Богдан — не автоматчик какой-нибудь. Он оператор ГВЭПа и проходил тщательную проверку, у него стояла микросхема, которая должна была вовремя доложить о любом его опасном шаге.
— Чудо-юдо сам убрал связь по каналам РНС. Кто-то на ней висел якобы. Уж не вы ли?
— Я? — Сарториус удивился. — Нет, ты знаешь, я тут ни при чем. Скажу вполне откровенно, что я, конечно, пытался пробиться через вашу кодировку, но мне это в последние полтора месяца не удавалось.
— Но ведь вы все-таки прошли в нее, — усмехнулся я, — как бы я иначе к вам попал… Неужели это называется не «удалось», если вы настраиваетесь на волну, которой пользуется Чудо-юдо, имитируете его, превращаете меня в управляемый механизм и сажаете в самолет? Да и не одного, а с целой командой?
— Погоди, погоди! — Сарториус удивленно поднял брови. — Так ты что — разве не добровольно перелетел?!
Сказать, что я офигел от такого вопроса, будет очень мягко. Даже слово «охренел» будет не совсем точно отражать суть моего состояния.
— Я? Добровольно?! Ну, вы даете, Сергей Николаевич!
Сарториус посмотрел на меня так, будто к нему на улице подошел самец шимпанзе и спросил: «Братан, огонька не найдется?»
— Интересное кино! — пробормотал он озадаченно. Пожалуй, такого недоумения на лице Сорокина я еще ни разу не видал в обоих потоках времени, где он присутствовал…
— Так. — Лицо Сергея Николаевича приобрело строгое выражение. — Сейчас придется кое-что уточнить.
Он повернулся к своим «теофилам» и гаркнул по-испански:
— Алехо, через десять минут здесь должна быть кассета 832. Пошел!
Алехо исчез за дверью и, топоча, как слон, бегом понесся куда-то по коридору.
— Дима, ты случайно не шутишь? — спросил Сарториус, вперив в меня свои жутковатые глаза психотерапевта.
— Сергей Николаевич, какие могут быть шутки? — Я испугался самым натуральным образом. Уж с кем с кем, а с компаньеро Умберто я ни на какие шутки никогда не настраивался.
— Но ведь я же твою память смотрел… — Растерянность, которую он и не пытался скрыть, была самая натуральная. Точно такую же я видел в том потоке времени, где мы с ним очутились в районе объекта «Котловина». Тогда я экспромтом придумал версию, будто вся эта экспедиция в Сибирь была организована Чудом-юдом для того, чтоб отвлечь Сорокина от швейцарских дел Сергея Сергеевича. Именно тогда я впервые увидел Сарториуса в смятении. Но тогда я просто блефовал, а поскольку блеф вышел удачным, даже испытывал определенную гордость от того, что сумел запудрить мозги всевидящему и всезнающему чекисту. Сейчас у меня ни гордости, ни удовлетворения не было. Был настоящий страх. Если не Чудо-юдо и не Сарториус, то кто же мной управлял?
Я только поставил этот вопрос, но еще не успел придумать ни одного более-менее вразумительного ответа, когда вбежал телохранитель Алехо, которого Сарториус отправлял за кассетой 832.
— Молодец, — похвалил его Сергей Николаевич. — А теперь выйдите за дверь и никого не подпускайте ближе, чем на десять метров.
«Теофилы» скрылись, а я сказал:
— Здесь, между прочим, телекамеры установлены, компаньеро. Вы в курсе?
— Сами и ставили, — отмахнулся Сарториус, лихорадочно включая видак и запихивая в приемник кассету. — Там сидят наши ребята, но я приказал им отключить наблюдение.
Видак закрутился, на телеэкране заметались полосы.
— Это видеозапись, подученная путем оцифровки того, что мы считали с твоего мозга. Сейчас пойдет картинка, — прокомментировал Сергей Николаевич.
— Четкость, конечно, не шибко, но что поделаешь…
Все, что появлялось в дальнейшем на экране, напоминало те самые заезженные пиратские видеофильмы, которыми одно время были заполнены московские развалы. То есть размытое, нечеткое изображение, иногда в красных, иногда в синих тонах, иногда забеленное до полной потери контрастности, а иной раз вообще полустертое.
Тем не менее, в этом следовало винить не аппаратуру, воспроизводившую этот «фильм», и даже не ту компьютерную программу, которая считывала и оцифровывала импульсы из моего мозга, превращая их в видеозапись, а мою личную память, которая по своей прихоти одно запомнила ярче и полнее, а другое очень блекло и нечетко. Ибо в данном случае роль объективов видеокамеры исполняли мои глаза, и все, что появлялось на экране, было лишь тем, что попало в их поле зрения.
Запись на кассете 832 началась с момента, когда мы с Богданом, Валетом и Ваней подбирались к даче Кири. Сарториус включил перемотку вперед и, пока на экране в торопливом ритме менялись кадры, спросил:
— С какого момента ты почувствовал, что тобой управляют?
— Вообще-то, — сказал я, наморщив лоб, — по-настоящему я почувствовал команду по РНС, только когда за столом сидел у Агафона и компании. Но теперь думаю, что это могло быть раньше…
— Когда? — кося глазом на мельтешащий экран, спросил Сарториус хрипло.
— Например, тогда, когда мы переехали с дачи Кири на дачу дяди Сани…
Сарториус остановил перемотку, и запись начала крутиться в нормальном темпе. На экране появилось то, что мне из всей «дачной» эпопеи запомнилось крепче всего: то, как я едва не задохся в трубе, застряв с чемоданом-вьюком. А вот потом пошло то, что было связано с переездом…
На экране возникло довольно мутное видение двора, где стояла синяя «шестерка». Четко запечатлелись мои взгляды на багажник и на стекла автомобиля — я тогда удивился, что Ваня с Валетом не взломали замки и не разбили стекла.
«— Как вы открыли машину?» — спросил я там, на экране, хотя меня в основном видно не было. Я спросил это, бросая вьюк в левую заднюю дверцу и усаживаясь на сиденье. В ногах у меня стояли чемоданы с компроматом и миллионами. Точно, все так и было, хорошо запомнилось.
«— Ключом, — ответил Ваня. — Ключ находился у Богдана в кармане».
Тут на основное изображение наложилось полупрозрачное дополнительное. В этот момент я вспомнил лежащего и стонущего Богдана, в которого Ваня засветил две пули.
«— Вперед!» — скомандовал я, и машина тронулась с места.
После этого в моей памяти должен был наступить пробел. Именно тогданаступила полная расслабуха, я заснул и не просыпался до самого приезда на дачу дяди Сани. Я мог бы дать Сарториусу и честное пионерское под салютом, и честное комсомольское, и даже честное большевистское (хотя и не имел на это формального права!), что ни фига ни о чем не помню.
Однако никакого пробела не было. После команды «вперед!», когда Ваня вывел машину за ворота, я сказал: «Направо!», и Ваня послушно повернул баранку. «Шестерка» поехала по дороге через дачный поселок, прокатилась по лесной грунтовке, потом выехала на асфальтированное шоссе — совершенно мне незнакомое по виду! — и, повернув по моей команде налево, понеслась дальше. Если б я не слышал своих команд, то, наверно, подумал, будто Ваня, сидевший за баранкой, отлично знает дорогу, потому что ни разу на протяжении всей поездки никто из нас не поглядывал ни на карту, ни даже на дорожные указатели. Но дороги не знали ни он, ни я, который уверенно и четко отдавал команды, куда и где поворачивать. Ваня, еще раз напомню, вообще никогда не ездил к Агафону, а я ни разу не пользовался тем маршрутом, по которому направлял Ваню. Чудеса!
Но самым неожиданным в этом отрезке записи были переговоры, которые я, оказывается, вел по рации. Это в то самое время, когда, как мне казалось, я мирно спал и даже снов не видел!
Мои глаза там, на экране, положили взгляд на шкалу настройки и установили риску на какую-то неизвестную мне волну, во всяком случае, держать с кем-либо связь на этой волне мне не доводилось.
«— Девять семь ноль, ответьте два три семь. Прием», — пробубнил я, нажав большим пальцем на кнопку передачи, скрытую под резиновым колпачком. Отозвались почти сразу, едва я отпустил кнопку, и рация встала на прием:
«— Два три семь, я — девять семь ноль, вас слышу».
«— Девять семь ноль, глина семь шесть, фишка семь плюс три, нитка полста восемь, минутка плюс четыре. Как поняли, прием?»
«— Два три семь, вас понял: грязь семь шесть, фигня семь плюс три, натяг полста восемь, миг плюс четыре. Работаем».
«-До связи», — сказал я.
Всякий посторонний человек подумал бы, что я прекрасно понял все, что прозвучало в эфире. Но я, несмотря на то что был одним из двух собеседников, которые вели радиопереговоры, ни хрена не понимал: ни того, что мне отвечал неизвестный с позывным 970, ни того, что сам ему говорил.
— Ты действительно этого не помнишь? — спросил Сарториус, остановив запись.
— Вам лучше знать, — проворчал я, — вы мысли умеете читать. Я лично из всего, что было сказано по радио, ни хрена не понял.
— Ну, теперь-то мне смысл вашего диалога понятен, — усмехнулся Сарториус.
— Это ты себе «борт» заказывал. «Глина семь шесть» означает «Ил-76», «фишка семь плюс три» — «семь человек плюс три места багажа», «нитка полста восемь»
— «маршрут 58», видимо, условное обозначение того спецрейса, который доставил вас в Лагос…
— Куда-куда? — переспросил я в полном изумлении.
— В Лагос, в Нигерию… — как ни в чем не бывало пояснил Сорокин.
— Однако… — протянул я. — В жизни не мечтал слетать именно в Нигерию.
— Ничего не попишешь, — хмыкнул Сергей Николаевич, — куда заказывал, туда и прилетел. Ну а «минутка плюс четыре» означала время вылета, к текущему времени прибавить четыре часа. Соответственно, когда тебе твой собеседник отвечал, то оставил все цифры, а условные слова называл на ту же букву, но другие. Скрытый пароль-отзыв, так сказать.
Сарториус вновь пустил запись. Некоторое время на экране все еще показывали нашу поездку на синей «шестерке». Потом пошли картинки, которые я действительно помнил. То есть встреча с Агафоном и компанией, ужин с легкой выпивкой, а затем моя неожиданная речь насчет необходимости куда-то ехать.
Никаких признаков того, что я не сам произносил слова, а лишь озвучивал чей-то подброшенный мне в голову текст, не просматривалось и не прослушивалось. Будучи сейчас как бы «сторонним наблюдателем», я вполне понимал, почему моя речь ни у кого из ребят Агафона не вызвала сомнений. Если б я был на их месте, то наверняка подумал бы, что человек, отдающий распоряжения, руководствуется исключительно собственными мыслями и вдобавок давно уже хорошо знает, куда именно предстоит ехать и чем заниматься.
Я еще раз обратил внимание на то, что Ваня и Валет встали из-за стола после весьма общей и неконкретной команды: «На сборы — десять минут». Как правило, биороботы такой команды не понимали и не исполняли. Им нужно было либо задавать определенную программу действий, то есть объяснить, какой участок местности надо взять под охрану, когда и против кого применять оружие, либо поставить конкретную задачу: применить такой-то вид оружия, занять позицию гам-то и там-то. В данном случае я должен был приказать им встать из-за стола и взять чемодан-вьюк, чемодан с компроматом и чемодан с долларами Они же повели себя так, будто я уже отдал такую команду.
Из этого следовало, что они получили эту команду не от меня, а непосредственно через свои собственные микросхемы. Если бы эту команду неведомый оператор пропустил через мою голову, используя мою микросхему как ретранслятор, то она неизбежно записалась бы в памяти и прозвучала бы сейчас с экрана. Но мы ее не услышали.
Дальше пошли «кадры», отображающие переезд на аэродром. И пересадку в микроавтобус, и вкатывание его в грузовой отсек «Ила», даже мой, вроде бы вполне осмысленный и иронический ответ на вопрос Гребешка: «Куда летим, командир?» — «В Малаховку».
Наконец запись добралась до того момента, когда мы заняли места в пассажирском салоне транспортного самолета, и стюардесса принесла нам на подносе баночки с «джин энд тоник».
Последним, что я запомнил в натуре, был глоток этого прохладного и не слишком крепкого пойла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Чудо-юдо сам убрал связь по каналам РНС. Кто-то на ней висел якобы. Уж не вы ли?
— Я? — Сарториус удивился. — Нет, ты знаешь, я тут ни при чем. Скажу вполне откровенно, что я, конечно, пытался пробиться через вашу кодировку, но мне это в последние полтора месяца не удавалось.
— Но ведь вы все-таки прошли в нее, — усмехнулся я, — как бы я иначе к вам попал… Неужели это называется не «удалось», если вы настраиваетесь на волну, которой пользуется Чудо-юдо, имитируете его, превращаете меня в управляемый механизм и сажаете в самолет? Да и не одного, а с целой командой?
— Погоди, погоди! — Сарториус удивленно поднял брови. — Так ты что — разве не добровольно перелетел?!
Сказать, что я офигел от такого вопроса, будет очень мягко. Даже слово «охренел» будет не совсем точно отражать суть моего состояния.
— Я? Добровольно?! Ну, вы даете, Сергей Николаевич!
Сарториус посмотрел на меня так, будто к нему на улице подошел самец шимпанзе и спросил: «Братан, огонька не найдется?»
— Интересное кино! — пробормотал он озадаченно. Пожалуй, такого недоумения на лице Сорокина я еще ни разу не видал в обоих потоках времени, где он присутствовал…
— Так. — Лицо Сергея Николаевича приобрело строгое выражение. — Сейчас придется кое-что уточнить.
Он повернулся к своим «теофилам» и гаркнул по-испански:
— Алехо, через десять минут здесь должна быть кассета 832. Пошел!
Алехо исчез за дверью и, топоча, как слон, бегом понесся куда-то по коридору.
— Дима, ты случайно не шутишь? — спросил Сарториус, вперив в меня свои жутковатые глаза психотерапевта.
— Сергей Николаевич, какие могут быть шутки? — Я испугался самым натуральным образом. Уж с кем с кем, а с компаньеро Умберто я ни на какие шутки никогда не настраивался.
— Но ведь я же твою память смотрел… — Растерянность, которую он и не пытался скрыть, была самая натуральная. Точно такую же я видел в том потоке времени, где мы с ним очутились в районе объекта «Котловина». Тогда я экспромтом придумал версию, будто вся эта экспедиция в Сибирь была организована Чудом-юдом для того, чтоб отвлечь Сорокина от швейцарских дел Сергея Сергеевича. Именно тогда я впервые увидел Сарториуса в смятении. Но тогда я просто блефовал, а поскольку блеф вышел удачным, даже испытывал определенную гордость от того, что сумел запудрить мозги всевидящему и всезнающему чекисту. Сейчас у меня ни гордости, ни удовлетворения не было. Был настоящий страх. Если не Чудо-юдо и не Сарториус, то кто же мной управлял?
Я только поставил этот вопрос, но еще не успел придумать ни одного более-менее вразумительного ответа, когда вбежал телохранитель Алехо, которого Сарториус отправлял за кассетой 832.
— Молодец, — похвалил его Сергей Николаевич. — А теперь выйдите за дверь и никого не подпускайте ближе, чем на десять метров.
«Теофилы» скрылись, а я сказал:
— Здесь, между прочим, телекамеры установлены, компаньеро. Вы в курсе?
— Сами и ставили, — отмахнулся Сарториус, лихорадочно включая видак и запихивая в приемник кассету. — Там сидят наши ребята, но я приказал им отключить наблюдение.
Видак закрутился, на телеэкране заметались полосы.
— Это видеозапись, подученная путем оцифровки того, что мы считали с твоего мозга. Сейчас пойдет картинка, — прокомментировал Сергей Николаевич.
— Четкость, конечно, не шибко, но что поделаешь…
Все, что появлялось в дальнейшем на экране, напоминало те самые заезженные пиратские видеофильмы, которыми одно время были заполнены московские развалы. То есть размытое, нечеткое изображение, иногда в красных, иногда в синих тонах, иногда забеленное до полной потери контрастности, а иной раз вообще полустертое.
Тем не менее, в этом следовало винить не аппаратуру, воспроизводившую этот «фильм», и даже не ту компьютерную программу, которая считывала и оцифровывала импульсы из моего мозга, превращая их в видеозапись, а мою личную память, которая по своей прихоти одно запомнила ярче и полнее, а другое очень блекло и нечетко. Ибо в данном случае роль объективов видеокамеры исполняли мои глаза, и все, что появлялось на экране, было лишь тем, что попало в их поле зрения.
Запись на кассете 832 началась с момента, когда мы с Богданом, Валетом и Ваней подбирались к даче Кири. Сарториус включил перемотку вперед и, пока на экране в торопливом ритме менялись кадры, спросил:
— С какого момента ты почувствовал, что тобой управляют?
— Вообще-то, — сказал я, наморщив лоб, — по-настоящему я почувствовал команду по РНС, только когда за столом сидел у Агафона и компании. Но теперь думаю, что это могло быть раньше…
— Когда? — кося глазом на мельтешащий экран, спросил Сарториус хрипло.
— Например, тогда, когда мы переехали с дачи Кири на дачу дяди Сани…
Сарториус остановил перемотку, и запись начала крутиться в нормальном темпе. На экране появилось то, что мне из всей «дачной» эпопеи запомнилось крепче всего: то, как я едва не задохся в трубе, застряв с чемоданом-вьюком. А вот потом пошло то, что было связано с переездом…
На экране возникло довольно мутное видение двора, где стояла синяя «шестерка». Четко запечатлелись мои взгляды на багажник и на стекла автомобиля — я тогда удивился, что Ваня с Валетом не взломали замки и не разбили стекла.
«— Как вы открыли машину?» — спросил я там, на экране, хотя меня в основном видно не было. Я спросил это, бросая вьюк в левую заднюю дверцу и усаживаясь на сиденье. В ногах у меня стояли чемоданы с компроматом и миллионами. Точно, все так и было, хорошо запомнилось.
«— Ключом, — ответил Ваня. — Ключ находился у Богдана в кармане».
Тут на основное изображение наложилось полупрозрачное дополнительное. В этот момент я вспомнил лежащего и стонущего Богдана, в которого Ваня засветил две пули.
«— Вперед!» — скомандовал я, и машина тронулась с места.
После этого в моей памяти должен был наступить пробел. Именно тогданаступила полная расслабуха, я заснул и не просыпался до самого приезда на дачу дяди Сани. Я мог бы дать Сарториусу и честное пионерское под салютом, и честное комсомольское, и даже честное большевистское (хотя и не имел на это формального права!), что ни фига ни о чем не помню.
Однако никакого пробела не было. После команды «вперед!», когда Ваня вывел машину за ворота, я сказал: «Направо!», и Ваня послушно повернул баранку. «Шестерка» поехала по дороге через дачный поселок, прокатилась по лесной грунтовке, потом выехала на асфальтированное шоссе — совершенно мне незнакомое по виду! — и, повернув по моей команде налево, понеслась дальше. Если б я не слышал своих команд, то, наверно, подумал, будто Ваня, сидевший за баранкой, отлично знает дорогу, потому что ни разу на протяжении всей поездки никто из нас не поглядывал ни на карту, ни даже на дорожные указатели. Но дороги не знали ни он, ни я, который уверенно и четко отдавал команды, куда и где поворачивать. Ваня, еще раз напомню, вообще никогда не ездил к Агафону, а я ни разу не пользовался тем маршрутом, по которому направлял Ваню. Чудеса!
Но самым неожиданным в этом отрезке записи были переговоры, которые я, оказывается, вел по рации. Это в то самое время, когда, как мне казалось, я мирно спал и даже снов не видел!
Мои глаза там, на экране, положили взгляд на шкалу настройки и установили риску на какую-то неизвестную мне волну, во всяком случае, держать с кем-либо связь на этой волне мне не доводилось.
«— Девять семь ноль, ответьте два три семь. Прием», — пробубнил я, нажав большим пальцем на кнопку передачи, скрытую под резиновым колпачком. Отозвались почти сразу, едва я отпустил кнопку, и рация встала на прием:
«— Два три семь, я — девять семь ноль, вас слышу».
«— Девять семь ноль, глина семь шесть, фишка семь плюс три, нитка полста восемь, минутка плюс четыре. Как поняли, прием?»
«— Два три семь, вас понял: грязь семь шесть, фигня семь плюс три, натяг полста восемь, миг плюс четыре. Работаем».
«-До связи», — сказал я.
Всякий посторонний человек подумал бы, что я прекрасно понял все, что прозвучало в эфире. Но я, несмотря на то что был одним из двух собеседников, которые вели радиопереговоры, ни хрена не понимал: ни того, что мне отвечал неизвестный с позывным 970, ни того, что сам ему говорил.
— Ты действительно этого не помнишь? — спросил Сарториус, остановив запись.
— Вам лучше знать, — проворчал я, — вы мысли умеете читать. Я лично из всего, что было сказано по радио, ни хрена не понял.
— Ну, теперь-то мне смысл вашего диалога понятен, — усмехнулся Сарториус.
— Это ты себе «борт» заказывал. «Глина семь шесть» означает «Ил-76», «фишка семь плюс три» — «семь человек плюс три места багажа», «нитка полста восемь»
— «маршрут 58», видимо, условное обозначение того спецрейса, который доставил вас в Лагос…
— Куда-куда? — переспросил я в полном изумлении.
— В Лагос, в Нигерию… — как ни в чем не бывало пояснил Сорокин.
— Однако… — протянул я. — В жизни не мечтал слетать именно в Нигерию.
— Ничего не попишешь, — хмыкнул Сергей Николаевич, — куда заказывал, туда и прилетел. Ну а «минутка плюс четыре» означала время вылета, к текущему времени прибавить четыре часа. Соответственно, когда тебе твой собеседник отвечал, то оставил все цифры, а условные слова называл на ту же букву, но другие. Скрытый пароль-отзыв, так сказать.
Сарториус вновь пустил запись. Некоторое время на экране все еще показывали нашу поездку на синей «шестерке». Потом пошли картинки, которые я действительно помнил. То есть встреча с Агафоном и компанией, ужин с легкой выпивкой, а затем моя неожиданная речь насчет необходимости куда-то ехать.
Никаких признаков того, что я не сам произносил слова, а лишь озвучивал чей-то подброшенный мне в голову текст, не просматривалось и не прослушивалось. Будучи сейчас как бы «сторонним наблюдателем», я вполне понимал, почему моя речь ни у кого из ребят Агафона не вызвала сомнений. Если б я был на их месте, то наверняка подумал бы, что человек, отдающий распоряжения, руководствуется исключительно собственными мыслями и вдобавок давно уже хорошо знает, куда именно предстоит ехать и чем заниматься.
Я еще раз обратил внимание на то, что Ваня и Валет встали из-за стола после весьма общей и неконкретной команды: «На сборы — десять минут». Как правило, биороботы такой команды не понимали и не исполняли. Им нужно было либо задавать определенную программу действий, то есть объяснить, какой участок местности надо взять под охрану, когда и против кого применять оружие, либо поставить конкретную задачу: применить такой-то вид оружия, занять позицию гам-то и там-то. В данном случае я должен был приказать им встать из-за стола и взять чемодан-вьюк, чемодан с компроматом и чемодан с долларами Они же повели себя так, будто я уже отдал такую команду.
Из этого следовало, что они получили эту команду не от меня, а непосредственно через свои собственные микросхемы. Если бы эту команду неведомый оператор пропустил через мою голову, используя мою микросхему как ретранслятор, то она неизбежно записалась бы в памяти и прозвучала бы сейчас с экрана. Но мы ее не услышали.
Дальше пошли «кадры», отображающие переезд на аэродром. И пересадку в микроавтобус, и вкатывание его в грузовой отсек «Ила», даже мой, вроде бы вполне осмысленный и иронический ответ на вопрос Гребешка: «Куда летим, командир?» — «В Малаховку».
Наконец запись добралась до того момента, когда мы заняли места в пассажирском салоне транспортного самолета, и стюардесса принесла нам на подносе баночки с «джин энд тоник».
Последним, что я запомнил в натуре, был глоток этого прохладного и не слишком крепкого пойла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93