Пальцы ее ног едва задевали пол, издавая тонкий звук, похожий на мышиную возню. Табурет перевернут и брошен на тщательно выбранное место. Испачканное, со следами слез письмо лежало на столе. Последнее послание, трогательное и совершенно убедительное. Под кроватью ее собака Ойстер съежилась в безмолвном страхе.
Он быстро вышел из комнаты и направился в рощицу забрать лошадей и начать поиски Матта. Только дойдя до привязанных лошадей, Дейви осознал, что снова и снова вытирает руки о куртку, словно пытаясь очистить их от какой-то скверны.
Дейви безуспешно искал Матта всю ночь. С рассветом он вернулся в дом и застал там шум и волнение. Миллисент обнаружила свою госпожу повешенной в спальне, когда она пришла будить ее. Клемент срезал шарф и послал за священником, которого нигде не могли найти, и за Маттом, о котором думали, что он все еще в Ветерби. Матт сам пришел вскоре после Дейви с красными глазами и измученный, готовый простить жену. Клемент срывающимся голосом рассказал ему, что произошло, и провел его в комнату. Матт уставился на ее безжизненное лицо, на красное кольцо вокруг шеи и уже не смог выронить ни одной слезинки. Он поднял глаза, осмотрел круг лиц с оцепеневшим выражением ребенка, который от дурного обращения стал почти тупым, ожидая не облегчения, а высматривая, с какой еще стороны нанесут ему удар.
Объяснения поступали по капле, пока Матт сидел на стуле в комнате управляющего, куда его поместили. Он не говорил и не двигался, словно сбитый с толку горем. Дейви заглядывал время от времени, хотя на него свалилась тысяча дел. Когда он пришел перед закатом, он увидел, что Матт, наконец, уснул, по-прежнему сидя на своем стуле. Его голова прислонилась к жесткой стене дымохода. Во сне он выглядел очень молодым, слишком молодым, чтобы познать такую боль.
«Я был должен тебе жизнь, – подумал Дейви, глядя на него. – Сейчас долг выплачен. Она больше никогда не обманет тебя». Линия рта во сне выражала беззащитность, темные ресницы, мягкие и длинные, выделялись на загорелом лице. Дейви почувствовал, как слезы подступают к горлу. «Что будет теперь делать Матт?» – думалось ему. Когда пройдет первый шок, что он станет чувствовать? Он протянул руку и очень нежно хлопнул Матта по щеке. В тревожном сне Матт шевельнулся и судорожно вздохнул. Но было бы лучше, если бы он никогда не узнал правды, продолжал бы счастливо пребывать в своей мечте о совершенстве?
«Я был тебе плохим другом, Матт, даже совсем не другом после всего случившегося». Он вышел, плечи его опустились, и прежде чем Матт проснулся, Дейви ушел из дома, не сказав ничего в объяснение.
Глава 14
Война складывалась для Франции неудачно. К военным поражениям добавились неурожай и голод, а в апреле 1711 года – смерть дофина от оспы. Его сын, герцог Бургонский, стал новым дофином, а герцогиня, кузина короля Джеймса Мария-Аделаида – дофиней. Карелли и король Джеймс по-прежнему были вместе. В это лето они служили под командованием Бервика, и какая-то робкая дружба завязалась между ними, несмотря на большую разницу в возрасте. Карелли исполнялось в этом году сорок лет, в то время как король едва достиг двадцати трех. Однако разница не бросалась в глаза, как могло показаться, поскольку Джеймс был необычно серьезный и зрелый для своего возраста, а Карелли, наоборот, как иногда случается с наемниками, оставался очень молодым на вид. Их объединяла любовь и уважение к Бервику, а также их сестры, оставшиеся в Сен-Жермен.
Оба получали письма от Альены и Луизы-Марии, державшие их в курсе парижских дел. Новая дофина обходилась с ними весьма любезно. Она приглашала их на многочисленные вечера и даже по случаю большой охоты послала Луизе-Марии лошадь и амазонку, чтобы та могла принять в ней участие. Короля Джеймса беспокоила судьба сестры. Ей было девятнадцать лет, она обладала прекрасным характером и умом, однако ее положение вызывало озабоченность. У нее не было поклонников, никакого приданого, красивых туалетов, и, возможно, она могла остаться незамужней. Не предвиделось никакой возможности для него получить корону, хотя он добросовестно питал слабую надежду и даже писал письма свой единокровной сестре, королеве Анне, прося ее вспомнить ее долг и оставить трон ему. Карелли никогда реально не верил в такую перспективу. Он делал, что мог, чтобы поддержать и одобрить короля, и снова зимой нарушил свое обещание Диане проводить каждое Рождество с ней. Он чувствовал, что король в нем нуждается больше, так как война проходила настолько плохо, что король Людовик был готов к переговорам о мире с Англией, а мирный договор почти наверняка потребовал бы, чтобы Людовик отрекся от Джеймса и изгнал его из Франции.
На обратном пути в Париж они остановились в Лионе. Там они посетили шелковую фабрику и каждый из них купил по отрезу шелка для своей сестры. Король Джеймс выбрал белый, расшитый золотом – для принцессы, а Карелли купил алый для своей темноволосой сестры. Ни у одной из девушек не было большого выбора нарядов, и шелк мог прийтись кстати.
Рождество в Версале обещало быть весьма унылым. Но дофина Мария-Аделаида решила, что по крайней мере на праздники они должны повеселиться, и даже умудрилась немного расшевелить старого короля Людовика. Устроили и охоту, и пир, и бал. В центре веселья находилась дофина. Она со светящимися темными глазами не оставляла в покое королевскую семью, заставляла их смеяться. Карелли подумал, что она очень похожа на короля Джеймса, а когда они танцевали вместе, их можно было принять за брата и сестру. Король всегда легко подпадал под влияние его окружения. Раз Карелли, танцуя с Альеной, наблюдал, как король Джеймс поднимался с места и, запрокинув голову, смеялся в совершенно не свойственной ему манере.
– Это хороший признак, – приглушенно проговорил он.
Альена кивнула.
– Что здесь было в последнее время? – спросил он ее.
Она очень по-французски пожала плечами.
– Слезы и страдания. Que voulez-vous? Королева стара. Принцесса никогда не видела жизни. Без короля, которого они обожают, какой смысл в их жизни? Le Grand Roi не выгонит их, не лишит их пенсии, но для таких, как они, дело не просто в крыше над головой и достаточной еде. Они стараются не быть несчастливыми и неблагодарными, но мы проводим все больше и больше времени в Шале, в поисках укрытия и комфорта. Если король уедет, королева, осмелюсь сказать, скоро умрет, и принцесса станет монахиней. Несчастное создание. Карелли понял ее.
– Она такая красивая. Она должна быть самой счастливой девушкой в мире, – сказал он.
– Принцесса красивая, – кивнула Альена. – Ирония судьбы, не правда ли?
– А что с тобой? – спросил робко Карелли. – Ты не принцесса, но судьбы у вас схожие.
Альена улыбнулась ему.
– Ты льстишь мне, брат мой. Но обо мне не стоит печалиться. Принцесса говорит, что ее доля не так тяжела, как ее матери, поскольку она родилась в изгнании и не знала лучшей жизни. Ты мог бы то же сказать и обо мне. Я не знаю другого дома, кроме Сен-Жермен. Я дома и со своей семьей. Чего еще я могу желать?
– Мужа, наверное, – ответил Карелли. Она странно посмотрела на него.
– О нет, не это. Я не чувствую в этом потребности.
Она следила за королем и дофиной, которые закончили танец и возвращались на место. Сейчас она и Карелли находились в голове танцующих и должны были пройтись через весь зал, поэтому он больше не стал спрашивать ни о чем, хотя продолжал время от времени думать, что она имела в виду.
Праздники закончились в конце января. Дофина, уже имевшая двух сыновей, объявила, что она снова беременна, и что ей доставляет удовольствие любой повод для веселья. Однако 9 февраля она слегла с оспой, а на следующий день умерла. С ее смертью как будто померк свет. Король Людовик был убит горем. Спустя всего несколько дней ее муж, дофин, заразился той же болезнью и через неделю скончался, оставив четырехлетнего старшего сына дофином. Двор погрузился в большой траур, но даже после этого не наступила передышка. Через три недели ребенок тоже умер от оспы. Король Людовик правил в течение почти непостижимых семидесяти лет, и его единственным наследником остался двухлетний ребенок, его правнук.
Для короля Джеймса не представлялось никакой возможности покинуть двор в такое время, и Карелли чувствовал, что если король не уедет, ему тоже придется задержаться при дворе. Джеймс снова написал королеве Анне, побуждая ее объявить его наследником. На этот раз королева ответила, что если Джеймс сменит вероисповедание, она сделает для него все возможное. Это обещание было ненадежным, но даже в таком виде оно могло иметь значение, поскольку было известно, что Анна не любит Ганноверов, особенно своего кузена Георга. Джеймс не мог, не стал бы пренебрегать последними словами своего отца, обращенными к нему, в которых старый король просил чтить их религию больше, чем трон. Он твердо ответил, что его удовлетворяет истина его религии, но никого другого он не станет побуждать к смене веры и ни о ком не станет думать хуже, если его вера иная. Поэтому он ожидает, что ему разрешат такую же свободу совести, в какой он сам никому не отказывает.
Март в Сен-Жермен тянулся утомительно. Королева и принцесса находились в Шале, где болела их подруга, сестра Анжелика. Альена была с ними. Карелли нашел дворец унылым. Король пребывал в тревожном, угрюмом настроении и не мог составить хорошую компанию. Карелли жаждал действий и начал подумывать об отъезде. Когда он попробовал заговорить об этом с королем, тот не пожелал слушать и сказал вместо ответа, что ему надо поехать в Шале и просить свою мать и сестру вернуться в Сен-Жермен.
– Будет лучше, когда они будут здесь. Недостаток женского общества делает нас скучными, – сказал он.
Королева и принцесса вернулись. Двумя днями позже король заболел. Когда сыпь появилась на его лице, их охватил страх. Карелли ожидал в приемной, вышагивая взад-вперед. «Означает ли это конец их делу?» – с горечью думал он. Он вспоминал о Мартине и Ките, погибших в битве, о своем собственном долгом изгнании, о зря прожитой жизни. Ему исполнилось сорок, и он ничего не имел, ничего не достиг. Было уже очень поздно, когда Альена тихо проскользнула в комнату и встала перед ним.
– Это оспа, но доктора говорят, что в слабой форме, и что король должен выжить. При хорошем уходе даже следа не останется.
– Слава Богу, – искренне порадовался Карелли. Альена тихо вздохнула и опустилась на ближайший стул, подперев голову руками.
– Ты устала, – заботливо проговорил Карелли. – Позволь мне позвать Нэн, чтобы она уложила тебя спать.
Альена покачала головой, а моментом позже распрямилась и посмотрела на него. Она пылала. Ее глаза неестественно блестели.
– Это не усталость, Карелли, – произнесла она твердо. – Я не устала. Я больна.
– Нет, нет. Не может быть, – разволновался Карелли.
В этот миг он понял, как много стала значить для него Альена, разрушив своей добротой и мягкостью барьеры, которые он воздвиг между ними из-за ее происхождения.
– Мне жаль, милорд, – произнесла она. – Я думаю, у меня оспа.
* * *
Настало тревожное время, но по прошествии недели стало ясно, что оба – король и Альена – выздоравливают. Карелли не покидал сестру. Он спал в приемной и дежурил наравне с Нэн, что удивляло и смущало слуг. Он не разрешил пустить кровь Альене, чем вызвал неудовольствие, ибо кровопускание являлось первым и самым действенным способом лечения всех болезней. Однако Карелли настаивал на том, что именно кровопускание убило герцога Глостера и что дофина стала хуже себя чувствовать после того, как ей пустили кровь. Он помнил рассказы матери о том, что принц Руперт высказывал самые серьезные сомнения в действенности кровопускания и отказался от такого лечения сам, а то, что хорошо для его прославленного деда, хорошо и для его сестры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Он быстро вышел из комнаты и направился в рощицу забрать лошадей и начать поиски Матта. Только дойдя до привязанных лошадей, Дейви осознал, что снова и снова вытирает руки о куртку, словно пытаясь очистить их от какой-то скверны.
Дейви безуспешно искал Матта всю ночь. С рассветом он вернулся в дом и застал там шум и волнение. Миллисент обнаружила свою госпожу повешенной в спальне, когда она пришла будить ее. Клемент срезал шарф и послал за священником, которого нигде не могли найти, и за Маттом, о котором думали, что он все еще в Ветерби. Матт сам пришел вскоре после Дейви с красными глазами и измученный, готовый простить жену. Клемент срывающимся голосом рассказал ему, что произошло, и провел его в комнату. Матт уставился на ее безжизненное лицо, на красное кольцо вокруг шеи и уже не смог выронить ни одной слезинки. Он поднял глаза, осмотрел круг лиц с оцепеневшим выражением ребенка, который от дурного обращения стал почти тупым, ожидая не облегчения, а высматривая, с какой еще стороны нанесут ему удар.
Объяснения поступали по капле, пока Матт сидел на стуле в комнате управляющего, куда его поместили. Он не говорил и не двигался, словно сбитый с толку горем. Дейви заглядывал время от времени, хотя на него свалилась тысяча дел. Когда он пришел перед закатом, он увидел, что Матт, наконец, уснул, по-прежнему сидя на своем стуле. Его голова прислонилась к жесткой стене дымохода. Во сне он выглядел очень молодым, слишком молодым, чтобы познать такую боль.
«Я был должен тебе жизнь, – подумал Дейви, глядя на него. – Сейчас долг выплачен. Она больше никогда не обманет тебя». Линия рта во сне выражала беззащитность, темные ресницы, мягкие и длинные, выделялись на загорелом лице. Дейви почувствовал, как слезы подступают к горлу. «Что будет теперь делать Матт?» – думалось ему. Когда пройдет первый шок, что он станет чувствовать? Он протянул руку и очень нежно хлопнул Матта по щеке. В тревожном сне Матт шевельнулся и судорожно вздохнул. Но было бы лучше, если бы он никогда не узнал правды, продолжал бы счастливо пребывать в своей мечте о совершенстве?
«Я был тебе плохим другом, Матт, даже совсем не другом после всего случившегося». Он вышел, плечи его опустились, и прежде чем Матт проснулся, Дейви ушел из дома, не сказав ничего в объяснение.
Глава 14
Война складывалась для Франции неудачно. К военным поражениям добавились неурожай и голод, а в апреле 1711 года – смерть дофина от оспы. Его сын, герцог Бургонский, стал новым дофином, а герцогиня, кузина короля Джеймса Мария-Аделаида – дофиней. Карелли и король Джеймс по-прежнему были вместе. В это лето они служили под командованием Бервика, и какая-то робкая дружба завязалась между ними, несмотря на большую разницу в возрасте. Карелли исполнялось в этом году сорок лет, в то время как король едва достиг двадцати трех. Однако разница не бросалась в глаза, как могло показаться, поскольку Джеймс был необычно серьезный и зрелый для своего возраста, а Карелли, наоборот, как иногда случается с наемниками, оставался очень молодым на вид. Их объединяла любовь и уважение к Бервику, а также их сестры, оставшиеся в Сен-Жермен.
Оба получали письма от Альены и Луизы-Марии, державшие их в курсе парижских дел. Новая дофина обходилась с ними весьма любезно. Она приглашала их на многочисленные вечера и даже по случаю большой охоты послала Луизе-Марии лошадь и амазонку, чтобы та могла принять в ней участие. Короля Джеймса беспокоила судьба сестры. Ей было девятнадцать лет, она обладала прекрасным характером и умом, однако ее положение вызывало озабоченность. У нее не было поклонников, никакого приданого, красивых туалетов, и, возможно, она могла остаться незамужней. Не предвиделось никакой возможности для него получить корону, хотя он добросовестно питал слабую надежду и даже писал письма свой единокровной сестре, королеве Анне, прося ее вспомнить ее долг и оставить трон ему. Карелли никогда реально не верил в такую перспективу. Он делал, что мог, чтобы поддержать и одобрить короля, и снова зимой нарушил свое обещание Диане проводить каждое Рождество с ней. Он чувствовал, что король в нем нуждается больше, так как война проходила настолько плохо, что король Людовик был готов к переговорам о мире с Англией, а мирный договор почти наверняка потребовал бы, чтобы Людовик отрекся от Джеймса и изгнал его из Франции.
На обратном пути в Париж они остановились в Лионе. Там они посетили шелковую фабрику и каждый из них купил по отрезу шелка для своей сестры. Король Джеймс выбрал белый, расшитый золотом – для принцессы, а Карелли купил алый для своей темноволосой сестры. Ни у одной из девушек не было большого выбора нарядов, и шелк мог прийтись кстати.
Рождество в Версале обещало быть весьма унылым. Но дофина Мария-Аделаида решила, что по крайней мере на праздники они должны повеселиться, и даже умудрилась немного расшевелить старого короля Людовика. Устроили и охоту, и пир, и бал. В центре веселья находилась дофина. Она со светящимися темными глазами не оставляла в покое королевскую семью, заставляла их смеяться. Карелли подумал, что она очень похожа на короля Джеймса, а когда они танцевали вместе, их можно было принять за брата и сестру. Король всегда легко подпадал под влияние его окружения. Раз Карелли, танцуя с Альеной, наблюдал, как король Джеймс поднимался с места и, запрокинув голову, смеялся в совершенно не свойственной ему манере.
– Это хороший признак, – приглушенно проговорил он.
Альена кивнула.
– Что здесь было в последнее время? – спросил он ее.
Она очень по-французски пожала плечами.
– Слезы и страдания. Que voulez-vous? Королева стара. Принцесса никогда не видела жизни. Без короля, которого они обожают, какой смысл в их жизни? Le Grand Roi не выгонит их, не лишит их пенсии, но для таких, как они, дело не просто в крыше над головой и достаточной еде. Они стараются не быть несчастливыми и неблагодарными, но мы проводим все больше и больше времени в Шале, в поисках укрытия и комфорта. Если король уедет, королева, осмелюсь сказать, скоро умрет, и принцесса станет монахиней. Несчастное создание. Карелли понял ее.
– Она такая красивая. Она должна быть самой счастливой девушкой в мире, – сказал он.
– Принцесса красивая, – кивнула Альена. – Ирония судьбы, не правда ли?
– А что с тобой? – спросил робко Карелли. – Ты не принцесса, но судьбы у вас схожие.
Альена улыбнулась ему.
– Ты льстишь мне, брат мой. Но обо мне не стоит печалиться. Принцесса говорит, что ее доля не так тяжела, как ее матери, поскольку она родилась в изгнании и не знала лучшей жизни. Ты мог бы то же сказать и обо мне. Я не знаю другого дома, кроме Сен-Жермен. Я дома и со своей семьей. Чего еще я могу желать?
– Мужа, наверное, – ответил Карелли. Она странно посмотрела на него.
– О нет, не это. Я не чувствую в этом потребности.
Она следила за королем и дофиной, которые закончили танец и возвращались на место. Сейчас она и Карелли находились в голове танцующих и должны были пройтись через весь зал, поэтому он больше не стал спрашивать ни о чем, хотя продолжал время от времени думать, что она имела в виду.
Праздники закончились в конце января. Дофина, уже имевшая двух сыновей, объявила, что она снова беременна, и что ей доставляет удовольствие любой повод для веселья. Однако 9 февраля она слегла с оспой, а на следующий день умерла. С ее смертью как будто померк свет. Король Людовик был убит горем. Спустя всего несколько дней ее муж, дофин, заразился той же болезнью и через неделю скончался, оставив четырехлетнего старшего сына дофином. Двор погрузился в большой траур, но даже после этого не наступила передышка. Через три недели ребенок тоже умер от оспы. Король Людовик правил в течение почти непостижимых семидесяти лет, и его единственным наследником остался двухлетний ребенок, его правнук.
Для короля Джеймса не представлялось никакой возможности покинуть двор в такое время, и Карелли чувствовал, что если король не уедет, ему тоже придется задержаться при дворе. Джеймс снова написал королеве Анне, побуждая ее объявить его наследником. На этот раз королева ответила, что если Джеймс сменит вероисповедание, она сделает для него все возможное. Это обещание было ненадежным, но даже в таком виде оно могло иметь значение, поскольку было известно, что Анна не любит Ганноверов, особенно своего кузена Георга. Джеймс не мог, не стал бы пренебрегать последними словами своего отца, обращенными к нему, в которых старый король просил чтить их религию больше, чем трон. Он твердо ответил, что его удовлетворяет истина его религии, но никого другого он не станет побуждать к смене веры и ни о ком не станет думать хуже, если его вера иная. Поэтому он ожидает, что ему разрешат такую же свободу совести, в какой он сам никому не отказывает.
Март в Сен-Жермен тянулся утомительно. Королева и принцесса находились в Шале, где болела их подруга, сестра Анжелика. Альена была с ними. Карелли нашел дворец унылым. Король пребывал в тревожном, угрюмом настроении и не мог составить хорошую компанию. Карелли жаждал действий и начал подумывать об отъезде. Когда он попробовал заговорить об этом с королем, тот не пожелал слушать и сказал вместо ответа, что ему надо поехать в Шале и просить свою мать и сестру вернуться в Сен-Жермен.
– Будет лучше, когда они будут здесь. Недостаток женского общества делает нас скучными, – сказал он.
Королева и принцесса вернулись. Двумя днями позже король заболел. Когда сыпь появилась на его лице, их охватил страх. Карелли ожидал в приемной, вышагивая взад-вперед. «Означает ли это конец их делу?» – с горечью думал он. Он вспоминал о Мартине и Ките, погибших в битве, о своем собственном долгом изгнании, о зря прожитой жизни. Ему исполнилось сорок, и он ничего не имел, ничего не достиг. Было уже очень поздно, когда Альена тихо проскользнула в комнату и встала перед ним.
– Это оспа, но доктора говорят, что в слабой форме, и что король должен выжить. При хорошем уходе даже следа не останется.
– Слава Богу, – искренне порадовался Карелли. Альена тихо вздохнула и опустилась на ближайший стул, подперев голову руками.
– Ты устала, – заботливо проговорил Карелли. – Позволь мне позвать Нэн, чтобы она уложила тебя спать.
Альена покачала головой, а моментом позже распрямилась и посмотрела на него. Она пылала. Ее глаза неестественно блестели.
– Это не усталость, Карелли, – произнесла она твердо. – Я не устала. Я больна.
– Нет, нет. Не может быть, – разволновался Карелли.
В этот миг он понял, как много стала значить для него Альена, разрушив своей добротой и мягкостью барьеры, которые он воздвиг между ними из-за ее происхождения.
– Мне жаль, милорд, – произнесла она. – Я думаю, у меня оспа.
* * *
Настало тревожное время, но по прошествии недели стало ясно, что оба – король и Альена – выздоравливают. Карелли не покидал сестру. Он спал в приемной и дежурил наравне с Нэн, что удивляло и смущало слуг. Он не разрешил пустить кровь Альене, чем вызвал неудовольствие, ибо кровопускание являлось первым и самым действенным способом лечения всех болезней. Однако Карелли настаивал на том, что именно кровопускание убило герцога Глостера и что дофина стала хуже себя чувствовать после того, как ей пустили кровь. Он помнил рассказы матери о том, что принц Руперт высказывал самые серьезные сомнения в действенности кровопускания и отказался от такого лечения сам, а то, что хорошо для его прославленного деда, хорошо и для его сестры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65