– Но вы не знаете, применялся ли этот пистолет в четвертом убийстве.
– Пока нет, ваша честь.
– Ваша честь... – обратился к судье Вилкокс.
– Ваша честь... – перебил его Делмонико.
– Минуточку, – сказал Харрис. – Мистер Вилкокс?
– Ваша честь, – сказал мистер Вилкокс, – в настоящее время отсутствует баллистическая экспертиза, которая могла бы связать ствол, примененный в предыдущих убийствах, с выстрелами, имевшими место вчера в квартире моего клиента. Но если бы и были такие результаты экспертизы, то мы бы стали утверждать, что ствол принадлежал Антонио Скальцо, но не моему клиенту.
– Мистер Делмонико?
– Ваша честь, – сказал Делмонико, – мы ожидаем в ближайшее время отчет о баллистической экспертизе. Как бы то ни было, учитывая серьезность предъявленных обвинений, я смею утверждать, что предоставление залога в данном случае нецелесообразно.
– Ну, решать буду я, – сказал Харрис.
– Да, ваша честь, разумеется.
– Предоставляется залог в размере ста тысяч долларов, – сказал Харрис.
– Сумма залога нас устраивает, ваша честь, – сказал Вилкокс.
– Очень хорошо, уведите подзащитного.
– Можно мне перемолвиться с клиентом? – спросил Вилкокс.
– Отведите его в сторонку. Слушаем следующее дело.
Пока Дирижер зачитывал имя следующего подзащитного и выдвинутые против него обвинения, Карелла наблюдал, как Вилкокс шепчется с Муром. Вилкокс был хорошим адвокатом. Карелла знал, что они заранее обсуждали сумму приемлемого залога с Муром. Сейчас им надо было внести десять тысяч долларов наличными, а потом остальное. Это не так трудно, если у тебя двадцать пять каратов алмазов стоимостью триста тысяч долларов. А может быть, Вилкокс просто позвонит матери Мура домой в Майами и попросит сделать телеграфный перевод на сто тысяч долларов? Как бы то ни было, Мур сегодня сможет расслабиться в муниципальном месте заключения на Дейли-стрит или в тюрьме на острове Парсонс, посреди реки Дикс. К ночи он выйдет на свободу. Карелла наблюдал, как выводили Мура. Он наблюдал, как Вилкокс обменялся парой слов с поручителем за залог. Он почти не употреблял итальянских выражений, но на языке вертелась фраза: «La comedia e finita». Комедия окончена. Он пошел через зал суда к Делмонико и Мейеру.
– Я говорил вам, – сказал Мейер, – нет справедливости в этом мире.
Но, может быть, справедливость все-таки была.
* * *
Почти все уже было собрано.
В основном он уже все собрал вчера, когда ему помешал человек, облаченный в рясу монаха, которого, как он теперь узнал, звали Антонио Скальцо. Ничего не изменилось. Он по-прежнему хотел убраться отсюда поскорее – из этого города и из этого штата, во всяком случае. А может быть, и из этой страны. Произошло только одно изменение. Его мать отдала сто тысяч долларов в качестве залога. Ну, это совсем небольшая сумма за его свободу. Конечно, он вернет ей деньги, как только устроится где-нибудь.
Когда он вынимал флаконы с одеколоном и другие туалетные принадлежности из шкафчика в ванной комнате, он снова вспомнил эту небольшую сцену с детективами-умниками из 87-го участка. Четверо детективов играли с ним в кошки-мышки, и при этом каждый знал, что у них нет никаких шансов пришить ему три убийства. Разве что он упадет перед ними на колени и сознается сам. У него был соблазн забыть про побег, попробовать предстать перед присяжными. Они бы поверили в его самооборону, и он бы отсидел коротенький срок, может быть, года два в тюрьме за наркотики. Но он полагал, что не бывает коротеньких тюремных сроков. Любой срок в тюрьме был очень долгим сроком. Лучше поступить следующим образом. Выйти под залог, выбраться из страны, использовать бриллианты... Но, увы, сколько трудов коту под хвост! Два года учебы на медицинском факультете, и напрасно! Ах, что бы сказал отец, если бы был жив?.. Ну, папа, подумал он, я увидел некий шанс и попытался им воспользоваться. И все бы могло получиться. И деньги бы у меня были, и диплом врача... Я все продумал, никому бы это не повредило, если бы только...
Если бы только не барышня, которой я доверился.
Салли.
Неужели я написал бы ей письмо, если бы сомневался?
Думал, что могу доверять ей. Она сказала, что не надо продавать весь порошок сразу, и мы можем... Но кто тогда вообще хоть что-нибудь знал про кокаин? Я был ребенком, заблудившимся в лесу Майами, а Портолес взял меня за руку и повел за собой. Я сделаю тебя богатым, дружище, за то, что ты спас моего сына. Опробовал за меня порошок. В ту пору я даже это не умел. Я заплатил пятьдесят тысяч за килограмм, даже не спросил, настоящий ли он. Роданистый кобальт. Синяя реакция. Что он тогда сказал? Чем ярче синий цвет, тем лучше девица. Называл так кокаин. Девицей. Чище не найдешь, говорил он. Теперь все твое. Да, порошок стал моим. И Салли им владела тоже отчасти. Она сказала, что надо отложить пару килограммов, продавать их по унциям. Она знала кого-то, кто мог бы заинтересоваться им. Кто перепродавал бы его клиентам. Она знала про кокаин столько, сколько мне никогда не узнать. Она сказала, что открыла кокаин еще до того, как он вошел в моду. Еще тогда, когда училась танцевать в Лондоне: они нюхали сладкую пудру вместе с ее дружком, который играл на гобое. А потом она нюхала порошок с другим хахалем и занималась с ним любовью, с этим сморчком, но разве я догадывался тогда об этом? Я ей доверял. Есть одно в жизни, чему доверять нельзя: это женщина в постели. Раздвинь ей ноги, и тайны вылетают из нее как бабочки. Рассказала все этому сморчку. Рассказала про наш тайничок, про два килограмма кокаина, которые мы доили. Про нашу страховку, как она их называла. Ясное дело.
Он застегнул сумку с туалетными принадлежностями и отнес к открытому саквояжу в спальне. Он стоял и глядел в саквояж, словно пытался вспомнить, не позабыл ли о чем-нибудь. О пистолете? Забавно, как привыкаешь иметь под рукой пистолет, пользоваться им. Теперь он принадлежит полиции, к нему прикрепят ярлычок, как к улике. Но пользы от него будет немного, когда они узнают, что он сложил свои пожитки, двадцать пять каратов алмазов, чтобы обратить их в наличные в любом конце света. И все-таки...
И все-таки, если бы она не проболталась ему, если бы он не явился ко мне, этот гадкий пуэрториканец, не потребовал бы куска побольше, не угрожал бы пойти в полицию, если я не отрежу ему от пирога, от этих двух килограммов, маленький жадный гаденыш!.. Отдать то, из-за чего я стольким рисковал?! Он сказал, что знает, что у меня в квартире где-то спрятаны алмазы. Он сказал, что хочет получить часть из них тоже, а не то отправится в полицию. Он сказал, что у него есть доказательство. Он сказал, что знает, как раздобыть доказательства. Письмо, конечно, она сохранила письмо. А я ей доверял. Что же мне оставалось? Отправляться в тюрьму из-за того, что Салли проболталась не тому любовнику?.. Салли в порыве страсти... О Господи, как она была хороша в постели! Ах, эти танцовщицы!
Я купил пистолет через два дня после его милого визита. Встретился с человеком, которому продал шесть килограммов, сказал ему, что мне нужен пистолет. Нет ничего проще, сказал он. Двести долларов. Я ни разу до этого не стрелял. Даже в руке не держал оружие. Хотел стать хирургом. У меня хорошие руки, не дрожат. Я знал, где живет этот мерзавец. Она ходила к нему каждое воскресенье. Я не знал, что делишки у них были заодно и в постели. Подкараулил его у дома, пристрелил. Запросто. Убил сморчка.
Ну, в общем, начинаешь дальше думать, как защитить все это. Не кокаин, не алмазы, но все вместе. Будущее. Я хотел стать врачом, папа. Я не просто прогуливался по жизни, я трудился, чтобы стать врачом, как ты хотел, папа! Я хотел стать доктором Тимоти Муром. И это надо было защитить... Понимаешь? А раз она проговорилась Лопесу, значит, ей больше доверять было нельзя. Разве не так? Много ли времени пройдет, прежде чем она догадается, что это я убил ее жадного «латиноса»? Так ли уж долго ждать, прежде чем она сама соберется в полицию? Нет, у меня не было выбора... Ах, радиоприемник! – вспомнил он. Вот что я не положил: радиоприемник.
Он пошел в гостиную – приемник стоял рядом с телефоном. Он взял приемник и любовно подержал его на ладони. Так просто... – подумал он. И через миллион лет никто не сумеет нащупать связь между убийством мелкого торговца кокаином... Ну, Салли, конечно, рано или поздно поняла бы. И именно поэтому мне пришлось поступить с ней так же. Понимаешь, папа? С ее помощью они бы сумели установить связь. С ее помощью они бы стали задавать мне вопросы... Ну, они и так задавали мне вопросы... Поэтому мне необходимо было обезопасить себя. Вот тут пришел на помощь радиоприемник. Мне нужно было, чтобы кто-нибудь мог сказать, что я говорил с ним по телефону и он слышал, как работает радио... Ах, старина Карл, ты когда-нибудь станешь хорошим врачом. Я снял трубку перед уходом из дома, позвонил ему из телефонной кабины, при этом со мной был работающий радиоприемник. Дважды звонил ему перед тем, как убить ее. Я ждал ее возвращения, позднего, как обычно. Снова позвонил ему после того, как убил ее, когда пришел домой, и то и дело звонил ему, и приемник все время работал. Ах, дружище Карл!
Он отнес приемник обратно в спальню и положил его в открытый саквояж. Еще что-нибудь? – подумал он. Я ничего не забыл? Так просто забыть что-нибудь, когда принимаешься за подобное дело... Так легко упустить какую-нибудь мелочь... Надо помнить обо всем, чтобы защитить себя, не отходя от главной цели... Да дело не в деньгах, я хотел стать врачом! Чуть не забыл про Эдельмана, про последнее звено в цепочке. Вспомнил про него позже. Предположим, какой-нибудь налоговый инспектор пожелает проверить его бухгалтерию, захочет узнать, кому он продал свои алмазы, двадцать пять каратов, триста тысяч долларов наличными. Кому ты продал их, кому? Если связать со мной еще эти деньги, то полицейские могли бы задать вопрос: откуда я получил такие деньги? Нет, спасибо. Я должен был защитить себя. Я должен был убить его. Как и всех остальных. Чтобы стать врачом. Как отец.
Он закрыл саквояж.
Ладно, подумал он.
Он огляделся.
Ну, вот и все, подумал он.
Он взял саквояж, вышел из спальни, затем закрыл за собой входную дверь и спустился по лестнице.
Она ждала его внизу в маленьком полутемном вестибюле.
– Опера еще не кончилась, пока Толстуха не спела, – сказала она.
Он нахмурился и хотел пройти мимо. Он подумал, что это какая-то выжившая из ума женщина. В этом городе полным-полно душевнобольных. Он удивился, когда увидел в ее руке раскрытую бритву. Он еще больше удивился, когда она замахнулась. Его охватил ужас, когда он понял, что открытая рана на шее кровоточит. Он прижал руки к горлу. Хлестала кровь.
– Извините, – сказала она.
Но он уже испустил дух. Он даже не смог произнести «папа».
* * *
Звонок из «Форта Филлис» последовал только в субботу утром. Во всем участке, на территории которого располагался университет Рэмси, была только одна улица с дурной славой, где прогуливались гомосексуалисты, но полицейские из 5-го участка тем не менее называли свое отделение «Фортом Филлис». Звонил детектив третьей степени по фамилии Доусон. Он хотел поговорить с детективом Кареллой.
– Это Доусон, – сказал он. – Пятый участок.
– Чем могу быть полезен? – спросил Карелла.
– Мы засекли убийство вчера вечером, резаная рана, в вестибюле дома на улице Челси-плейс. Убитого звали Тимоти Мур.
– Что? – сказал Карелла.
– Да, – сказал Доусон. – Потому-то я и звоню. Здесь со мной Чарли Никольс, он вчера был в суде, когда вы предъявляли обвинение этому парню. Он подумал, что, может быть, вам надо знать про это. Он подумал, может быть, это как-то связано с теми убийствами, которые вы расследуете. С теми, в которых вы обвиняли Мура.
– Как? – сказал Карелла.
– Ну, я не знаю, как, – сказал Доусон. – Я об этом хотел спросить вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46