– У нас есть специальные красители. – Айзенменгер знал, что последует за его фразой.
– Да? Какие?
– Цитокератин и CD 45. Они, по меньшей мере, дают понять, что перед нами не овсяноклеточный рак.
Ее лицо вытянулось. Господи, неужели она опять будет рыдать?
– О! – произнесла она. – Вы хотите сказать, что они здесь должны быть?
Он слегка кивнул, не уверенный, какая реакция за этим последует. Софи имела обыкновение ни с того ни с сего впадать в отчаяние – состояние, которое у нее неизменно сопровождалось слезами. На этот раз, слава богу, она нашла в себе силы сдержаться.
– Из меня плохой специалист, да?
– У вас просто нет опыта.
Было видно, что такой ответ ее не успокоил.
– В следующем месяце у меня РОУ.
Региональная оценка успеваемости ординаторов проводилась ежегодно. Неуды (случалось и такое) портили настроение заведующему региональным аспирантским отделом, а испорченное настроение заведующего, разумеется, не предвещало ничего хорошего и для аспиранта, и для его руководителя. Айзенменгер сделал вид, что не сомневается в успехе Софи.
– Я уверен, профессор Рассел не станет вас заваливать.
После этой, казалось бы, совершенно невинной фразы с Софи начало твориться что-то невообразимое. Ее охватили страх и трепет. Девушка застыла на месте, словно Айзенменгер произнес нечто неприличное.
– Софи, что с вами?
Она решительно замотала головой:
– Ничего.
Выпрямившись во весь рост, она собрала препараты, которые принесла для проверки.
– Я прослежу, чтобы все необходимые пометки были сделаны.
Прежде чем Айзенменгер успел что-нибудь ответить, девушка вышла. Он озадаченно посмотрел ей вслед, но тут прозвенел телефонный звонок, и голос Гудпастчера мигом прогнал все мысли о Софи.
– Гудпастчер? Где вы? В музее черт-те что творится…
– Я ужасно сожалею, доктор. У меня несчастье. У жены был удар.
Айзенменгер замолчал, подыскивая слова, а куратор между тем продолжил:
– Она потеряла сознание. Доктора говорят, что у нее было кровоизлияние в мозг. Я сейчас в отделении интенсивной терапии.
Голос Гудпастчера был совершенно потерянным. Айзенменгер хотел выразить куратору свои соболезнования, но тот уже перешел к насущным делам:
– Прошу прощения, что не явился ко времени открытия. Я знаю, что должен был…
– Не болтайте ерунду, старина. Понятно, что вам было не до того.
– Понимаете, Джейн выглядела так ужасно… Я просто не мог оставить ее даже на полчаса.
– Ну разумеется, вам не следовало этого сделать!
– Я решил позвонить вам и объясниться…
Гудпастчер сделал паузу, и Айзенменгер почувствовал, что настала его очередь сказать хоть что-нибудь.
– Как ваша жена чувствует себя сейчас?
– Положение более или менее стабильное. Выглядит очень плохо, но врачи сказали, что повода для серьезного беспокойства нет.
Айзенменгер прекрасно знал, что такие слова всегда говорятся с благими намерениями, однако доверять им не очень-то стоит.
В разговоре вновь повисла тяжелая пауза.
– Я понимаю, Гудпастчер, в каком вы сейчас состоянии, но необходимо, чтобы вы пришли сюда как можно скорее. У нас тут тоже все не слава богу.
– Что значит «не слава богу»?
– Убийство. Прямо в музее.
Трудно определить реакцию человека на другом конце провода.
– Убийство?
– Да. Полно полицейских, и они хотят срочно поговорить с вами.
– О!.. – По тону Гудпастчера можно было предположить, что он пребывает в смятении.
– Гудпастчер, вы меня слышите?
– Я буду немедленно.
– Но только обязательно удостоверьтесь, что жене ничего не нужно.
Последовало молчание.
– Гудпастчер?
– Я сейчас же направляюсь к вам.
Продолжать разговор не имело смысла. Айзенменгер положил трубку, размышляя о том, почему вполне нормальная реакция Гудпастчера произвела на него какое-то странное впечатление.
Джонсон и раньше замечал, как плавно и, главное, расчетливо умеет Уортон переключаться с одного настроения на другое. Казалось, она кожей чувствовала, какое из внешних проявлений того или иного чувства наиболее уместно в сложившейся ситуации, примеряла на себя очередную маску, словно платье или косметику, а затем снимала так же проворно, как, по-видимому, раздевалась по воле очередного благосклонного начальника. «Интересно, испытывает ли она вообще какие-нибудь чувства, свойственные нормальным людям?» – подумал Джонсон.
Когда он сообщил Уортон о Джейми, та как раз решила дать волю накопившемуся раздражению. Повод предоставил один из молодых констеблей, наступивший на кровавое пятно, и теперь Уортон буквально поливала его из огнемета. Она гневно повернулась к Джонсону, которому волей-неволей пришлось прервать ее словоизлияния, но стоило полицейскому сообщить о внезапно появившейся возможности установить личность убитой, как гнев ее моментально испарился. А когда Джонсон указал ей на Джейми Фурнье, который в тревоге и смятении ожидал окончания их разговора, на лице Уортон уже сияла улыбка, а голос был спокоен и даже приветлив.
– Давайте выйдем в сад, – сказала Уортон.
– Я позову старшего инспектора? – предложил Джонсон и с удовольствием поймал брошенный на него взгляд, в котором притворное участие, предназначенное Джейми, вмиг сменилось бессильной яростью.
Через несколько минут Джонсон и Касл нашли Джейми с инспектором на одной из скамеек, расставленных по периметру сада, – там, где ветви буков и платанов нависали над высокой травой, почти полностью скрывая прокопченный фасад медицинской школы. Касл сел так, что Джейми оказался между ним и Уортон; Джонсон же застыл перед ними в позе исполнительного подчиненного.
– Это Джейми Фурнье, сэр. Он беспокоится по поводу своей пропавшей подружки. Она учится на втором курсе, но сегодня не пришла на занятия, и дома ее тоже нет.
Когда ты видел ее в последний раз?
И Джонсон, и Уортон обратили внимание, что молодой человек, прежде чем дать ответ на этот, казалось бы, простой вопрос, слегка замялся. Вот только заметил ли его смятение Касл?
– Вчера вечером.
– Где?
Опять заминка – теперь уже ясно, не случайная.
– В «Харви».
– A что было потом?
На этот раз Джейми приложил все усилия, чтобы выглядеть спокойным, но говорил с явным напряжением и, прежде чем продолжить, вынужден был откашляться:
– Ей надо было возвращаться домой.
Вопросы задавала Уортон, но тут вмешался Касл:
– А ты что сделал?
– Пошел к себе.
Что ж, очень может быть, так оно и было.
– В котором часу вы расстались?
Юноша пожал плечами и сделал вид, что пытается вспомнить.
– Я думаю, где-то около половины одиннадцатого.
– А когда вы встретились в пабе? – спросил Касл.
Джейми приходилось поворачиваться то к одному, то к другому собеседнику.
– Я встретился с ней не в пабе.
Это было правдой.
– А где же?
Он выпалил, даже не успев до конца повернуть голову:
– В музее.
И это тоже было правдой.
– Когда? – не сдавался Касл.
На этот раз ответ Джейми вновь предварила небольшая пауза.
– В шесть.
А вот это уже было неправдой.
– Никки много времени проводила в музее? – решила сменить тему разговора Уортон.
– Она хотела получить приз по анатомии, – кивнул Джейми. Затем, поскольку новых вопросов со стороны полицейских не последовало, он добавил: – И поэтому очень много занималась, повторяла пройденное.
Черт дернул Джейми солгать еще раз!
Касл чуть извиняющимся тоном, словно не мог понять Джейми – дескать, во времена его молодости все было иначе, – переспросил:
– А почему вы расстались после паба? Разве для молодых людей не естественно провести ночь вместе?
– Я же сказал: ей надо было заниматься, чтобы получить приз, и она не хотела тратить время.
Молодой человек понял, что сморозил глупость, и добавил:
– Я имею в виду, после паба.
– Вы давно знакомы с Никки? – спросила Уортон.
– Больше года – с начала первого курса.
– И сколько времени ты с ней встречаешься? – Касл решил не отступать от поднятой темы.
– Примерно два месяца.
– Когда вы в последний раз занимались любовью? – поинтересовалась Уортон таким тоном, словно в ее вопросе не было ничего неприличного.
Джейми открыл рот, чтобы ответить, но что-то помешало ему.
– Что?… – Парень абсолютно не был готов к такому повороту разговора.
Инспектор повторила вопрос точно таким же тоном и с тем же бесстрастным выражением лица.
– Черт, а какое это имеет значение?
– Это могло бы очень помочь нам в расследовании, – мягко пояснила Уортон.
Но ее слова не произвели на Джейми никакого впечатления, – похоже, молодой человек все еще пребывал в растерянности. Неожиданно он спросил:
– А в чем дело? Что случилось?
Он вертел головой во все стороны, переводя взгляд от Уортон к Каслу и обратно. Джонсон, наблюдавший всю эту сцену, отметил про себя, что на этот случай у нее не нашлось заранее приготовленной фразы. Наконец Касл решил взять инициативу в свои руки и рассказать-таки юноше, что привело полицию в их учебное заведение. Он понимал, что сказанное им не доставит молодому человеку радости.
– В музее обнаружено тело молодой девушки.
По-видимому, Джейми уже что-то такое слышал, но слухи – это одно, а информация, исходящая от официальных лиц, – совсем другое. Взгляд юноши сразу ожесточился, к глазам подступили слезы.
– Мы подозреваем, что дело не совсем… чистое, – прибавил Касл, предвосхищая следующий вопрос.
В сложившихся обстоятельствах этот штамп прозвучал до смешного абсурдно, однако всем, и меньше всех Джейми, было не до смеха.
– Это Никки? – спросил он дрожащим голосом.
– Девушка соответствует твоему описанию. Во всех подробностях. Вплоть до татуировки, – отрывисто произнес Касл.
Вновь наступило молчание, во время которого молодой человек боролся с болью, вызванной в нем словами старшего инспектора. Лицо юноши побледнело и стало совершенно безжизненным.
– О господи, – простонал он. – А как?…
– Она была повешена, – ответил Касл, испытывая неловкость – то ли оттого, что был вынужден сказать правду, то ли оттого, что сказал не все.
По-видимому, смысл сказанного дошел до Джейми не до конца, слова старшего инспектора он воспринял чисто механически. В этот момент на улице громко просигналила машина. Несколько скворцов, всполошившись, заверещали в траве.
Неожиданно молодой человек оцепенел от ужаса.
– Повешена? Она что, сама повесилась?
Уортон покачала головой:
– Это убийство, в этом нет ни малейшего сомнения.
В наступившей тишине прошелестел ветер. Уортон мягко добавила:
– Поэтому нам и надо знать, когда вы в последний раз были близки.
Джейми остановил на Уортон бессмысленный взгляд, и она пояснила:
– Мы подозреваем, что ее изнасиловали.
Джейми не издал ни звука, и на несколько мучительных секунд его лицо вообще потеряло всякое выражение, но когда он осознал услышанное, то наконец дал волю чувствам. Из глаз его полились слезы, и голова юноши бессильно упала на руки. Плечи его затряслись, все тело стало медленно раскачиваться. Какое-то время не было слышно ничего, кроме рыданий.
Джонсон, который вел протокол допроса, сочувственно посмотрел на него. Уортон же, наоборот, полностью ушла в себя, словно не одобряла такой несдержанности. Наконец Касл положил руку юноше на плечо и пробормотал:
– Мне очень жаль, сынок.
Ладонь старшего инспектора все еще покоилась на грубой ткани спортивной рубашки Джейми, но юноша, казалось, не замечал этого. Так прошло несколько минут.
Уортон, первая не выдержав затянувшегося молчания, спросила:
– Джейми, так ты скажешь нам? Мы должны это знать.
Она терпеливо ждала, и в конце концов молодой человек медленно поднял голову. Глаза его покраснели, мокрое лицо сморщилось, из носа текло.
Он тяжело вздохнул:
– Я сказал неправду.
– Что именно было неправдой? – нахмурилась она. Опять вздох.
– Мы не ходили в паб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67