Там его, правда, не успели хватиться, но и поклясться, что он не отсутствовал какое-то время, тоже никто не может.
Несколько минут все трое молча изучали записи, оставленные Гудпастчером, сравнивая изложенное в них с рассказом Айзенменгера. Первым нарушил тишину Джонсон:
– Да, но все-таки который из профессоров это был?
– Бедный старина Гудпастчер, – вздохнул Айзенменгер. – Ему, очевидно, и в голову не пришло, что могут возникнуть сомнения относительно личности «профессора».
– Но вы-то знаете это?
– Думаю, что да, – кивнул Айзенменгер. – Однако в нашем катящемся в тартарары мире ни в чем нельзя быть уверенным до конца.
– Что вы хотите этим сказать?
– Есть некоторые любопытные обстоятельства, которые позволяют предположить, кто это. Во-первых, склонность Рассела к минету. Установлено, что он уже много лет прибегает к услугам проститутки, но ни разу за все это время не занимался с ней сексом обычным способом. Подтверждением этому служат и сделанные «полароидом» снимки Рассела с Никки Экснер. Возникает вопрос: каким тогда образом Никки могла от него забеременеть? Мне это представляется крайне маловероятным. Во-вторых, в характере Гудпастчера была одна черта, свойственная всем кураторам всех музеев мира: он не любил изменений и даже противился им. Он много лет проработал бок о бок с Расселом – еще с тех времен, когда тот был простым преподавателем. То, что Рассел стал со временем профессором, для Гудпастчера ничего не значило – он по-прежнему называл его доктором.
– Значит, вы думаете, что «профессор» – это Гамильтон-Бейли?
Несколько секунд Айзенменгер молчал.
– Именно так я и думаю, – сказал он наконец. – Хотя, если окажется, что Гудпастчер действительно имел в виду его, это ровным счетом ничего не доказывает.
– Почему? – спросила Елена. Ей ответил Джонсон:
– Потому что в признании Гудпастчера написано, что «профессор» отрицал акт совершения убийства. Скорее всего, Гамильтон-Бейли будет утверждать, что ее убил кто-то другой – возможно, Рассел. А он лишь воспользовался этим, чтобы устранить свидетельство беременности Никки.
– А Рассел, естественно, заявит, что он ни причем, – добавил Айзенменгер.
– Иначе говоря, нет неоспоримых улик, доказывающих вину кого-либо из них, – удрученно констатировала Елена. – И мы опять остались у разбитого корыта.
– О нет! – возразил Джонсон. – Письмо Гудпастчера разносит в пух и прах все версии Беверли Уортон, сносит до основания все воздвигнутые ею фальсификационные сооружения. Нет ничего, что свидетельствовало бы об участии в убийстве Тима Билрота. И с этой точки зрения мы добились полной победы.
Беверли Уортон пребывала в прекрасном расположении духа вплоть до того момента, пока в один прекрасный или, если угодно, ужасный день не наткнулась в служебном коридоре на спину Джона Айзенменгера, который в обществе Елены Флеминг покидал кабинет суперинтенданта. Дойдя до конца коридора, эта парочка начала не спеша спускаться по лестнице к выходу. Уортон сразу заподозрила неладное. Но прошел один день, за ним другой, третий, и все оставалось по-прежнему. В итоге она забыла об этом инциденте.
Поэтому она не особенно волновалась, когда суперинтендант вызвал ее к себе, – по крайней мере, поначалу старший инспектор не испытывала и тени беспокойства. Уортон решила, что это связано с делом о педофилии, которое она вела в тот период. К растлителям несовершеннолетних закон был беспощаден, и начальство живо интересовалось ходом расследования и тем, какой отклик оно находит в прессе. Но интерес этот не был уж слишком надоедливым, поскольку расследование продвигалось должным порядком.
И сейчас, полагала Уортон, суперинтендант заведет с ней разговор о педофилах, о финансовых затратах или об очередном интимном свидании.
Постучав, она подождала ответа. Ждать пришлось долго. Наконец из-за двери прозвучало разрешение войти, но голос, которым оно было произнесено, заставил старшего инспектора насторожиться.
– Вы хотели видеть меня, сэр? – спросила она абсолютно спокойно, стараясь тем самым показать, что она ведать не ведает, что послужило причиной вызова к начальству, но, о чем бы ни пошел разговор, она вполне уверена в себе. Лицо Беверли Уортон при этом было абсолютно бесстрастным. Начальник что-то читал, что именно, ей было не видно. Он продолжал читать, словно не заметил ее появления. Не менее трех минут суперинтендант с необычайным интересом знакомился с какой-то бумагой и, лишь заучив ее, видимо, наизусть, поднял глаза на Уортон. Суперинтендант был настолько зол, что даже побледнел.
Он молча глядел на нее секунд тридцать, которые текли так медленно, что Уортон показалось, будто сердце ее успело совершить за это время несколько тысяч ударов.
– Вы знаете, что это такое? – указал суперинтендант на несколько листов бумаги, которые минуту назад столь увлеченно изучал.
Она, естественно, не знала, и вряд ли шеф ожидал от Уортон, что она примется строить догадки на этот счет. Все, что ей оставалось, – это помотать головой и покорно приготовиться к получению нагоняя.
– Это было найдено в доме Гудпастчера. По сути дела, это его признание. Хотя подписи нет, почерк засвидетельствован. Здесь описывается его роль в убийстве и осквернении тела Никки Экснер. Об участии в убийстве Билрота здесь не говорится ничего.
Перед глазами у Беверли Уортон невольно возникли Айзенменгер и Елена. Сейчас старший инспектор Уортон чувствовала себя так, будто ее ощупывает прокаженный.
– Вы разрешите? – Она протянула руку.
Суперинтендант брезгливо взял листки со стола и швырнул ей, будто избавлялся от какого-то хлама. Беверли поймала листки и начала их просматривать. Последовало долгое молчание. Она стояла и читала – шеф так и не предложил ей сесть, – а сам он сидел вполоборота к ней, свирепо уставившись в угол.
Когда она закончила читать и вернула листки на стол, он повернулся к ней на стуле:
– Что скажете?
Надо было решать, как вести себя в этой ситуации. Точнее, как, по мнению начальства, она должна себя вести. Предпочтет ли он опять спустить это дело на тормозах или потребует нового тщательного расследования?
– Написано очень невразумительно, сэр.
Он в ярости схватил записи.
– «Она была уже мертвая я только разрезал как он сказал». По-моему, все понятно. А вам нет?
– Это означает, что Рассел убил ее и заставил Гудпастчера помогать ему. Но это, в принципе, не противоречит…
– Айзенменгер говорит, что это вполне мог быть Гамильтон-Бейли, и приводит достаточно убедительные доводы в пользу этого соображения. Это во-первых. А во-вторых, вы не просто впутали в это дело Билрота, вы целиком и полностью построили свою версию на его участии. – При этих словах суперинтендант принялся размахивать листками перед носом Уортон. – Я что-то не представляю, как можно его сюда присобачить. А вы представляете?
В первую секунду она хотела возразить, но секунда быстро прошла.
– Нет, сэр, – ответила она спокойно.
– Это полный провал, Беверли, с треском. Абсолютное и блистательное фиаско!
– Я знаю, сэр, но…
– И никакие «но» тут не помогут. Сначала вы говорите, что убийца Билрот, затем – что Билрот и Рассел. А теперь что? Билрот, Рассел, а также, возможно, Гамильтон-Бейли и Гудпастчер? Прямо эстафетная гонка на выбывание!
Уортон помолчала несколько секунд, давая начальнику возможность выпустить пар. Затем, дождавшись паузы, произнесла:
– Возможно, мы ошиблись, напрямую связав дело Либмана и Рассела с убийством. Но в таком случае вопрос, кто же все-таки ее убил, остается, если, конечно, это «признание» соответствует действительности, а не было внушено воспаленному мозгу одинокого вдовца «свыше».
– Вы что, верите в потусторонний мир, инспектор? – фыркнул суперинтендант.
Сама последняя фраза и тон, которым она была произнесена, не сулили ничего хорошего. Все это пахло как минимум понижением в должности. Беверли даже слегка запаниковала – это незнакомое для нее чувство оказалось весьма неприятным.
– Надо поговорить с Гамильтоном-Бейли, сэр. Многое зависит от того, что он скажет.
– Естественно.
– Мы ведь так и не знаем, кто именно убил ее. Не исключено, что Билрот…
Тут Уортон, к своему ужасу, поняла, что этого имени упоминать не стоило. Начальственный гнев вспыхнул с новой силой.
– Я уже по горло сыт этой хренью, Уортон! С Билротом покончено раз и навсегда. Вы совершили ошибку, за которую вам еще придется ответить. А пока надо провести расследование заново, основываясь на признании бывшего куратора музея. Вам ясно?
– Разумеется, сэр, – поспешила ответить Беверли, чувствуя, что краснеет и потеет. Она незаметно вытерла ладони о юбку.
– И не сомневайтесь, инспектор, я прослежу за ходом расследования. Докладывать, как продвигается дело, будете регулярно и лично мне.
– Да, сэр.
– Возьмите этот документ и идите.
Уортон вышла из кабинета, беззвучно ругаясь последними словами. В коридоре она прислонилась к стене и закрыла глаза. Ее переполняли чувства униженности, стыда и страха, но сквозь их завесу уже пробивались мысли о том, как избежать катастрофы и свести потери к минимуму.
Все зависело от того, как будет настроен суперинтендант. Если он успокоится и почувствует себя в безопасности, если будет не прочь покувыркаться в постели с лучшей акробаткой полицейского управления…
В конце концов, успокаивала она себя, Билрот был арестован, когда расследованием официально руководил старший инспектор Касл, и формально он обязан отвечать за совершенные ошибки.
Уортон стало легче, но ненамного.
Когда первый шок отпустил Елену и ей стало ясно, что сообщение Айзенменгера поворачивает расследование в совершенно иное русло, она решила действовать. Первым делом она известила о новостях родителей Билрота (пусть они узнают о том, что их сын невиновен, именно от нее), после чего отправилась домой отпраздновать это событие бутылкой шампанского – не бог весть что, но хотя бы какая-то передышка после длительного неослабного напряжения. Последующие несколько дней она пребывала в приподнятом настроении. Странно, но так замечательно Елена Флеминг не чувствовала себя вот уже много лет.
Но когда первоначальное радостное возбуждение улеглось, суровая действительность опять предстала перед ней в истинном свете и оказалась не такой уж радужной.
Так ли много им на самом деле удалось?
Да, конечно, с Билрота было снято обвинение в убийстве, но этим, как ей представлялось, успехи исчерпывались. Беверли Уортон вменили в вину всего лишь некомпетентность, тогда как вопрос о ее моральных качествах даже не поднимался. Суперинтендант намекнул, что она, возможно, вообще не понесет наказания за ошибку, поскольку официально дело было в руках ее тогдашнего непосредственного начальника.
Елена подумала с горечью, что, говоря «возможно», суперинтендант, скорее всего, имел в виду «безусловно».
И если Билроты могли порадоваться за своего сына, то боль в сердцах родителей Никки Экснер тысячекратно усилилась, ибо раскрытие правды об убийстве очерняло их дочь дальше некуда. Весь мир отныне знал, что она на самом деле была хитрой интриганкой, закоренелой наркоманкой и проституткой. Фамилия Экснер оказалась втоптанной в грязь, и с сознанием этого им предстояло жить до конца своих дней.
Не менее сильно Елену беспокоила мысль о собственных мотивах. Она думала об этом с тех пор, как Айзенменгер впервые открыто затронул этот вопрос. Ее непрерывно преследовал образ стервятников, терзавших тело Никки Экснер. Она гнала этот образ прочь, но он упрямо возвращался.
Поэтому домой она вернулась в хмуром настроении, недовольная собой. Прослушивание автоответчика лишь усилило ее хандру. Мистер Мортон интересовался ее самочувствием и спрашивал, как скоро она сможет вновь приступить к работе – он приготовил для нее несколько очень интересных дел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Несколько минут все трое молча изучали записи, оставленные Гудпастчером, сравнивая изложенное в них с рассказом Айзенменгера. Первым нарушил тишину Джонсон:
– Да, но все-таки который из профессоров это был?
– Бедный старина Гудпастчер, – вздохнул Айзенменгер. – Ему, очевидно, и в голову не пришло, что могут возникнуть сомнения относительно личности «профессора».
– Но вы-то знаете это?
– Думаю, что да, – кивнул Айзенменгер. – Однако в нашем катящемся в тартарары мире ни в чем нельзя быть уверенным до конца.
– Что вы хотите этим сказать?
– Есть некоторые любопытные обстоятельства, которые позволяют предположить, кто это. Во-первых, склонность Рассела к минету. Установлено, что он уже много лет прибегает к услугам проститутки, но ни разу за все это время не занимался с ней сексом обычным способом. Подтверждением этому служат и сделанные «полароидом» снимки Рассела с Никки Экснер. Возникает вопрос: каким тогда образом Никки могла от него забеременеть? Мне это представляется крайне маловероятным. Во-вторых, в характере Гудпастчера была одна черта, свойственная всем кураторам всех музеев мира: он не любил изменений и даже противился им. Он много лет проработал бок о бок с Расселом – еще с тех времен, когда тот был простым преподавателем. То, что Рассел стал со временем профессором, для Гудпастчера ничего не значило – он по-прежнему называл его доктором.
– Значит, вы думаете, что «профессор» – это Гамильтон-Бейли?
Несколько секунд Айзенменгер молчал.
– Именно так я и думаю, – сказал он наконец. – Хотя, если окажется, что Гудпастчер действительно имел в виду его, это ровным счетом ничего не доказывает.
– Почему? – спросила Елена. Ей ответил Джонсон:
– Потому что в признании Гудпастчера написано, что «профессор» отрицал акт совершения убийства. Скорее всего, Гамильтон-Бейли будет утверждать, что ее убил кто-то другой – возможно, Рассел. А он лишь воспользовался этим, чтобы устранить свидетельство беременности Никки.
– А Рассел, естественно, заявит, что он ни причем, – добавил Айзенменгер.
– Иначе говоря, нет неоспоримых улик, доказывающих вину кого-либо из них, – удрученно констатировала Елена. – И мы опять остались у разбитого корыта.
– О нет! – возразил Джонсон. – Письмо Гудпастчера разносит в пух и прах все версии Беверли Уортон, сносит до основания все воздвигнутые ею фальсификационные сооружения. Нет ничего, что свидетельствовало бы об участии в убийстве Тима Билрота. И с этой точки зрения мы добились полной победы.
Беверли Уортон пребывала в прекрасном расположении духа вплоть до того момента, пока в один прекрасный или, если угодно, ужасный день не наткнулась в служебном коридоре на спину Джона Айзенменгера, который в обществе Елены Флеминг покидал кабинет суперинтенданта. Дойдя до конца коридора, эта парочка начала не спеша спускаться по лестнице к выходу. Уортон сразу заподозрила неладное. Но прошел один день, за ним другой, третий, и все оставалось по-прежнему. В итоге она забыла об этом инциденте.
Поэтому она не особенно волновалась, когда суперинтендант вызвал ее к себе, – по крайней мере, поначалу старший инспектор не испытывала и тени беспокойства. Уортон решила, что это связано с делом о педофилии, которое она вела в тот период. К растлителям несовершеннолетних закон был беспощаден, и начальство живо интересовалось ходом расследования и тем, какой отклик оно находит в прессе. Но интерес этот не был уж слишком надоедливым, поскольку расследование продвигалось должным порядком.
И сейчас, полагала Уортон, суперинтендант заведет с ней разговор о педофилах, о финансовых затратах или об очередном интимном свидании.
Постучав, она подождала ответа. Ждать пришлось долго. Наконец из-за двери прозвучало разрешение войти, но голос, которым оно было произнесено, заставил старшего инспектора насторожиться.
– Вы хотели видеть меня, сэр? – спросила она абсолютно спокойно, стараясь тем самым показать, что она ведать не ведает, что послужило причиной вызова к начальству, но, о чем бы ни пошел разговор, она вполне уверена в себе. Лицо Беверли Уортон при этом было абсолютно бесстрастным. Начальник что-то читал, что именно, ей было не видно. Он продолжал читать, словно не заметил ее появления. Не менее трех минут суперинтендант с необычайным интересом знакомился с какой-то бумагой и, лишь заучив ее, видимо, наизусть, поднял глаза на Уортон. Суперинтендант был настолько зол, что даже побледнел.
Он молча глядел на нее секунд тридцать, которые текли так медленно, что Уортон показалось, будто сердце ее успело совершить за это время несколько тысяч ударов.
– Вы знаете, что это такое? – указал суперинтендант на несколько листов бумаги, которые минуту назад столь увлеченно изучал.
Она, естественно, не знала, и вряд ли шеф ожидал от Уортон, что она примется строить догадки на этот счет. Все, что ей оставалось, – это помотать головой и покорно приготовиться к получению нагоняя.
– Это было найдено в доме Гудпастчера. По сути дела, это его признание. Хотя подписи нет, почерк засвидетельствован. Здесь описывается его роль в убийстве и осквернении тела Никки Экснер. Об участии в убийстве Билрота здесь не говорится ничего.
Перед глазами у Беверли Уортон невольно возникли Айзенменгер и Елена. Сейчас старший инспектор Уортон чувствовала себя так, будто ее ощупывает прокаженный.
– Вы разрешите? – Она протянула руку.
Суперинтендант брезгливо взял листки со стола и швырнул ей, будто избавлялся от какого-то хлама. Беверли поймала листки и начала их просматривать. Последовало долгое молчание. Она стояла и читала – шеф так и не предложил ей сесть, – а сам он сидел вполоборота к ней, свирепо уставившись в угол.
Когда она закончила читать и вернула листки на стол, он повернулся к ней на стуле:
– Что скажете?
Надо было решать, как вести себя в этой ситуации. Точнее, как, по мнению начальства, она должна себя вести. Предпочтет ли он опять спустить это дело на тормозах или потребует нового тщательного расследования?
– Написано очень невразумительно, сэр.
Он в ярости схватил записи.
– «Она была уже мертвая я только разрезал как он сказал». По-моему, все понятно. А вам нет?
– Это означает, что Рассел убил ее и заставил Гудпастчера помогать ему. Но это, в принципе, не противоречит…
– Айзенменгер говорит, что это вполне мог быть Гамильтон-Бейли, и приводит достаточно убедительные доводы в пользу этого соображения. Это во-первых. А во-вторых, вы не просто впутали в это дело Билрота, вы целиком и полностью построили свою версию на его участии. – При этих словах суперинтендант принялся размахивать листками перед носом Уортон. – Я что-то не представляю, как можно его сюда присобачить. А вы представляете?
В первую секунду она хотела возразить, но секунда быстро прошла.
– Нет, сэр, – ответила она спокойно.
– Это полный провал, Беверли, с треском. Абсолютное и блистательное фиаско!
– Я знаю, сэр, но…
– И никакие «но» тут не помогут. Сначала вы говорите, что убийца Билрот, затем – что Билрот и Рассел. А теперь что? Билрот, Рассел, а также, возможно, Гамильтон-Бейли и Гудпастчер? Прямо эстафетная гонка на выбывание!
Уортон помолчала несколько секунд, давая начальнику возможность выпустить пар. Затем, дождавшись паузы, произнесла:
– Возможно, мы ошиблись, напрямую связав дело Либмана и Рассела с убийством. Но в таком случае вопрос, кто же все-таки ее убил, остается, если, конечно, это «признание» соответствует действительности, а не было внушено воспаленному мозгу одинокого вдовца «свыше».
– Вы что, верите в потусторонний мир, инспектор? – фыркнул суперинтендант.
Сама последняя фраза и тон, которым она была произнесена, не сулили ничего хорошего. Все это пахло как минимум понижением в должности. Беверли даже слегка запаниковала – это незнакомое для нее чувство оказалось весьма неприятным.
– Надо поговорить с Гамильтоном-Бейли, сэр. Многое зависит от того, что он скажет.
– Естественно.
– Мы ведь так и не знаем, кто именно убил ее. Не исключено, что Билрот…
Тут Уортон, к своему ужасу, поняла, что этого имени упоминать не стоило. Начальственный гнев вспыхнул с новой силой.
– Я уже по горло сыт этой хренью, Уортон! С Билротом покончено раз и навсегда. Вы совершили ошибку, за которую вам еще придется ответить. А пока надо провести расследование заново, основываясь на признании бывшего куратора музея. Вам ясно?
– Разумеется, сэр, – поспешила ответить Беверли, чувствуя, что краснеет и потеет. Она незаметно вытерла ладони о юбку.
– И не сомневайтесь, инспектор, я прослежу за ходом расследования. Докладывать, как продвигается дело, будете регулярно и лично мне.
– Да, сэр.
– Возьмите этот документ и идите.
Уортон вышла из кабинета, беззвучно ругаясь последними словами. В коридоре она прислонилась к стене и закрыла глаза. Ее переполняли чувства униженности, стыда и страха, но сквозь их завесу уже пробивались мысли о том, как избежать катастрофы и свести потери к минимуму.
Все зависело от того, как будет настроен суперинтендант. Если он успокоится и почувствует себя в безопасности, если будет не прочь покувыркаться в постели с лучшей акробаткой полицейского управления…
В конце концов, успокаивала она себя, Билрот был арестован, когда расследованием официально руководил старший инспектор Касл, и формально он обязан отвечать за совершенные ошибки.
Уортон стало легче, но ненамного.
Когда первый шок отпустил Елену и ей стало ясно, что сообщение Айзенменгера поворачивает расследование в совершенно иное русло, она решила действовать. Первым делом она известила о новостях родителей Билрота (пусть они узнают о том, что их сын невиновен, именно от нее), после чего отправилась домой отпраздновать это событие бутылкой шампанского – не бог весть что, но хотя бы какая-то передышка после длительного неослабного напряжения. Последующие несколько дней она пребывала в приподнятом настроении. Странно, но так замечательно Елена Флеминг не чувствовала себя вот уже много лет.
Но когда первоначальное радостное возбуждение улеглось, суровая действительность опять предстала перед ней в истинном свете и оказалась не такой уж радужной.
Так ли много им на самом деле удалось?
Да, конечно, с Билрота было снято обвинение в убийстве, но этим, как ей представлялось, успехи исчерпывались. Беверли Уортон вменили в вину всего лишь некомпетентность, тогда как вопрос о ее моральных качествах даже не поднимался. Суперинтендант намекнул, что она, возможно, вообще не понесет наказания за ошибку, поскольку официально дело было в руках ее тогдашнего непосредственного начальника.
Елена подумала с горечью, что, говоря «возможно», суперинтендант, скорее всего, имел в виду «безусловно».
И если Билроты могли порадоваться за своего сына, то боль в сердцах родителей Никки Экснер тысячекратно усилилась, ибо раскрытие правды об убийстве очерняло их дочь дальше некуда. Весь мир отныне знал, что она на самом деле была хитрой интриганкой, закоренелой наркоманкой и проституткой. Фамилия Экснер оказалась втоптанной в грязь, и с сознанием этого им предстояло жить до конца своих дней.
Не менее сильно Елену беспокоила мысль о собственных мотивах. Она думала об этом с тех пор, как Айзенменгер впервые открыто затронул этот вопрос. Ее непрерывно преследовал образ стервятников, терзавших тело Никки Экснер. Она гнала этот образ прочь, но он упрямо возвращался.
Поэтому домой она вернулась в хмуром настроении, недовольная собой. Прослушивание автоответчика лишь усилило ее хандру. Мистер Мортон интересовался ее самочувствием и спрашивал, как скоро она сможет вновь приступить к работе – он приготовил для нее несколько очень интересных дел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67