Она помогала понять, что в мире нет негодяев, а есть только люди с психическими проблемами. Психология, безусловно, очень полезная штука, она очень помогает – пока какой-нибудь мелкий воришка не даст тебе ногой в пах. После этого уже трудно представлять себе вора как заблудшую душу, как человека с трудным детством. Точно так же Бернс, прекрасно понимая травму, вследствие которой изменилось поведение Клинга (Боже, как это было давно!), тем не менее все больше отказывался мириться с полицейским, который сам себя посылал к черту.
Но Клинг не послал себя к черту.
Ни тогда, ни после того, как девушка, с которой он начал встречаться и в конце концов вместе жить, решила прогнать его в сочельник, что было не самым хорошим временем для окончательного разрыва отношений. Тем более что чуть позже в тот же вечер ему пришлось пристрелить кого-то. Он оказался в одной комнате с преступником, преступник бросился на него, он нажал на курок раз, еще раз, обе пули вошли в грудь, одна пробила левое легкое, другая попала в сердце. Клинг опустил пистолет. Он сидел в углу на полу и смотрел, как сочилась кровь из убитого, как вытекала на опилки. Он вытер пот со лба и расплакался.
Это было давно, подумал Карелла. Очень давно.
Знакомство с Огастой Блер – во всяком случае, так думали все детективы – было самым лучшим, что могло произойти в жизни Клинга. Он расследовал квартирную кражу со взломом. Жертва вернулась домой после лыжного отдыха и обнаружила, что у нее дома все перерыто. Эта жертва была перед ним, с каштановыми волосами, зелеными глазами – самая красивая женщина, какую он видел в жизни. Огаста Блер. Ее лицо и фигура украсили бы любой журнал мод в Америке. Как мог второй детектив с зарплатой всего 24 600 долларов в год даже надеяться на свидание со знаменитой моделью? Девять месяцев спустя он сказал Карелле, что хочет на ней жениться.
– Да-а? – удивленно переспросил Карелла.
– Да, – кивнув, сказал Клинг.
Они сидели в неприметной полицейской машине и направлялись в соседний штат. Погода стояла очень холодная. Карелла возился с печкой.
– Что ты думаешь об этом? – спросил Клинг.
– Не знаю. А ты думаешь, она скажет «да»?
– Конечно. Я думаю, она скажет «да».
– Ну, тогда сделай ей предложение.
– Пожалуй, – сказал Клинг и умолк.
Они проехали дорожную кассу. Позади в свинцовое небо впивались остроконечные вершины кряжа Айсола. Впереди были полукруглые рыжие холмы, между ними лениво извивалась дорога. Как оказалось, сомнения Клинга в основном касались того, не изменятся ли их отношения после свадьбы. В конце концов он спросил Кареллу, почему тот женился. Карелла ответил не сразу.
– Я не мог представить, что кто-то другой прикоснется к Тедди, – сказал он.
И в конце концов именно из-за этого разрушился брак между Клингом и Огастой. Другой мужчина прикоснулся к ней. Это произошло не так уж давно. В августе. Полгода назад. Клинг увидел жену в постели с другим и чуть не убил его. Развод был простым и быстрым. Огаста не хотела никаких алиментов, ей не надо было почти ничего. Она всегда зарабатывала втрое больше. Они поделили всю собственность поровну. Из квартиры, в которой они жили, Клинг выехал. Новую квартиру он нашел в деловом центре, почти на другом конце города, словно хотел жить от Огасты как можно дальше. И Клинг увез все свои пожитки с собой, одежду, пластинки, книги и пистолеты. У него было два пистолета. Оба были «специальные» калибра 0,38. Он предпочитал тот, у которого на ореховой рукояти жженая отметина, а другой он хранил как запасной. Карелла беспокоился об этих пистолетах.
Он никогда не видел Клинга таким подавленным, даже после бессмысленного убийства Клер Таунсенд в книжной лавке. Он упросил Бернса предложить Клингу двухнедельный отпуск сразу по окончании бракоразводного процесса, хотя Клингу не полагался отпуск до лета. Клинг отказался. Несколько раз Карелла приглашал Клинга в гости, когда устраивал обеды у себя на Риверхед. Клинг отказывался от приглашений. Карелла старался составить свой график так, чтобы они с Клингом были партнерами чаще, чем любые двое других детективов: чтобы разговаривать с Клингом, помочь ему пережить это трудное время, как он помогал во все другие трудные времена. Но Клинг разгадал этот маневр и попросил, чтобы его поставили на скользящий график – замещать больных, отпускников или тех, кому надо присутствовать в суде. Карелле стало казаться, что Клинг теперь намеренно избегает его. Видимо, присутствие Кареллы болезненно напоминало ему о том, что произошло, ведь именно с Кареллой Клинг поделился своими первыми подозрениями.
Завтра Валентинов день – на самом деле уже сегодня. Часы в изголовье показывали половину первого ночи. Праздники, даже небольшие, – это плохое время для тех, у кого партнера забрала смерть или развод. Карелла чувствовал, что лейтенант может дать им с Мейером в помощь еще одного человека, который им отчаянно необходим, и шансы на это – пятьдесят на пятьдесят. Итак, если лейтенант согласится, то почему не остановиться на Клинге? Они скажут лейтенанту, что Клинг – единственный, кто поможет им должным образом проверить все сто четырнадцать человек, занятых в шоу, затем допросить треть этих людей и исключить тех, кто не мог убить ни Салли Андерсон, ни Пако Лопеса. Черт возьми, где связь?
Он заснул, думая о том, что, если даже лейтенант назначит Клинга третьим, расследование будет тянуться бесконечно. Он не знал, что как раз в эту минуту дело принимало оборот, который должен был в любом случае вовлечь Клинга и, более того, сделать очевидной необходимость допросить все сто четырнадцать человек.
* * *
Человек носил под пальто клетчатый пиджак, серые фланелевые брюки и жилет. Он также носил пистолет калибра 0,32 в кобуре слева. Пуговица пальто у пояса была расстегнута, чтобы он легко мог выхватить пистолет правой рукой. Ему никогда не приходилось пользоваться пистолетом с тех пор, как он получил разрешение на право ношения.
Не следовало ему работать так поздно сегодня вечером.
Когда он закрывал магазин в деловой части города, опускал металлическую сетку и устанавливал навесной замок, прикрепляя защитную сетку к тротуару, на улице не было ни одной живой души. Быстрой нервной походкой он дошел до круглосуточного гаража, куда обыкновенно ставил машину, с удовольствием думая про пистолет на поясе. В ночные часы эта часть города чем-то напоминала лунный пейзаж. Он ехал к окраине города, останавливаясь у каждого светофора на красный свет, опасаясь приезжих нарушителей уличного движения. Когда он выехал на дорогу, пересекающую Гровер-парк, он почувствовал себя в большей безопасности. Ему осталось проехать два светофора в самом парке (и остановиться перед ними, если будет красный свет) и третий при выезде на авеню Гровер. У первого светофора пришлось остановиться: он нетерпеливо ждал зеленого света. На следующем светофоре горел зеленый свет. При выезде с площади – тоже зеленый. Он повернул направо на авеню Гровер, проехал несколько кварталов, мимо полицейского участка с зелеными шарами по обе стороны лестницы, с цифрами «87» на каждом, затем еще три квартала, повернул налево и двинулся на север к шоссе Сильверман-роуд. Он поставил машину в гараж под зданием, как делал всегда, запер ее и направился к лифту в дальнем конце гаража. Ему часто приходило в голову, что охранник наверху в парадном никак не защищал гараж. Но расстояние от того места, где он оставлял машину, до лифта было не больше пятидесяти футов, и он редко приходил домой позже семи вечера – в это время много других жителей дома приезжает и выезжает.
Но без четверти два ночи в гараже никого не было.
От лифта его отделяли четыре мощные колонны. Они были расставлены, как стражи, в десяти футах друг от друга. Гараж был ярко освещен. Стук каблуков по цементному полу отражало эхо. Из-за третьей колонны ему навстречу выступил человек с пистолетом.
Он потянулся за собственным пистолетом.
Он взялся за рукоять.
Он начал вытаскивать пистолет из кобуры, когда человек выстрелил. Прямо ему в лицо. Он почувствовал только острую боль от первой пули. Его тело откинулось словно от удара, когда вторая пуля вошла ему в голову. Вторую пулю он уже не почувствовал.
* * *
Снова пошел снег. Огромные пушистые хлопья лениво кружились в воздухе. Арти Браун сидел за рулем. Рядом с ним на переднем сиденье неприметного автомобиля устроился Берт Клинг. Эйлин Берк сидела сзади. Она еще находилась в комнате детективов, когда пришло сообщение об убийстве. И она попросила Клинга подвезти ее до метро, по дороге к месту преступления. Клинг только поворчал немного. Клинг – очаровашка, подумала Эйлин.
Браун был крупным мужчиной, а в толстом зимнем пальто он казался еще огромнее. Пальто было серым с воротником из искусственного черного меха. На нем были черные кожаные перчатки, в тон воротника. Браун был, как теперь принято говорить, «черным». Но он знал, что цвет его лица был ни в тон воротника, ни в тон перчаток. Всегда, когда он глядел на себя в зеркало, он видел перед собой кого-то с шоколадной кожей. Но он не считал себя «шоколадом». Он также больше не думал о себе как о негре. Если черный считает себя негром, значит, он унижает себя. Слово «негр» стало бранным – одному Богу известно, как и когда это произошло. Отец Брауна называл себя «густоцветом», что звучало весьма натянуто даже в ту пору, когда черные имели обыкновение называть себя неграми. (Браун заметил, что в журнале «Эбонит» слово Черный пишется с большой буквы. Он часто думал: почему?) Он признался себе, что по-прежнему считает себя цветным. Он искренне надеялся, что в этом нет ничего плохого. Теперь негр уже не знает, кем считать себя.
Браун был того рода черным, при виде которого белые переходили на другую сторону улицы. Если вы были белым и видели, что по той же стороне улицы вам навстречу идет Браун, вы автоматически решали, что он даст вам в морду, чиркнет бритвой по щеке или сделает с вами еще что-нибудь ужасное. Отчасти вы делали такое предположение, потому что рост Брауна был шесть футов четыре дюйма, а вес – двести двадцать фунтов. Отчасти (в основном) ваше предположение следовало из того факта, что Браун был черным или цветным – называйте как угодно – в любом случае он не был белым. Белый человек не стал бы переходить на другую сторону при встрече с Брауном, если бы тот был также белым. К сожалению, у Брауна не было возможности провести подобный эксперимент. Итак, когда Браун спокойно шагал по улице, погруженный в собственные мысли, белые переходили на другую сторону. Иногда даже белые полицейские переходили на другую сторону. Никому не хотелось иметь неприятности от кого-то, похожего на Брауна. Даже черные порой переходили на другую сторону, когда видели Брауна, – только потому, что он казался огромным чудовищем.
Браун знал, что на самом деле он очень красив.
Когда Браун смотрел в зеркало, он видел очень красивого человека с шоколадного цвета кожей и внимательными карими глазами. Браун нравился самому себе – и весьма. Браун был в ладу с собой. Браун был рад, что он полицейский. Он знал, почему на самом деле белые переходят на другую сторону при встрече с ним: они думают, что все черные – воры или убийцы. Он часто сожалел о том, что стал детективом: он больше не носил голубую полицейскую форму, которая вступала в противоречие с его коричневой кожей. Черные особенно любили забирать представителей собственной расы. Он очень любил, когда какой-нибудь черный пижон говорил: «Эй, браток, отпусти на свободу».
Эдакий пижон был для Брауна таким же братом, как, скажем, гиппопотам. В мире Брауна были плохие парни и хорошие парни, а цвет кожи ничего не менял. Браун был одним из хороших парней. Все, кто нарушал закон, были плохими парнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Но Клинг не послал себя к черту.
Ни тогда, ни после того, как девушка, с которой он начал встречаться и в конце концов вместе жить, решила прогнать его в сочельник, что было не самым хорошим временем для окончательного разрыва отношений. Тем более что чуть позже в тот же вечер ему пришлось пристрелить кого-то. Он оказался в одной комнате с преступником, преступник бросился на него, он нажал на курок раз, еще раз, обе пули вошли в грудь, одна пробила левое легкое, другая попала в сердце. Клинг опустил пистолет. Он сидел в углу на полу и смотрел, как сочилась кровь из убитого, как вытекала на опилки. Он вытер пот со лба и расплакался.
Это было давно, подумал Карелла. Очень давно.
Знакомство с Огастой Блер – во всяком случае, так думали все детективы – было самым лучшим, что могло произойти в жизни Клинга. Он расследовал квартирную кражу со взломом. Жертва вернулась домой после лыжного отдыха и обнаружила, что у нее дома все перерыто. Эта жертва была перед ним, с каштановыми волосами, зелеными глазами – самая красивая женщина, какую он видел в жизни. Огаста Блер. Ее лицо и фигура украсили бы любой журнал мод в Америке. Как мог второй детектив с зарплатой всего 24 600 долларов в год даже надеяться на свидание со знаменитой моделью? Девять месяцев спустя он сказал Карелле, что хочет на ней жениться.
– Да-а? – удивленно переспросил Карелла.
– Да, – кивнув, сказал Клинг.
Они сидели в неприметной полицейской машине и направлялись в соседний штат. Погода стояла очень холодная. Карелла возился с печкой.
– Что ты думаешь об этом? – спросил Клинг.
– Не знаю. А ты думаешь, она скажет «да»?
– Конечно. Я думаю, она скажет «да».
– Ну, тогда сделай ей предложение.
– Пожалуй, – сказал Клинг и умолк.
Они проехали дорожную кассу. Позади в свинцовое небо впивались остроконечные вершины кряжа Айсола. Впереди были полукруглые рыжие холмы, между ними лениво извивалась дорога. Как оказалось, сомнения Клинга в основном касались того, не изменятся ли их отношения после свадьбы. В конце концов он спросил Кареллу, почему тот женился. Карелла ответил не сразу.
– Я не мог представить, что кто-то другой прикоснется к Тедди, – сказал он.
И в конце концов именно из-за этого разрушился брак между Клингом и Огастой. Другой мужчина прикоснулся к ней. Это произошло не так уж давно. В августе. Полгода назад. Клинг увидел жену в постели с другим и чуть не убил его. Развод был простым и быстрым. Огаста не хотела никаких алиментов, ей не надо было почти ничего. Она всегда зарабатывала втрое больше. Они поделили всю собственность поровну. Из квартиры, в которой они жили, Клинг выехал. Новую квартиру он нашел в деловом центре, почти на другом конце города, словно хотел жить от Огасты как можно дальше. И Клинг увез все свои пожитки с собой, одежду, пластинки, книги и пистолеты. У него было два пистолета. Оба были «специальные» калибра 0,38. Он предпочитал тот, у которого на ореховой рукояти жженая отметина, а другой он хранил как запасной. Карелла беспокоился об этих пистолетах.
Он никогда не видел Клинга таким подавленным, даже после бессмысленного убийства Клер Таунсенд в книжной лавке. Он упросил Бернса предложить Клингу двухнедельный отпуск сразу по окончании бракоразводного процесса, хотя Клингу не полагался отпуск до лета. Клинг отказался. Несколько раз Карелла приглашал Клинга в гости, когда устраивал обеды у себя на Риверхед. Клинг отказывался от приглашений. Карелла старался составить свой график так, чтобы они с Клингом были партнерами чаще, чем любые двое других детективов: чтобы разговаривать с Клингом, помочь ему пережить это трудное время, как он помогал во все другие трудные времена. Но Клинг разгадал этот маневр и попросил, чтобы его поставили на скользящий график – замещать больных, отпускников или тех, кому надо присутствовать в суде. Карелле стало казаться, что Клинг теперь намеренно избегает его. Видимо, присутствие Кареллы болезненно напоминало ему о том, что произошло, ведь именно с Кареллой Клинг поделился своими первыми подозрениями.
Завтра Валентинов день – на самом деле уже сегодня. Часы в изголовье показывали половину первого ночи. Праздники, даже небольшие, – это плохое время для тех, у кого партнера забрала смерть или развод. Карелла чувствовал, что лейтенант может дать им с Мейером в помощь еще одного человека, который им отчаянно необходим, и шансы на это – пятьдесят на пятьдесят. Итак, если лейтенант согласится, то почему не остановиться на Клинге? Они скажут лейтенанту, что Клинг – единственный, кто поможет им должным образом проверить все сто четырнадцать человек, занятых в шоу, затем допросить треть этих людей и исключить тех, кто не мог убить ни Салли Андерсон, ни Пако Лопеса. Черт возьми, где связь?
Он заснул, думая о том, что, если даже лейтенант назначит Клинга третьим, расследование будет тянуться бесконечно. Он не знал, что как раз в эту минуту дело принимало оборот, который должен был в любом случае вовлечь Клинга и, более того, сделать очевидной необходимость допросить все сто четырнадцать человек.
* * *
Человек носил под пальто клетчатый пиджак, серые фланелевые брюки и жилет. Он также носил пистолет калибра 0,32 в кобуре слева. Пуговица пальто у пояса была расстегнута, чтобы он легко мог выхватить пистолет правой рукой. Ему никогда не приходилось пользоваться пистолетом с тех пор, как он получил разрешение на право ношения.
Не следовало ему работать так поздно сегодня вечером.
Когда он закрывал магазин в деловой части города, опускал металлическую сетку и устанавливал навесной замок, прикрепляя защитную сетку к тротуару, на улице не было ни одной живой души. Быстрой нервной походкой он дошел до круглосуточного гаража, куда обыкновенно ставил машину, с удовольствием думая про пистолет на поясе. В ночные часы эта часть города чем-то напоминала лунный пейзаж. Он ехал к окраине города, останавливаясь у каждого светофора на красный свет, опасаясь приезжих нарушителей уличного движения. Когда он выехал на дорогу, пересекающую Гровер-парк, он почувствовал себя в большей безопасности. Ему осталось проехать два светофора в самом парке (и остановиться перед ними, если будет красный свет) и третий при выезде на авеню Гровер. У первого светофора пришлось остановиться: он нетерпеливо ждал зеленого света. На следующем светофоре горел зеленый свет. При выезде с площади – тоже зеленый. Он повернул направо на авеню Гровер, проехал несколько кварталов, мимо полицейского участка с зелеными шарами по обе стороны лестницы, с цифрами «87» на каждом, затем еще три квартала, повернул налево и двинулся на север к шоссе Сильверман-роуд. Он поставил машину в гараж под зданием, как делал всегда, запер ее и направился к лифту в дальнем конце гаража. Ему часто приходило в голову, что охранник наверху в парадном никак не защищал гараж. Но расстояние от того места, где он оставлял машину, до лифта было не больше пятидесяти футов, и он редко приходил домой позже семи вечера – в это время много других жителей дома приезжает и выезжает.
Но без четверти два ночи в гараже никого не было.
От лифта его отделяли четыре мощные колонны. Они были расставлены, как стражи, в десяти футах друг от друга. Гараж был ярко освещен. Стук каблуков по цементному полу отражало эхо. Из-за третьей колонны ему навстречу выступил человек с пистолетом.
Он потянулся за собственным пистолетом.
Он взялся за рукоять.
Он начал вытаскивать пистолет из кобуры, когда человек выстрелил. Прямо ему в лицо. Он почувствовал только острую боль от первой пули. Его тело откинулось словно от удара, когда вторая пуля вошла ему в голову. Вторую пулю он уже не почувствовал.
* * *
Снова пошел снег. Огромные пушистые хлопья лениво кружились в воздухе. Арти Браун сидел за рулем. Рядом с ним на переднем сиденье неприметного автомобиля устроился Берт Клинг. Эйлин Берк сидела сзади. Она еще находилась в комнате детективов, когда пришло сообщение об убийстве. И она попросила Клинга подвезти ее до метро, по дороге к месту преступления. Клинг только поворчал немного. Клинг – очаровашка, подумала Эйлин.
Браун был крупным мужчиной, а в толстом зимнем пальто он казался еще огромнее. Пальто было серым с воротником из искусственного черного меха. На нем были черные кожаные перчатки, в тон воротника. Браун был, как теперь принято говорить, «черным». Но он знал, что цвет его лица был ни в тон воротника, ни в тон перчаток. Всегда, когда он глядел на себя в зеркало, он видел перед собой кого-то с шоколадной кожей. Но он не считал себя «шоколадом». Он также больше не думал о себе как о негре. Если черный считает себя негром, значит, он унижает себя. Слово «негр» стало бранным – одному Богу известно, как и когда это произошло. Отец Брауна называл себя «густоцветом», что звучало весьма натянуто даже в ту пору, когда черные имели обыкновение называть себя неграми. (Браун заметил, что в журнале «Эбонит» слово Черный пишется с большой буквы. Он часто думал: почему?) Он признался себе, что по-прежнему считает себя цветным. Он искренне надеялся, что в этом нет ничего плохого. Теперь негр уже не знает, кем считать себя.
Браун был того рода черным, при виде которого белые переходили на другую сторону улицы. Если вы были белым и видели, что по той же стороне улицы вам навстречу идет Браун, вы автоматически решали, что он даст вам в морду, чиркнет бритвой по щеке или сделает с вами еще что-нибудь ужасное. Отчасти вы делали такое предположение, потому что рост Брауна был шесть футов четыре дюйма, а вес – двести двадцать фунтов. Отчасти (в основном) ваше предположение следовало из того факта, что Браун был черным или цветным – называйте как угодно – в любом случае он не был белым. Белый человек не стал бы переходить на другую сторону при встрече с Брауном, если бы тот был также белым. К сожалению, у Брауна не было возможности провести подобный эксперимент. Итак, когда Браун спокойно шагал по улице, погруженный в собственные мысли, белые переходили на другую сторону. Иногда даже белые полицейские переходили на другую сторону. Никому не хотелось иметь неприятности от кого-то, похожего на Брауна. Даже черные порой переходили на другую сторону, когда видели Брауна, – только потому, что он казался огромным чудовищем.
Браун знал, что на самом деле он очень красив.
Когда Браун смотрел в зеркало, он видел очень красивого человека с шоколадного цвета кожей и внимательными карими глазами. Браун нравился самому себе – и весьма. Браун был в ладу с собой. Браун был рад, что он полицейский. Он знал, почему на самом деле белые переходят на другую сторону при встрече с ним: они думают, что все черные – воры или убийцы. Он часто сожалел о том, что стал детективом: он больше не носил голубую полицейскую форму, которая вступала в противоречие с его коричневой кожей. Черные особенно любили забирать представителей собственной расы. Он очень любил, когда какой-нибудь черный пижон говорил: «Эй, браток, отпусти на свободу».
Эдакий пижон был для Брауна таким же братом, как, скажем, гиппопотам. В мире Брауна были плохие парни и хорошие парни, а цвет кожи ничего не менял. Браун был одним из хороших парней. Все, кто нарушал закон, были плохими парнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46