Марис с грустью подумала о том, что она еще долго не услышит звона цикад и шороха прибоя за окном, сладкого запаха цветущей жимолости и не увидит Паркера…
Да, продолжать обманывать себя было бы глупо. Ей не хватало Паркера, и Марис ничего не могла с этим поделать.
– Ты думаешь о нем? – мягко спросил Дэниэл, нарушив течение ее мыслей. – Это он тебя так расстроил?
– Расстроил? Ну, я бы не сказала… – Марис решительно качнула головой. – Скорее, разозлил. Иногда мне казалось – так бы его и задушила, если б могла! Он меня постоянно провоцировал – каждую секунду от него можно было ждать какого-нибудь подвоха. А его отношение к писательскому ремеслу… Этот человек органически не приемлет критики; каждый раз, когда даешь ему совет, он принимается спорить, причем его аргументация носит эмоциональный, а не рациональный характер. И хотя замечания он старается учитывать, сразу было видно – ему очень не нравилось, что какая-то нью-йоркская фифа пытается им командовать. Кроме того… – Марис немного помолчала, прежде чем продолжить. – Кроме того, этот уединенный островок, каким бы райским уголком он ни был, стал для него своего рода укрепленным бастионом. И он засел в нем, чтобы держать оборону против всего света, хотя на самом деле ему просто необходимо быть среди нормальных, живых людей, среди собратьев по перу, издателей. Я-то хорошо знаю, как писатели заинтересованы в том, чтобы продвигать, рекламировать свои рукописи; обычно автор хватается буквально за любую возможность издать свою книгу, а он… Он делает вид, что он выше этого. Но я-то знаю, что это не так. И главная причина, по которой он предпочитает уединение, – это его инвалидность.
– Инвалидность? – переспросил Дэниэл.
– Разве я тебе не сказала? – удивилась Марис. – Он передвигается в инвалидной коляске. Я тоже этого не знала, пока не попала на остров. Поначалу это меня просто потрясло. Из нашего телефонного разговора нельзя было понять, что у него есть какие-то проблемы со здоровьем. Впрочем, по прошествии какого-то времени я… Нет, нельзя сказать, чтобы я привыкла – тут все гораздо сложнее. Понимаешь, когда я смотрю на него, я даже не замечаю его коляски.
Марис немного помолчала, пораженная тем, насколько точно соответствовали истине эти ее слова. Она действительно перестала замечать инвалидную коляску Паркера и его покалеченные ноги, но вот в какой момент это произошло, она затруднялась сказать.
– Должно быть, – продолжила Марис после паузы, – все дело в том, что он очень сильная личность. Это доминирующая черта его характера, которая делает все остальное не существенным, неважным. И знаешь, он прекрасно владеет языком. Я больше чем уверена, что непристойности, которые он не стесняется произносить вслух – тоже способ самозащиты, который он для себя изобрел. Во всяком случае, в его текстах непристойных выражений почти нет – кроме случаев, когда они абсолютно необходимы, – и это его выдает.
Он не чужд юмора, но его юмор довольно своеобразен и не всегда безобиден. Впрочем, в подобных обстоятельствах человек, вероятно, имеет право ворчать, жаловаться и даже мстить тем, кто здоров и способен передвигаться на своих ногах. В особенности такой человек, как он, – ведь он молод, и ему вдвойне обидно, что он не может… Одним словом, эта его раздражительность не только понятна, но и простительна, но… – Марис поколебалась. – Я вовсе его не оправдываю, папа, потому что на самом деле он ведет себя глупо. Он стесняется своих шрамов, не понимая того, что люди – в том числе женщины – могут находить его привлекательным. Я бы не сказала, что он… красив, но… В нем есть некий природный магнетизм, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Кажется, он излучает энергию, даже когда сидит неподвижно. А стоит ему заговорить, и вовсе чувствуешь себя как под гипнозом. Я испытала это на себе и скажу откровенно: слушая его, очень трудно думать о чем-нибудь постороннем, кроме предмета разговора. Этой гипнотической силой он наделен в избытке – должно быть, в качестве компенсации за его ограниченную подвижность.
Марис посмотрела на отца, который внимательно ее слушал, и добавила:
– Только не подумай, будто он этакий субтильный крючок и при том – гигант духа! На самом деле он довольно неплохо развит физически. Видел бы ты, какие у него руки!..
Его руки… Марис отлично помнила, как они удерживали ее голову во время поцелуя, с какой силой они сжимали ее бедра, когда он схватил ее в джине. Но эти руки умели быть нежными и мягкими – Марис почувствовала это, когда он вынимал запутавшийся у нее в волосах лист. В другой раз она показывала ему найденную на берегу раковину. Тогда Паркер провел пальцем по ее затейливым завиткам с такой осторожностью, словно боялся невзначай раздавить хрупкую вещицу. Такое прикосновение способно было заставить любую женщину замереть и затаить дыхание.
– В общем, – сказала Марис взволнованно, – более сложного и противоречивого человека я, пожалуй, не встречала. Но он очень талантлив… – На мгновение она представила себе лицо Паркера и добавила почти против собственной воли:
– Хотя он зол, очень зол на всех или, быть может, на кого-то… Это тоже чувствуется в том, как он пишет, хотя иногда это прорывается, даже если он спокоен или шутит с Майклом. Да и в его улыбках есть что-то… тревожное, какое-то двойное дно. Больше всего это похоже на жестокость, хотя я и не верю, что он жесток по складу характера. Скорее всего, это все та же озлобленность.
В одной из глав романа есть описание гнева, которое Рурк испытывает к Тодду. Он сравнивает его с темно-стального цвета змеей, которая бесшумно скользит в спокойной черной воде. Она почти не поднимается на поверхность и ничем не выдает своего присутствия, и тем не менее змея здесь – грозная, зловещая, готовая неожиданно ужалить, отравить врага своим ядом. Знаешь – это меня потрясло! Рурк – и автор – понимают, что гнев способен погубить не только того, против кого он направлен, – гнев убивает и того, кто несет его в сердце. Такое можно написать только основываясь на личном опыте. Впрочем, – перебила сама себя Марис, – возможно, я преувеличиваю, и все дело только в том, что он чувствует себя ущербным и завидует всем, кто здоров. И все же… все же мне кажется – есть что-то, что я пропустила, не заметила…
Она вдруг негромко рассмеялась и отпила глоток вина.
– Интересно было бы узнать, что это может быть? Этот человек уже преподнес мне несколько сюрпризов, и не все они были приятными. – Марис слегка пожала плечами:
– Вот, пожалуй, и все, папа. Ну как, ответила я на твой вопрос?
Некоторое время Дэниэл задумчиво разглядывал ее, продолжая машинально набивать трубку табаком. Курил он теперь редко, но Марис знала – отказаться от самого ритуала Дэниэлу было гораздо труднее, чем от никотинового допинга. Кроме того, отец всегда говорил: чтобы собраться с мыслями, что ему необходимо чем-то занять руки.
– Вообще-то, – проговорил наконец Дэниэл, – я спросил тебя о Ное, а не об этом твоем гениальном и сердитом авторе.
Марис почувствовала, что ее лицо заливается краской. Добрых десять минут она расписывала Паркера, а оказывается, Дэниэл говорил о ее муже.
– Ну, в общем… Он… Да, пожалуй. Я бы не сказала, что он меня расстроил, но… Честно говоря, мне действительно было неприятно узнать о его встрече с Блюмом. И еще больше я была огорчена, что он ни слова мне не сказал об этом.
Отложив в сторону трубку, Дэниэл взял со столика стакан с виски. Задумчиво разглядывая янтарную жидкость, он спросил:
– Ной сказал тебе, что встречался с Говардом Бэнкрофтом в тот самый день, когда Говард покончил с собой?
Тон, каким был задан этот вопрос, заставил Марис вздрогнуть. Она сразу поняла – отцом движет не праздное любопытство, но, к чему Дэниэл клонит, Марис не понимала.
– Он… он упоминал об этом. Да.
– Ной побывал у Говарда меньше чем за два часа до трагедии.
Вино вдруг показалось Марис безвкусным, и она отставила бокал в сторону. Ладони у нее были влажными, и она машинально потерла их друг о друга.
– А о чем они разговаривали?
– Ной утверждает, что Говард хотел показать ему новый вариант лицензионного договора между «Мадерли-пресс» и одним из наших зарубежных партнеров. Ной одобрил все сделанные Говардом поправки. Так, во всяком случае, он утверждает.
– Ты… – Марис слегка покашляла. – У тебя есть какие-то сомнения?
– Для сомнений у меня нет оснований. Как будто нет, но…
Марис, затаив дыхание, ждала, что Дэниэл скажет дальше.
– Но?.. – не выдержала она наконец. Дэниэл покачал головой:
– Секретарь Говарда сказал мне, что в тот день его патрон ни с кем больше не встречался и что, когда он уходил домой, на нем лица не было.
– И что это значит?
– Это значит, что он выглядел весьма расстроенным. Во всяком случае, так показалось его секретарю. – Дэниэл отпил глоток виски. – Возможно, конечно, что одно никак не связано с другим. Говарда могло расстроить что-то совсем другое – например, какие-то личные проблемы, которые не имеют никакого отношения ни к Ною, ни к «Мадерли-пресс». К тому же у него недавно умерла мать, которую он очень любил…
Но Марис видела – Дэниэл сам не верит в то, что он только что сказал. В противном случае он бы не стал заводить этот странный разговор.
– Скажи честно, папа, неужели ты думаешь…
– Я вижу, вы начали без меня! – громко сказал Ной, распахивая широкие двойные двери кабинета. – Извините, что заставил вас ждать… – Он приблизился к Марис и поцеловал ее в губы, потом слегка причмокнул. – Отличное вино. «Шардонэ» и, кажется, очень хорошего года? – добавил Ной с видом знатока.
– Да, – подтвердила Марис и, встав с кресла, снова направилась к бару, стараясь скрыть от себя и от мужа свое волнение. – Налить тебе?
– Нет, спасибо, лучше я выпью то же, что и Дэниэл, только без льда. У меня был тяжелый день.
Пожав руку тестю, Ной опустился на низенький диванчик и принял из рук Марис бокал.
– Ну, за здоровье присутствующих! Кстати, Максина просила передать, что ужин будет готов через десять минут.
– Надеюсь, она не пересолила рагу, как в прошлый раз, – проворчал Дэниэл.
– Максина никогда не пересаливает, – возразила Марис, удивляясь про себя, как они могут так спокойно обсуждать столь тривиальные вещи, как пересоленная телятина, если всего несколько секунд назад разговор шел о загадочном самоубийстве Говарда.
– Пересолено оно или нет, вам лучше поспешить, иначе от него ничего не останется, – сказал Ной и первым поднялся с дивана. – Я просто умираю с голода!
«Возможно, одно никак не связано с другим», – пронеслось в голове у Марис. Ей очень хотелось этому верить, ведь речь шла не о ком-то постороннем, а о ее муже – о человеке, в которого она влюбилась когда-то и которого продолжала любить, о мужчине, с которым она делила постель и от которого хотела иметь ребенка.
– Идем, – сказала она, протягивая ему руку, и Ной рассеянно накрыл ее пальцы своей рукой, продолжая разговаривать с Дэниэлом. Этот жест выглядел таким семейным и глубоко интимным, что Марис почувствовала себя успокоенной.
Ужин прошел превосходно. Нежнейшее телячье рагу было выше всяческих похвал. К тому времени, когда Максина подала чай и тарталетки с лимонной цедрой, Дэниэл уже зевал. Сразу после ужина он попросил у Марис и зятя прощения, сказав, что хочет отдохнуть.
– Посидите еще, если хотите, – сказал он, вставая. – Максина приготовит вам кофе. А мне пора в постель – завтра я иду на похороны Говарда, нужно встать пораньше. – Он вздохнул. – Печальное событие, но ничего не поделаешь!
– Спокойной ночи, папа, – ответила Марис. – Но мы, пожалуй, тоже поедем. Сегодня у всех нас был тяжелый день.
Дэниэл первым вышел из гостиной. Марис задержалась и задержала Ноя. Как только дверь за папой закрылась, она повернулась к мужу и, привстав на цыпочки и взявшись за лацканы его пиджака, нежно поцеловала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Да, продолжать обманывать себя было бы глупо. Ей не хватало Паркера, и Марис ничего не могла с этим поделать.
– Ты думаешь о нем? – мягко спросил Дэниэл, нарушив течение ее мыслей. – Это он тебя так расстроил?
– Расстроил? Ну, я бы не сказала… – Марис решительно качнула головой. – Скорее, разозлил. Иногда мне казалось – так бы его и задушила, если б могла! Он меня постоянно провоцировал – каждую секунду от него можно было ждать какого-нибудь подвоха. А его отношение к писательскому ремеслу… Этот человек органически не приемлет критики; каждый раз, когда даешь ему совет, он принимается спорить, причем его аргументация носит эмоциональный, а не рациональный характер. И хотя замечания он старается учитывать, сразу было видно – ему очень не нравилось, что какая-то нью-йоркская фифа пытается им командовать. Кроме того… – Марис немного помолчала, прежде чем продолжить. – Кроме того, этот уединенный островок, каким бы райским уголком он ни был, стал для него своего рода укрепленным бастионом. И он засел в нем, чтобы держать оборону против всего света, хотя на самом деле ему просто необходимо быть среди нормальных, живых людей, среди собратьев по перу, издателей. Я-то хорошо знаю, как писатели заинтересованы в том, чтобы продвигать, рекламировать свои рукописи; обычно автор хватается буквально за любую возможность издать свою книгу, а он… Он делает вид, что он выше этого. Но я-то знаю, что это не так. И главная причина, по которой он предпочитает уединение, – это его инвалидность.
– Инвалидность? – переспросил Дэниэл.
– Разве я тебе не сказала? – удивилась Марис. – Он передвигается в инвалидной коляске. Я тоже этого не знала, пока не попала на остров. Поначалу это меня просто потрясло. Из нашего телефонного разговора нельзя было понять, что у него есть какие-то проблемы со здоровьем. Впрочем, по прошествии какого-то времени я… Нет, нельзя сказать, чтобы я привыкла – тут все гораздо сложнее. Понимаешь, когда я смотрю на него, я даже не замечаю его коляски.
Марис немного помолчала, пораженная тем, насколько точно соответствовали истине эти ее слова. Она действительно перестала замечать инвалидную коляску Паркера и его покалеченные ноги, но вот в какой момент это произошло, она затруднялась сказать.
– Должно быть, – продолжила Марис после паузы, – все дело в том, что он очень сильная личность. Это доминирующая черта его характера, которая делает все остальное не существенным, неважным. И знаешь, он прекрасно владеет языком. Я больше чем уверена, что непристойности, которые он не стесняется произносить вслух – тоже способ самозащиты, который он для себя изобрел. Во всяком случае, в его текстах непристойных выражений почти нет – кроме случаев, когда они абсолютно необходимы, – и это его выдает.
Он не чужд юмора, но его юмор довольно своеобразен и не всегда безобиден. Впрочем, в подобных обстоятельствах человек, вероятно, имеет право ворчать, жаловаться и даже мстить тем, кто здоров и способен передвигаться на своих ногах. В особенности такой человек, как он, – ведь он молод, и ему вдвойне обидно, что он не может… Одним словом, эта его раздражительность не только понятна, но и простительна, но… – Марис поколебалась. – Я вовсе его не оправдываю, папа, потому что на самом деле он ведет себя глупо. Он стесняется своих шрамов, не понимая того, что люди – в том числе женщины – могут находить его привлекательным. Я бы не сказала, что он… красив, но… В нем есть некий природный магнетизм, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Кажется, он излучает энергию, даже когда сидит неподвижно. А стоит ему заговорить, и вовсе чувствуешь себя как под гипнозом. Я испытала это на себе и скажу откровенно: слушая его, очень трудно думать о чем-нибудь постороннем, кроме предмета разговора. Этой гипнотической силой он наделен в избытке – должно быть, в качестве компенсации за его ограниченную подвижность.
Марис посмотрела на отца, который внимательно ее слушал, и добавила:
– Только не подумай, будто он этакий субтильный крючок и при том – гигант духа! На самом деле он довольно неплохо развит физически. Видел бы ты, какие у него руки!..
Его руки… Марис отлично помнила, как они удерживали ее голову во время поцелуя, с какой силой они сжимали ее бедра, когда он схватил ее в джине. Но эти руки умели быть нежными и мягкими – Марис почувствовала это, когда он вынимал запутавшийся у нее в волосах лист. В другой раз она показывала ему найденную на берегу раковину. Тогда Паркер провел пальцем по ее затейливым завиткам с такой осторожностью, словно боялся невзначай раздавить хрупкую вещицу. Такое прикосновение способно было заставить любую женщину замереть и затаить дыхание.
– В общем, – сказала Марис взволнованно, – более сложного и противоречивого человека я, пожалуй, не встречала. Но он очень талантлив… – На мгновение она представила себе лицо Паркера и добавила почти против собственной воли:
– Хотя он зол, очень зол на всех или, быть может, на кого-то… Это тоже чувствуется в том, как он пишет, хотя иногда это прорывается, даже если он спокоен или шутит с Майклом. Да и в его улыбках есть что-то… тревожное, какое-то двойное дно. Больше всего это похоже на жестокость, хотя я и не верю, что он жесток по складу характера. Скорее всего, это все та же озлобленность.
В одной из глав романа есть описание гнева, которое Рурк испытывает к Тодду. Он сравнивает его с темно-стального цвета змеей, которая бесшумно скользит в спокойной черной воде. Она почти не поднимается на поверхность и ничем не выдает своего присутствия, и тем не менее змея здесь – грозная, зловещая, готовая неожиданно ужалить, отравить врага своим ядом. Знаешь – это меня потрясло! Рурк – и автор – понимают, что гнев способен погубить не только того, против кого он направлен, – гнев убивает и того, кто несет его в сердце. Такое можно написать только основываясь на личном опыте. Впрочем, – перебила сама себя Марис, – возможно, я преувеличиваю, и все дело только в том, что он чувствует себя ущербным и завидует всем, кто здоров. И все же… все же мне кажется – есть что-то, что я пропустила, не заметила…
Она вдруг негромко рассмеялась и отпила глоток вина.
– Интересно было бы узнать, что это может быть? Этот человек уже преподнес мне несколько сюрпризов, и не все они были приятными. – Марис слегка пожала плечами:
– Вот, пожалуй, и все, папа. Ну как, ответила я на твой вопрос?
Некоторое время Дэниэл задумчиво разглядывал ее, продолжая машинально набивать трубку табаком. Курил он теперь редко, но Марис знала – отказаться от самого ритуала Дэниэлу было гораздо труднее, чем от никотинового допинга. Кроме того, отец всегда говорил: чтобы собраться с мыслями, что ему необходимо чем-то занять руки.
– Вообще-то, – проговорил наконец Дэниэл, – я спросил тебя о Ное, а не об этом твоем гениальном и сердитом авторе.
Марис почувствовала, что ее лицо заливается краской. Добрых десять минут она расписывала Паркера, а оказывается, Дэниэл говорил о ее муже.
– Ну, в общем… Он… Да, пожалуй. Я бы не сказала, что он меня расстроил, но… Честно говоря, мне действительно было неприятно узнать о его встрече с Блюмом. И еще больше я была огорчена, что он ни слова мне не сказал об этом.
Отложив в сторону трубку, Дэниэл взял со столика стакан с виски. Задумчиво разглядывая янтарную жидкость, он спросил:
– Ной сказал тебе, что встречался с Говардом Бэнкрофтом в тот самый день, когда Говард покончил с собой?
Тон, каким был задан этот вопрос, заставил Марис вздрогнуть. Она сразу поняла – отцом движет не праздное любопытство, но, к чему Дэниэл клонит, Марис не понимала.
– Он… он упоминал об этом. Да.
– Ной побывал у Говарда меньше чем за два часа до трагедии.
Вино вдруг показалось Марис безвкусным, и она отставила бокал в сторону. Ладони у нее были влажными, и она машинально потерла их друг о друга.
– А о чем они разговаривали?
– Ной утверждает, что Говард хотел показать ему новый вариант лицензионного договора между «Мадерли-пресс» и одним из наших зарубежных партнеров. Ной одобрил все сделанные Говардом поправки. Так, во всяком случае, он утверждает.
– Ты… – Марис слегка покашляла. – У тебя есть какие-то сомнения?
– Для сомнений у меня нет оснований. Как будто нет, но…
Марис, затаив дыхание, ждала, что Дэниэл скажет дальше.
– Но?.. – не выдержала она наконец. Дэниэл покачал головой:
– Секретарь Говарда сказал мне, что в тот день его патрон ни с кем больше не встречался и что, когда он уходил домой, на нем лица не было.
– И что это значит?
– Это значит, что он выглядел весьма расстроенным. Во всяком случае, так показалось его секретарю. – Дэниэл отпил глоток виски. – Возможно, конечно, что одно никак не связано с другим. Говарда могло расстроить что-то совсем другое – например, какие-то личные проблемы, которые не имеют никакого отношения ни к Ною, ни к «Мадерли-пресс». К тому же у него недавно умерла мать, которую он очень любил…
Но Марис видела – Дэниэл сам не верит в то, что он только что сказал. В противном случае он бы не стал заводить этот странный разговор.
– Скажи честно, папа, неужели ты думаешь…
– Я вижу, вы начали без меня! – громко сказал Ной, распахивая широкие двойные двери кабинета. – Извините, что заставил вас ждать… – Он приблизился к Марис и поцеловал ее в губы, потом слегка причмокнул. – Отличное вино. «Шардонэ» и, кажется, очень хорошего года? – добавил Ной с видом знатока.
– Да, – подтвердила Марис и, встав с кресла, снова направилась к бару, стараясь скрыть от себя и от мужа свое волнение. – Налить тебе?
– Нет, спасибо, лучше я выпью то же, что и Дэниэл, только без льда. У меня был тяжелый день.
Пожав руку тестю, Ной опустился на низенький диванчик и принял из рук Марис бокал.
– Ну, за здоровье присутствующих! Кстати, Максина просила передать, что ужин будет готов через десять минут.
– Надеюсь, она не пересолила рагу, как в прошлый раз, – проворчал Дэниэл.
– Максина никогда не пересаливает, – возразила Марис, удивляясь про себя, как они могут так спокойно обсуждать столь тривиальные вещи, как пересоленная телятина, если всего несколько секунд назад разговор шел о загадочном самоубийстве Говарда.
– Пересолено оно или нет, вам лучше поспешить, иначе от него ничего не останется, – сказал Ной и первым поднялся с дивана. – Я просто умираю с голода!
«Возможно, одно никак не связано с другим», – пронеслось в голове у Марис. Ей очень хотелось этому верить, ведь речь шла не о ком-то постороннем, а о ее муже – о человеке, в которого она влюбилась когда-то и которого продолжала любить, о мужчине, с которым она делила постель и от которого хотела иметь ребенка.
– Идем, – сказала она, протягивая ему руку, и Ной рассеянно накрыл ее пальцы своей рукой, продолжая разговаривать с Дэниэлом. Этот жест выглядел таким семейным и глубоко интимным, что Марис почувствовала себя успокоенной.
Ужин прошел превосходно. Нежнейшее телячье рагу было выше всяческих похвал. К тому времени, когда Максина подала чай и тарталетки с лимонной цедрой, Дэниэл уже зевал. Сразу после ужина он попросил у Марис и зятя прощения, сказав, что хочет отдохнуть.
– Посидите еще, если хотите, – сказал он, вставая. – Максина приготовит вам кофе. А мне пора в постель – завтра я иду на похороны Говарда, нужно встать пораньше. – Он вздохнул. – Печальное событие, но ничего не поделаешь!
– Спокойной ночи, папа, – ответила Марис. – Но мы, пожалуй, тоже поедем. Сегодня у всех нас был тяжелый день.
Дэниэл первым вышел из гостиной. Марис задержалась и задержала Ноя. Как только дверь за папой закрылась, она повернулась к мужу и, привстав на цыпочки и взявшись за лацканы его пиджака, нежно поцеловала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91