прекрасен, только нужно раздеться. Слышь, Любаня?
— Нет. Я сплю и ничего не вижу, — пробормотала лимитная киллерша. — И ничего я не хочу. Тем более — раздеваться.
— Ну сними, сними халатик, дурочка… — бесовски-соблазнительно пропела Элен, скользя руками по собственным бедрам и почти откровенно почесывая писюшку.
— Отвернуться? — спросил я невинно, жутко удивляясь тому, что вполне могу удерживать себя в относительном разуме и не только не прыгаю на Элен, как тигр, а еще и дурацкие вопросы задаю. — Может, теперь вы сами, без меня, а?
Если вы думаете, что этот вопрос я задавал с прибором, поназывающим «полшестого», то фиг угадали. Прибор торчал на «пять минут второго», ни меньше и ни больше.
— Что-о? — почти непритворно разъярилась Элен. — Саботажничать? Накажу! Марш на место!
И раздвинула ноги так, чтоб у меня не появилось ни малейшего сомнения, о каком месте идет речь. При этом ее колено улеглось на Любино бедро. Правда, прикрытое простынкой и, может быть, халатом, но все-таки… Люба, однако, не пошевелилась, будто и не заметила.
— Мы тебе не будем мешать? — спросил я у Любы, все еще старательно делавшей вид, будто не подсматривает. Спросил перед тем, как улечься на мягкие телеса блаженно раскинувшейся Элен.
— Не знаю… — ответила Люба, отвернув голову вбок, но спиной к нам не повернулась.
Чуть-чуть смущаясь ее присутствия (в том, что Люба будет на нас смотреть, сомнений не было), я прилег на живот Элен, которая, не дожидаясь каких-либо преамбул, подцепила двумя пальчиками прибор и, посапывая, направила его по известному адресу, в теплынь-мокрень, скользкую и ласковую.
— Крепенький… — прокомментировала мамзель Шевалье, обвивая меня мягкими руками и заодно чуточку сжав ляжками. — Тогда, в первый раз, какой-то испуганный был…
Надо думать, это она вспоминала полянку у «лежки Джека», где я имел дело совсем с другой дамой. У той дамы со мной «было» уже много-много раз. Впрочем, у этой, душа которой воспринимала нашу стыковку как всего-навсего вторую, тело имело со мной куда больше интимных контактов. Смех, да и только!
Особо я никуда не спешил. Раскачивался неторопливо, так сказать, с чувством, с толком, с расстановкой. Вкушал, биомать, то, чем когда-то был сыт по горло! Потом разыгрался, распалился, включил машинку на полную катушку. В общем, подложив ладони под гладенькие лопатки расслабившейся и сладко постанывающей Элен, я с доподлинным энтузиазмом и превеликим усердием принялся исполнять плавные возвратно-поступательные движения, толочь лягушек и воду в ступе, прочищать оружие шомполом. Опять же пришлось себя попридержать, чтоб не расплескаться слишком рано.
А вообще, что сказать, занятно. За многие годы жизни с Хрюшкой Чебаковой, начиная с той самой памятной новогодней ночи, когда Ленка с Зинкой потеряли кое-что из «оборудования», а мы с Мишкой приобрели, в принципе, неплохих супруг, я, наверно, должен был утратить какое-либо благоговейное отношение к ее причинному месту. Как-никак иногда посещал его ежедневно и столько раз, сколько хотел. Тем не менее казалось, будто я имею дело с чем-то совсем новым и неопробованным. А ведь никаких различий в формах между Ленкой и Элен не было — тело-то оставалось тем же самым. Конечно, может быть, в выражении лица что-то поменялось, но это я попросту не мог рассмотреть в темноте. А из того, что помнилось со света, ничего особенного не приметил: разве что глаза у Элен были пожестче.
Нечего и говорить, что Люба все выше поднимала с глаз веки и смотрела на наше секс-шоу все менее равнодушно. Постепенно она уже вовсе не прятала свой интерес и не закрывала глаз даже тогда, когда я откровенно поворачивал голову в ее сторону. Теперь мне было нетрудно совмещать совокупление с Элен и наблюдение за Любой, так как я лежал, прильнув щекой к щеке первой, и мог сколько угодно разглядывать вторую.
А было что разглядывать. Люба по пояс спихнула с себя простыню, порывисто распахнула халатик. Положив ладони на собственные груди, она принялась их тихо поглаживать, покручивать, пощипывать. Потом перевернулась на живот, обхватила подушку и несколько раз ритмично потерлась об нее бюстом. Жадно, с тихим стоном. Потом она тихо проворчала, обращаясь к Элен:
— Поверни ты его! Смотрит он на меня…
— И сама не поверну… и ему отворачиваться… запрещаю! — выстанывала Элен, не переставая колыхаться — Поскольку он… не знает… с кем будет… пусть смотрит на обеих… и любуется! …И вообще… В наказание за беспамятство… ты должен быть… неистощим и дерзок… иначе будешь подвергнут… жестокой порке!.. Всегда мечтала… поиграть в садистку!
Я особо не пытался уловить смысл в этой ахинее, потому что Элен, испустив сдавленный стон, стиснула меня всеми конечностями так, что кости хрустнули. Потом расслабилась, уронила руки вдоль тела. Только после этого решил поинтересоваться, в каком беспамятстве меня обвиняют. Даже ради такого случая перестал ее толкать.
— Ты что-то про беспамятство говорила?
Она сама начала дергаться и забормотала:
— Говорила… Ты должен был сказать одну фразу… Но не сказал… Помнишь, какую? …Ы-ых… Ну-у… Ты помнишь?
— «Дети в подвале играли в гестапо. Зверски замучен сантехник Потапов», — продекламировал я. — Эту, что ли? Меня что, ждет та же судьба?
— Не надо, — проворчала Люба, неожиданно встрепенувшись. — Потапова — это моя девичья фамилия. А мужа-гада я уже забыла.
— Вообще если кто и не имеет памяти, так это вы, милые дамы. А на меня валите…
— Ты помнишь, что сказал, когда в первый раз посадил меня в машину?
— В смысле, Таню? Помню.
— Так какой сегодня вечер?
— Должно быть, как раз тот самый, когда я насилую случайных попутчиц…
— Оценка «отлично»… Продолжай!
Можно подумать, что если б я не вспомнил, то она выставила меня из своих объятий. Да еще и тон эдакий командный… Впрочем, если все то, что я знаю о ныне покойной Танечке Кармелюк, славной бойцице невидимого фронта, то она ведь заканчивала какое-то заведение, стало быть, скорее всего была офицером КГБ. И поди-ка, могла дослужиться даже до капитана или майора. А я, между прочим, хотя и получил после окончания института звание лейтенанта запаса, офицером себя считать не мог.
— Любашку не забудь… — шепнула Элен мне прямо в ухо.
— Опять, — вздохнул я. — Ты, кажется, решила, будто я постоянно настроен на секс-рекорды.
— Так приятно вспоминать о невозвратном прошлом! — саркастически вздохнула Элен. — А вот мы привыкли думать о настоящем и мечтать о будущем. Верно, кошка?
Это относилось к Любе.
— Сама ты кошка! — обиделась та. — Я сюда не напрашивалась…
Элен сделала знакомый финт: вертанула меня на спину. Точно так же некогда, на все той же достопамятной полянке, Танечка перевернула Кота и оседлала его. Однако продолжения я не предугадал. Ленка натуральная до такого бы в жизни не додумалась.
Мамзель Шевалье сперва сомкнула и вытянула ноги, а потом довольно быстро, будто стрелка компаса на иголке, повернулась и улеглась поперек меня. Что я разумею под «иголкой», народ понял.
Оказавшись в этакой позиции, она дотянулась руками до Любы, сдернула простыню и настежь распахнула на подруге халат. Та порывисто привскочила, уже мало чего стесняясь, и Любины ляжки оказались на плечах у Элен, а физиономия мамзель Шевалье уткнулась между ними, зашуршала, заворочалась, зачмокала… Мне осталось вытянуть руки и сперва осторожно, а потом поактивнее — благо не было возражений! — поглаживать Любе грудь. Как выглядела вся эта фигура со стороны — фиг поймешь, я лично затрудняюсь представить.
Дальнейшая возня (в балете оно называется, кажись, по-французски, па-де-труа) представляла собой сложную последовательность переползаний, скруток, объятий, а также всяких, скромно выражаясь, изъятий и засовываний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Не колется? — хихикнула она.
— Нет… — успокаивающе ответил я, по-деловому опуская руки на бедра партнерши. Но Элен, видно, еще не набаловалась. Выскользнула у меня из рук, перевернулась сперва на спину, а потом села на постели, подтянула сомкнутые колени к животу, да еще и обхватила их руками. Положила подбородок на коленки, скорчила мне какую-то гнусную рожицу и высунула язык.
— А ну-ка, скажи, гнусный зверь, какой сегодня вечер? — спросила она.
— Нормальный, теплый, тропический, — ответил я.
— Не помнишь, сукин сын! — Она произнесла это с легкой, но, похоже, непритворной обидой. Впрочем, мне это было по фигу.
Я двинулся к ней, не вставая с колен, и приблизился почти вплотную. Коленки ее мгновенно разомкнулись, она молниеносно нагнулась и кончиком языка лизнула направленную вперед толкушку. В следующее мгновение Элен опять протянула лапки к прибору, положила головку на левую ладонь, а правой стала его поглаживать, будто птенчика, выпавшего из гнезда. Правда, этот «птенчик» еще и не забирался ни в какое «гнездышко». Но вообще-то и просто на ладони ему было неплохо. А та, что гладила, была такая ласковая и трепетная, что каждое ее прикосновение сладким звоном отдавалось в каждой клетке моего нетерпеливого организма. Наверняка и у Элен что-то такое позванивало, потому что она все учащеннее дышала, как-то незаметно приближаясь ко мне. Ротик раскрылся, на секунду в отблесках света, просачивавшегося со двора через щели в шторах, сверкнули ровные белые зубки… А еще через секунду губы Элен колечком охватили толкушку. Язычок у нее оказался жутко проворный, лизучий и распорядительный: то сам ползал по головке, то прижимал ее к н„бу, то уводил за щеку. Баддеж!
Элен, подогнув коленки и, полулежа животом на собственных бедрах, бессовестно громко причмокивала. Носик ее жадно посапывал, волосы сползли с плеч на лицо. Все ее тело била азартная напряженная дрожь. А я, в свою очередь, подхватив на ладони липкие, взмокшие титьки, потихоньку мял их пальцами, жадно потирал нежные сосочки, мечтая лишь об одном — чтоб пересидеть ее, заразу эту, не дать ей опростать мою толкушку раньше времени.
Удалось! Элен весьма ощутимо тяпнула инструмент зубками не отгрызла — и то спасибо. Выпустила толкушку из пасти ослюнявленной, но в основном целой.
Застонала в голос, будто ей нож всадили. Хотя стонать надо было мне, ибо этаоторва психованная, когда ее прохватило, цапнула меня за ляжки обеими руками, да еще и когти в меня вонзила. Но я ограничился тем, что звонко шлепнул ее по попке и тихо, шепотом, помянул не то Бетти Мэллори, не то Валентину Чебакову. Короче, ту самую биомать, которая произвела это чудовище на мою голову.
В тот момент, когда Элен от меня временно отпала, я вновь скосил глаза на Любу и увидел, что она больше не напоминает труп с прикрытым простынкой лицом. Простынка съехала вниз аж до груди, и хотя глаза вроде бы оставались закрытыми, я не сомневался, что кое-какие щелочки между веками имеются. Руки девицы Потаповой уже не лежали бессильно вдоль тела. Одна из них просматривалась сквозь простыню на груди, а вторая полеживала на животе своей хозяйки и отнюдь не в статичном положении: то ли что-то поглаживала, то ли почесывала… Из халата Люба, правда, еще не вылезла, но его ворот был распахнут, как мне показалось, намного шире.
Элен перестала корчиться и вздрагивать, лежа на боку, плавно приподнялась. Затем она запрокинула голову и, раскинув руки, повалилась на спину, расслабленно, как ватная кукла.
— Ка-а-айф! — простонала Элен, поглаживая себя по груди. — Мир прекрасен, только нужно раздеться. Слышь, Любаня?
— Нет. Я сплю и ничего не вижу, — пробормотала лимитная киллерша. — И ничего я не хочу. Тем более — раздеваться.
— Ну сними, сними халатик, дурочка… — бесовски-соблазнительно пропела Элен, скользя руками по собственным бедрам и почти откровенно почесывая писюшку.
— Отвернуться? — спросил я невинно, жутко удивляясь тому, что вполне могу удерживать себя в относительном разуме и не только не прыгаю на Элен, как тигр, а еще и дурацкие вопросы задаю. — Может, теперь вы сами, без меня, а?
Если вы думаете, что этот вопрос я задавал с прибором, поназывающим «полшестого», то фиг угадали. Прибор торчал на «пять минут второго», ни меньше и ни больше.
— Что-о? — почти непритворно разъярилась Элен. — Саботажничать? Накажу! Марш на место!
И раздвинула ноги так, чтоб у меня не появилось ни малейшего сомнения, о каком месте идет речь. При этом ее колено улеглось на Любино бедро. Правда, прикрытое простынкой и, может быть, халатом, но все-таки… Люба, однако, не пошевелилась, будто и не заметила.
— Мы тебе не будем мешать? — спросил я у Любы, все еще старательно делавшей вид, будто не подсматривает. Спросил перед тем, как улечься на мягкие телеса блаженно раскинувшейся Элен.
— Не знаю… — ответила Люба, отвернув голову вбок, но спиной к нам не повернулась.
Чуть-чуть смущаясь ее присутствия (в том, что Люба будет на нас смотреть, сомнений не было), я прилег на живот Элен, которая, не дожидаясь каких-либо преамбул, подцепила двумя пальчиками прибор и, посапывая, направила его по известному адресу, в теплынь-мокрень, скользкую и ласковую.
— Крепенький… — прокомментировала мамзель Шевалье, обвивая меня мягкими руками и заодно чуточку сжав ляжками. — Тогда, в первый раз, какой-то испуганный был…
Надо думать, это она вспоминала полянку у «лежки Джека», где я имел дело совсем с другой дамой. У той дамы со мной «было» уже много-много раз. Впрочем, у этой, душа которой воспринимала нашу стыковку как всего-навсего вторую, тело имело со мной куда больше интимных контактов. Смех, да и только!
Особо я никуда не спешил. Раскачивался неторопливо, так сказать, с чувством, с толком, с расстановкой. Вкушал, биомать, то, чем когда-то был сыт по горло! Потом разыгрался, распалился, включил машинку на полную катушку. В общем, подложив ладони под гладенькие лопатки расслабившейся и сладко постанывающей Элен, я с доподлинным энтузиазмом и превеликим усердием принялся исполнять плавные возвратно-поступательные движения, толочь лягушек и воду в ступе, прочищать оружие шомполом. Опять же пришлось себя попридержать, чтоб не расплескаться слишком рано.
А вообще, что сказать, занятно. За многие годы жизни с Хрюшкой Чебаковой, начиная с той самой памятной новогодней ночи, когда Ленка с Зинкой потеряли кое-что из «оборудования», а мы с Мишкой приобрели, в принципе, неплохих супруг, я, наверно, должен был утратить какое-либо благоговейное отношение к ее причинному месту. Как-никак иногда посещал его ежедневно и столько раз, сколько хотел. Тем не менее казалось, будто я имею дело с чем-то совсем новым и неопробованным. А ведь никаких различий в формах между Ленкой и Элен не было — тело-то оставалось тем же самым. Конечно, может быть, в выражении лица что-то поменялось, но это я попросту не мог рассмотреть в темноте. А из того, что помнилось со света, ничего особенного не приметил: разве что глаза у Элен были пожестче.
Нечего и говорить, что Люба все выше поднимала с глаз веки и смотрела на наше секс-шоу все менее равнодушно. Постепенно она уже вовсе не прятала свой интерес и не закрывала глаз даже тогда, когда я откровенно поворачивал голову в ее сторону. Теперь мне было нетрудно совмещать совокупление с Элен и наблюдение за Любой, так как я лежал, прильнув щекой к щеке первой, и мог сколько угодно разглядывать вторую.
А было что разглядывать. Люба по пояс спихнула с себя простыню, порывисто распахнула халатик. Положив ладони на собственные груди, она принялась их тихо поглаживать, покручивать, пощипывать. Потом перевернулась на живот, обхватила подушку и несколько раз ритмично потерлась об нее бюстом. Жадно, с тихим стоном. Потом она тихо проворчала, обращаясь к Элен:
— Поверни ты его! Смотрит он на меня…
— И сама не поверну… и ему отворачиваться… запрещаю! — выстанывала Элен, не переставая колыхаться — Поскольку он… не знает… с кем будет… пусть смотрит на обеих… и любуется! …И вообще… В наказание за беспамятство… ты должен быть… неистощим и дерзок… иначе будешь подвергнут… жестокой порке!.. Всегда мечтала… поиграть в садистку!
Я особо не пытался уловить смысл в этой ахинее, потому что Элен, испустив сдавленный стон, стиснула меня всеми конечностями так, что кости хрустнули. Потом расслабилась, уронила руки вдоль тела. Только после этого решил поинтересоваться, в каком беспамятстве меня обвиняют. Даже ради такого случая перестал ее толкать.
— Ты что-то про беспамятство говорила?
Она сама начала дергаться и забормотала:
— Говорила… Ты должен был сказать одну фразу… Но не сказал… Помнишь, какую? …Ы-ых… Ну-у… Ты помнишь?
— «Дети в подвале играли в гестапо. Зверски замучен сантехник Потапов», — продекламировал я. — Эту, что ли? Меня что, ждет та же судьба?
— Не надо, — проворчала Люба, неожиданно встрепенувшись. — Потапова — это моя девичья фамилия. А мужа-гада я уже забыла.
— Вообще если кто и не имеет памяти, так это вы, милые дамы. А на меня валите…
— Ты помнишь, что сказал, когда в первый раз посадил меня в машину?
— В смысле, Таню? Помню.
— Так какой сегодня вечер?
— Должно быть, как раз тот самый, когда я насилую случайных попутчиц…
— Оценка «отлично»… Продолжай!
Можно подумать, что если б я не вспомнил, то она выставила меня из своих объятий. Да еще и тон эдакий командный… Впрочем, если все то, что я знаю о ныне покойной Танечке Кармелюк, славной бойцице невидимого фронта, то она ведь заканчивала какое-то заведение, стало быть, скорее всего была офицером КГБ. И поди-ка, могла дослужиться даже до капитана или майора. А я, между прочим, хотя и получил после окончания института звание лейтенанта запаса, офицером себя считать не мог.
— Любашку не забудь… — шепнула Элен мне прямо в ухо.
— Опять, — вздохнул я. — Ты, кажется, решила, будто я постоянно настроен на секс-рекорды.
— Так приятно вспоминать о невозвратном прошлом! — саркастически вздохнула Элен. — А вот мы привыкли думать о настоящем и мечтать о будущем. Верно, кошка?
Это относилось к Любе.
— Сама ты кошка! — обиделась та. — Я сюда не напрашивалась…
Элен сделала знакомый финт: вертанула меня на спину. Точно так же некогда, на все той же достопамятной полянке, Танечка перевернула Кота и оседлала его. Однако продолжения я не предугадал. Ленка натуральная до такого бы в жизни не додумалась.
Мамзель Шевалье сперва сомкнула и вытянула ноги, а потом довольно быстро, будто стрелка компаса на иголке, повернулась и улеглась поперек меня. Что я разумею под «иголкой», народ понял.
Оказавшись в этакой позиции, она дотянулась руками до Любы, сдернула простыню и настежь распахнула на подруге халат. Та порывисто привскочила, уже мало чего стесняясь, и Любины ляжки оказались на плечах у Элен, а физиономия мамзель Шевалье уткнулась между ними, зашуршала, заворочалась, зачмокала… Мне осталось вытянуть руки и сперва осторожно, а потом поактивнее — благо не было возражений! — поглаживать Любе грудь. Как выглядела вся эта фигура со стороны — фиг поймешь, я лично затрудняюсь представить.
Дальнейшая возня (в балете оно называется, кажись, по-французски, па-де-труа) представляла собой сложную последовательность переползаний, скруток, объятий, а также всяких, скромно выражаясь, изъятий и засовываний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93