— Как вам удобно. Мы можем принять от вас и рубли, рассчитав их по текущему курсу доллара.
Надя с трудом отошла от стойки и, сделав несколько шагов, оглянулась. Юлия Константиновна смотрела, не отрываясь, на экран компьютера.
— Да… я вспомнила. — Надя чуть ли не бегом вернулась к ней. — Я не оставила вам номер своего мобильного телефона.
— Да? — Юлия Константиновна коснулась компьютерных клавиш. — Слушаю вас.
Продиктовав номер мобильника, Надя поняла, что надо уходить. А то она может произвести на секретаршу странное впечатление девушки, у которой «не все дома».
— До свидания.
— Всего хорошего.
Анны Семеновны дома не оказалось. Надя прошла к себе в комнату и села на кровать. Перед ней разматывалась лента ее жизни. Мелькали картинки из детства. Такие забытые, родные. Она давно не вспоминала свое детство, потому что эти воспоминания причиняли боль. После них хотелось уткнуться лицом в подушку и плакать. Громко, во весь голос. Это была заповедная территория, куда она запретила себе ступать. Но сегодня она решила расслабиться. Ей захотелось прикоснуться к той жизни, которой уже не было, и воскресить в памяти родных, чьи лица всегда были с ней рядом. Мама… ее глаза, улыбка. Как она ласково окликала ее: «Надя, Наденька, доченька!» Надя почувствовала, как в глазах появились слезы. «Столько лет уже нет мамы, а ее помню. Она для меня как живая! И отец… хотя он и причинил мне много неприятностей в последние годы, но я не держу на него ни зла, ни обид. Все это уже в прошлом…
Мне надо жить будущим. Скоро у меня настанет совсем другая жизнь, другая! Я так долго ждала этого дня. Так долго!» Надя сделала глубокий вздох. Ей даже было страшно представить, как она будет жить после.
Анна Семеновна заглянула к Наде в комнату и включила свет.
— Ты почему лежишь в темноте? Опять плачешь? Да что с тобой?
— Ничего. Я была в клинике. На днях скажут дату и время операции.
— Господи! — Анна Семеновна перекрестила ее. — Дай-то бог, чтобы все было хорошо. Я буду за тебя молиться в этот день.
— Ой, бабушка! — Надя стиснула ее руки. — Мне даже не верится, что все скоро закончится.
— Не думай об этом! Не нервничай. Живи как обычно. Чем меньше шума, тем лучше все получается. Э… — Она потрогала Надин лоб. — Да ты вся горишь. Температура, что ли?
— Как температура? — испугалась Надя. — Мне болеть нельзя, а то операцию отменят.
— Тогда возьми себя в руки и успокойся.
За ужином Надя пришла в себя. Ничего страшного нет. И волноваться нечего. Если нервничать, то неизвестно, чем все кончится.
Она позвонила в «Ваш шанс». И ей назначили время, когда она должна была прийти в клинику. Она записала все на листке бумаги, который постоянно носила с собой. Иногда она разворачивала листок и, шевеля губами, прочитывала про себя дату и час операции. Это было волшебное: «Сезам, откройся!», ее личный пропуск в сказочную страну, куда она так стремилась попасть. Ей казалось, что внутри ее без устали работают механические часы, неумолимо отсчитывающие время.
Надя старалась ничем не выдать своего состояния, но на работе заметили, что она стала избегать коллег, а если к ней обращались с каким-то вопросом, старалась побыстрее ответить и отойти в сторону.
— Надь! Что с тобой? — пытала ее Казанкина Галя.
— Ничего.
— Мы что, не видим? С тобой в эти дни что-то непонятное творится. Может, ты… — Она выразительно повела глазами на живот. — Залетела?
Надя уставилась на нее во все глаза:
— Ты что!
— Ты не бойся, если какая проблема, скажи, я тебе посоветую, что делать. Мы все тут свои люди.
Да нет. Это не проблема. Это… — Надя хотела сказать: «Дело всей моей жизни», но осеклась. Делиться своим сокровенным ей ни с кем не хотелось.
— Скрытная ты какая, — разочарованно протянула Галя. — Вся в себе… Секреты какие-то.
Она отошла от Нади и о чем-то с жаром заговорила с Лешей Черденко. До Нади долетало: «Десятидневный тур в Ригу». «Супер!», «Куда мне торопиться, брак не волк: в лес не убежит», «Женя такой нудный». Надя поняла, что Галя делилась с каждым встречным-поперечным своей насущной проблемой: как оттянуть дату бракосочетания и поехать со своим любовником напоследок в Ригу. Она у всех спрашивала совета и жаловалась на упертость жениха. Мне бы ее проблемы, с горечью усмехнулась Надя. Сплошное порханье по жизни. А тут…
В день операции Надя была удивительно спокойна. «Наверное, все во мне уже перегорело, — подумала она. — Не осталось уже ни сил, ни нервов, ни эмоций». За завтраком Анна Семеновна молчала. Надя — тоже. Когда она встала, бабушка заплакала.
— Не надо, — тихо сказала Надя. — А то я тоже сейчас разревусь.
Перед тем как закрыть дверь, она обернулась и помахала Анне Семеновне рукой.
В клинике она тоже была спокойной. Улыбнулась секретарше. Та встала из-за стойки и провела ее в операционную. Надя переоделась в специальное белое белье. Потом Наде сделали укол, и она полностью отключилась.
Очнувшись, она услышала тихие ругательства. В первое мгновение она не поняла, куда попала. Затем вспомнила. В операционной было двое. Ругался один человек. Доктор Лактионов. Она услышала его голос. Другой молчал, но временами что-то тихо говорил, так, что было не разобрать. Слова доходили до Нади с трудом. Она не понимала, о чем идет речь. Потом стала понимать. Но лучше бы она ничего не понимала. Речь шла о какой-то чудовищной ошибке. Что-то было сделано не так. И доктор ругался на другого, обзывая его «врачом-халтурщиком» и «чертовым алкоголиком». Были там выражения и похлеще. Потом они заговорили о чем-то непонятном. Точнее, говорил опять Лактионов. А второй мычал и что-то лепетал. «Ей жить с этим. Ты соображаешь, что ты сделал? Я же тебя предупреждал! Жаль девчонку. Я не знаю, можно ли это вообще исправить. Придется ждать. А это — время. Ее молодые годы! Что ты наделал, скотина! И меня под монастырь подвел».
Все это было странно, непонятно. И никак не относилось к ней. Они говорили о какой-то девушке, ставшей жертвой врачебной ошибки, девушке, которой теперь придется ждать непонятно сколько времени, чтобы эту ошибку можно было исправить. «Бедняжка, — подумала Надя. — Действительно, жаль ее». Только почему она лежит здесь, а они говорят об этом? Какая связь между этими двумя фактами? Какое она имеет к ним отношение?
Вопросы роились в голове, пока вдруг ей не стало внезапно очень холодно. Так холодно, что трудно было дышать. Словно ее перенесли в морозильную камеру. Спазм сдавил горло. Она пыталась встать — и не могла. В мозг впиявились тысячи иголок. Казалось, она сейчас взорвется изнутри от этой пытки. ЭТО ВСЕ ГОВОРИТСЯ О НЕЙ! ЕЙ СДЕЛАЛИ НЕУДАЧНУЮ ОПЕРАЦИЮ! Она закрыла глаза.
Этого не может быть! Она ошиблась! Это все ей снится. Сейчас она проснется — и забудет этот кошмарный сон, приснившийся так не вовремя. Неужели это не сон! Неужели — правда! Она открыла глаза. К ней подошел доктор. Он смотрел на нее с какой-то жалостью и сочувствием. Потом тяжело вздохнул. Она ждала от него каких-то слов. Слов, что все осталось позади, что все закончилось хорошо, что ей теперь не о чем беспокоиться и что она стала нормальным человеком. С новым лицом. Но никаких слов не было. Доктор молчал. И смотрел на нее. Потом, резко повернувшись, вышел из операционной. Она слышала, как хлопнула дверь, и этот звук болезненно отозвался у нее в голове.
Она никак не могла до конца поверить в услышанное и поэтому лежала с гулко бьющимся сердцем.
Дни, проведенные в клинике, выпали из ее памяти. Она даже не могла впоследствии вспомнить, сколько времени она провела там: несколько дней или недель. Она впала в состояние странного, отупляющего ступора…
Нет, это все было правдой! Чудовищной правдой! Ей хотелось хохотать до упаду. Если бы она могла, она бы так и сделала. Хохотала бы до колик. Но в ней все омертвело. Лактионов извинился и отдал ей обратно заплаченные деньги. Она хотела сказать, что деньги здесь ни при чем. Она и копила их для того, чтобы сделать операцию. Но вместо этого она растерянно теребила деньги в руках, пока Лактионов не сказал ей, чтобы она убрала их в сумку. Она ничего не соображала. Доктор говорил, что произошла ошибка. Сейчас трудно говорить что-то определенное. Надо подождать какое-то время. «Сколько?» — машинально спросила она. «Не знаю, — услышала она в ответ. — Будем вас наблюдать. Приходите через полгода. Там будет видно. А еще лучше — через год. А пока нужно быть готовой к переменам. Любым. В том числе и к худшим. Но отчаиваться не стоит. Надо не падать духом. Смириться и ждать…»
Она хотела сказать, что ей отныне незачем жить. Она уничтожена и раздавлена. Но она молчала, закусив губу. «Еще раз извините, — сказал Лактионов. — Вы звоните, приходите. А сейчас я вынужден идти — дела». Он коснулся ее руки и вышел. Через минуту к ней подошла секретарша. «Я вызову вам такси», — вежливо сказала она.
«Не надо», — встрепенулась Надя. «Нет, шеф сказал, вас нужно довезти до дома. Не возражайте».
Они вышли из клиники. Была жара. Но Надя ничего не чувствовала. Юлия Константиновна поймала такси и довезла ее до дома. «Спасибо», — поблагодарила Надя. «Не за что».
Она стояла перед дверью и боялась нажать на кнопку звонка. Наконец нажала. Анна Семеновна открыла ей дверь.
Увидев ее, она заплакала.
— Что, очень страшная?
Но Анна Семеновна только мотала головой, зажав себе рот, и плакала.
— Можно пройти? — усмехнувшись, спросила Надя. Та посторонилась, пропуская ее. Надя прошла к себе в комнату и села на кровать.
— Вот и все! — сказала она громко. Вслух. Она подошла к зеркалу и посмотрела на себя. В клинике ей не удалось как следует разглядеть свое новое лицо. Когда сняли бинты, ей принесли зеркало, поднесли к лицу и тут же убрали. Наверное, чтобы не травмировать, подумала тогда Надя. Теперь она могла без помех рассмотреть себя. Лицо было определенно чужим. Оно стало хуже. Раньше она была просто некрасивой. Теперь — уродливой. Или ей это кажется? Очень трудно быть объективной, если смотришь на свое лицо как под микроскопом, если ты давно потеряла чувство реальности и ощущения себя. Господи! Что же теперь делать? Надя закрыла лицо руками. А потом отняла их и снова посмотрела на свое отражение в зеркале. Нет: она подурнела и стала настоящим страшилищем. А впрочем, плевать и на это! Непонятно только, зачем она родилась на свет? Смысла в ее жизни все равно никакого нет. Может, лучше покончить с собой? И всех делов-то! Зачем мучиться! Если кругом одни обломы и неудачи, то самый приемлемый выход — разорвать этот заколдованный круг. Пусть даже и ценой собственной жизни.
Все плыло перед глазами. Она легла на кровать и уснула. Проснулась она поздно. В двенадцать.
— На работу пойдешь? — спросила ее Анна Семеновна, когда Надя выползла в кухню. Заспанная, протирая глаза руками.
— Не-а.
— А ты позвонила им? Надя отрицательно качнула головой.
— Позвони.
— Отстань! — огрызнулась Надя. — Я сама решу: когда звонить, а когда — нет. Не лезь не в свое дело!
Она не стала есть, а пошла обратно в свою комнату и включила телевизор. Просидела за «ящиком» до полуночи. Наутро проснулась в час дня.
— Скажи мне, пожалуйста, ты что, бросила работу? — спросила ее Анна Семеновна.
Надя вскинула на нее глаза.
— Представь себе: да.
— А на что жить будешь?
— Найду. Деньги мне за операцию вернули. Вот и буду жить на них.
— А твой институт? Надя пожала плечами:
— Зачем?
— Как — зачем? Ты же сама хотела поступать в финансовый!
— А теперь передумала.
— Но почему?..
— Потому, — кратко сказала Надя. Через два дня Анна Семеновна не вытерпела:
— Ну хорошо. Ты в кризисе. Я понимаю. Но съезди на работу, возьми зарплату, трудовую книжку. Она тебе еще пригодится.
— Отста-ань!
Но, поразмыслив, Надя подумала, что надо съездить на работу и взять расчет. Но в таком виде…. Она вздохнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46