Поблажки не дали бы ни Расселу, ни Гамильтону-Бейли, ни кому другому. Все это, – добавил Айзенменгер, ревниво оберегая свое равенство с остальными преподавателями медицинской школы, – справедливо и в отношении более мелких фигур вроде меня.
– Минуточку, – оживился Джонсон. – Давайте все же расставим все точки над «i», прежде чем набрасываться на кого-либо с наручниками. Во-первых, если найденная матка действительно принадлежит не Никки Экснер, то откуда она взялась? Вряд ли ее легко можно достать даже в медицинской школе или больнице.
– Да, обычно это нелегко. Когда удаляют матку в операционной, то ее, как правило, сразу помещают в формалин, после чего для нашего убийцы она становится совершенно непригодной. Однако мы в патологическом отделении проводим исследования, для которых нужны удаленные матки в свежем виде. Если их доставляют к вечеру, то мы оставляем их в холодильной камере до следующего дня. Я думаю, именно таким путем и добыли этот экземпляр.
– Но это значит, что пропажу матки из камеры должны были обнаружить, ведь ее нельзя было заменить маткой Никки Экснер, если та была беременна!
– Хотите верьте, хотите нет, но как раз на следующий день после убийства одна матка пропала.
Все трое молча переглянулись.
– Но в таком случае этот факт прямиком указывает на Рассела, – сказала Елена. – Только он мог знать, какие образцы хранятся в холодильной камере. Ведь Гамильтон-Бейли возглавляет другое отделение.
– Логично, – ответил Айзенменгер извиняющимся тоном. – Но дело в том, что над этим проектом совместно работают отделения гистопатологии, анатомии, а также акушерства и гинекологии. Так что все, что знает Рассел, тут же становится известно и Гамильтону-Бейли.
Елена пробормотала что-то невнятное, похоже ругательство.
– М-да, – протянул Джонсон. – На первый взгляд ваша версия действительно все объясняет, однако у меня все-таки есть кое-какие сомнения насчет мотива. Ведь если кого-то не устраивала ее беременность, достаточно было просто сделать аборт.
– Возможно, она отказалась его делать, и тогда убийца набросился на нее, – предположила Елена.
– Вряд ли, – покачал головой Айзенменгер. – Никаких следов борьбы не обнаружено, и все говорит о том, что это преднамеренное убийство. К тому же не забывайте, что она была напичкана наркотиками.
– Это не исключает того, что мотивом стала беременность. Она могла отказаться от аборта при более раннем разговоре, состоявшемся в другом месте. После этого убийца решает покончить с ней и планирует все соответствующим образом. Договаривается с ней о встрече в музее и убивает.
– Да, конечно, такую возможность нельзя исключать, – согласился Айзенменгер. – Но она кажется мне маловероятной. Прежде всего, это противоречит тому, что нам известно о Никки. Я не могу представить, чтобы она хотела сохранить ребенка, скорее, мысль о том, что она станет матерью, привела бы ее в ужас. Особенно если бы отцом был Рассел или Гамильтон-Бейли.
Джонсон, молчавший некоторое время, неожиданно вмешался:
– Но если она узнала, что беременна, то вполне могла воспользоваться этим в собственных интересах и начать шантажировать отца ребенка.
– Полностью с вами согласен, – отозвался Айзенменгер. – Она непременно воспользовалась бы этим.
– Но откуда убийца мог знать, что отец именно он, а не, например, Фурнье? – возразила Елена.
– Точно так же он не мог быть полностью уверен, что отец не он. Риск был слишком велик, чтобы просто отмахнуться от Никки, решив, что та берет его на понт. В ее постели перебывало столько мужчин, что она, скорее всего, и сама не знала, от кого беременна. Однако это не помешало ей шантажировать того, кто мог щедро откупиться.
– Подождите, – сказала Елена, взяв заключение доктора. – Возможно, так оно и было, поскольку это соответствует установленным фактам. Но ваша версия не объясняет их все. В тот вечер она занималась сексом с тремя разными мужчинами, после чего была, по всей вероятности, изнасилована. Как это связано со всем, что вы говорите?
– И кстати, – небрежно обронил Джонсон, как будто напоминал жене отдать молочнику пустые бутылки, – вы что-то говорили про некрофилию.
Покинув контору, они направились в небольшой итальянский ресторанчик неподалеку. Внешне он выглядел довольно непритязательно, да и у хозяина вид был несколько усталый. Он, очевидно, хорошо знал Елену и приветствовал ее улыбкой, но какой-то вымученной. Гостей усадили за угловой столик, и вскоре официант подал им меню тем полуэффектным, полудосадливым жестом, на какой способны только итальянские официанты.
– Итак, мы знаем, что перед самой гибелью Никки Экснер вступала в связь с тремя мужчинами. Одним из них был Джейми Фурнье, и, по всей вероятности, в данном случае она действовала по собственной воле.
Айзенменгер заказал макароны с моллюсками, Джонсон предпочел не рисковать и выбрал спагетти по-болонски, а Елена ограничилась зеленым салатом. При одном взгляде на ее тарелку у Айзенменгера в животе забурчало от голода.
– Так изнасиловали ее или нет? – потребовал ответа Джонсон. От волнения забрызгав галстук болонским соусом, он принялся вытирать его салфеткой, правда без особого успеха. – Пока это вроде бы считалось достоверным фактом, а вы теперь высказываете сомнения на этот счет.
– Есть четкие следы травмы около влагалища и возле ануса. Так что, без сомнения, ею овладели силой. Но проблема в том, что следы эти очень слабые.
– Вы хотите сказать, что они старые? – спросила Елена.
– Нет, не думаю, – покачал головой Айзенменгер. – Не было никакого изменения пигментации, свидетельствующего о разложении экстраваскулярного гемоглобина, что непременно наблюдается при наличии старых травматических повреждений. Скорее всего, они слабые потому, что были оставлены уже после смерти.
От взгляда Джонсона не укрылось, что Елене, по-видимому, и раньше не очень нравился зеленый салат, а после слов Айзенменгера он стал ей попросту отвратителен. Вилка с сурепкой, которую она уже подносила ко рту, была отложена в сторону. Айзенменгер же, как показалось бывшему полицейскому, вовсе не заметил этого.
– Конечно, необходимо гистологическое исследование, – невозмутимо продолжил он, – но оно, я думаю, подтвердит мои выводы. Следует также отметить отсутствие старых следов около ануса, так что при жизни она анальным сексом, по-видимому, не увлекалась.
Доктор отправил в рот порцию моллюсков и принялся задумчиво жевать их. Елена сделала большой глоток содовой и рискнула повторить попытку с сурепкой.
– Насколько я в этом разбираюсь, – заметил Айзенменгер, – с юридической точки зрения некрофилию нельзя рассматривать как насилие, хотя акт и совершается без согласия партнера…
Вилка Елены опять опустилась на тарелку, на этот раз с недвусмысленным стуком.
– Ради всего святого, давайте займемся некрофилией чуть позже!
Официант, приближавшийся к ним с перечницей, застыл на месте и наклонил голову, но потом решил, что было бы непрофессионально обращать внимание на странности клиентов, и подошел к их столику. Все трое, однако, от предложенной перечницы отмахнулись. Айзенменгер взглянул на Елену с удивлением.
– Прошу прощения, мне просто не приходило в голову, что это может быть вам неприятно.
Елена объяснила свою просьбу так:
– Дело в том, что я, в отличие от вас, не привыкла к подобным клиническим прелестям. Я обязательно вникну во все детали, но позвольте мне сперва спокойно поесть, не думая об отвратительных сторонах человеческой натуры.
Ее слова прозвучали как прощение за доставленные доктором неудобства.
На некоторое время все трое замолчали, сосредоточившись на еде. Первым не выдержал Джонсон:
– Так все-таки, как именно она была убита, по-вашему? – спросил он. – Сначала ее повесили, потом сняли, вскрыли и, – он бросил виноватый взгляд на Елену, прежде чем продолжить, – выпотрошили, а затем повесили снова?
Айзенменгер, казалось, вдруг утратил прежнюю уверенность. Поколебавшись, он тоже искоса взглянул на Елену и довольно нерешительно ответил:
– Когда я вскрыл шею и лицо, мне стало видно то, что не было заметно по следам на коже, а именно, что девушку вешали дважды. У нее на шее остались два следа. Один из них был слабее – он, судя по всему, появился уже после смерти, а другой, более глубокий, остался в момент убийства. То есть ее задушили. Удавка была тонкой, не более пяти миллиметров в диаметре.
Елена, покончив с салатом, уже охотно вступила в разговор:
– А разве обязательно, чтобы два следа на шее были сделаны в два приема? Может быть, она дергалась, когда ее вешали, и веревка сместилась?
– Когда человека душат удавкой, остается аккуратная равномерная вмятина одинаковой глубины по всей окружности. А когда его вешают, то в том месте, где был узел, следов почти не видно. В нашем случае ясно наблюдается равномерный след от удавки и другой, более слабый и сходящий на нет в районе узла. Очень похоже на то, что он был оставлен после смерти.
Официант забрал со стола грязные тарелки. От десерта Елена, Айзенменгер и Джонсон отказались и ограничились кофе. Когда его принесли, Джонсон спросил:
– А почему эти два следа оказались видны только под кожей?
– Убийца очень аккуратно наложил веревку во второй раз в том месте, где остался след от удавки, но кожа по отношению к нижним мягким тканям несколько сместилась, и веревка оказалась выше.
Ухватив себя за горло одной рукой, доктор продемонстрировал, как это происходит.
– А следов борьбы на теле не оказалось?
– Нет. По-видимому, убийца воспользовался мидазоламом.
– Так вы можете сказать, что все-таки произошло в ту ночь? – задала Елена сакраментальный вопрос.
Оба – и Елена, и Джонсон – посмотрели на Айзенменгера. Тот вздохнул и, поколебавшись, ответил:
– И да, и нет.
Все трое в отчаянии откинулись на спинки стульев.
– И что это значит? – простонал Джонсон.
– Думаю, нам все же удастся восстановить картину, но лишь частично. – Доктор нахмурился и предложил: – Может, будет лучше, если вы изложите факты, которые нам уже известны, а, Боб? Они ведь записаны у вас.
Джонсон тоже нахмурился:
– Поправьте меня, если я в чем-нибудь ошибусь, но, как мне представляется, все произошло следующим образом: Никки Экснер вместе с Джейми Фурнье пришли в музей, где встретили Билрота, который дал ей наркотики.
– Но денег у нее, если верить Фурнье, не было, – заметил Айзенменгер.
– Билрот, разумеется, был не в восторге от этого, но в конце концов согласился, – подтвердил Джонсон.
– Что, просто так дал в долг? – усомнился Айзенменгер.
Джонсон пожал плечами:
– Он же знал, что Никки никуда не денется.
Но Айзенменгер все-таки сомневался. Пока он подыскивал слова, чтобы ответить Джонсону, свои соображения на этот счет высказала Елена:
– Но ведь точно установлено, что Билрот занимался с ней сексом в тот вечер. Очевидно, секс и стал платой за наркотик.
Айзенменгер просиял:
– Ну да! Именно так все и было! Потому-то она и прогнала Фурнье – ей надо было вернуться в музей по договоренности с Билротом.
– И таким образом, Билрот опять оказывается под подозрением! – констатировала Елена. – Он был на месте преступления в промежутке между десятью часами вечера и двумя ночи.
– А это ничего не меняет, – возразил Айзенменгер. – Мы и без того знали, что он был там вечером. Кто там еще был – вот вопрос.
– Итак, Никки где-то около десяти возвращается в музей, чтобы встретиться с Билротом, – продолжил развивать свою версию Джонсон. – Они занимались сексом, причем, как мы предполагаем, с ее согласия в уплату за наркотики.
Официант предложил им еще кофе, но утвердительно на это предложение ответил лишь Айзенменгер.
– И что потом? – нетерпеливо спросила Елена.
– Потом Билрот уходит, и на сцене появляется третье лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Минуточку, – оживился Джонсон. – Давайте все же расставим все точки над «i», прежде чем набрасываться на кого-либо с наручниками. Во-первых, если найденная матка действительно принадлежит не Никки Экснер, то откуда она взялась? Вряд ли ее легко можно достать даже в медицинской школе или больнице.
– Да, обычно это нелегко. Когда удаляют матку в операционной, то ее, как правило, сразу помещают в формалин, после чего для нашего убийцы она становится совершенно непригодной. Однако мы в патологическом отделении проводим исследования, для которых нужны удаленные матки в свежем виде. Если их доставляют к вечеру, то мы оставляем их в холодильной камере до следующего дня. Я думаю, именно таким путем и добыли этот экземпляр.
– Но это значит, что пропажу матки из камеры должны были обнаружить, ведь ее нельзя было заменить маткой Никки Экснер, если та была беременна!
– Хотите верьте, хотите нет, но как раз на следующий день после убийства одна матка пропала.
Все трое молча переглянулись.
– Но в таком случае этот факт прямиком указывает на Рассела, – сказала Елена. – Только он мог знать, какие образцы хранятся в холодильной камере. Ведь Гамильтон-Бейли возглавляет другое отделение.
– Логично, – ответил Айзенменгер извиняющимся тоном. – Но дело в том, что над этим проектом совместно работают отделения гистопатологии, анатомии, а также акушерства и гинекологии. Так что все, что знает Рассел, тут же становится известно и Гамильтону-Бейли.
Елена пробормотала что-то невнятное, похоже ругательство.
– М-да, – протянул Джонсон. – На первый взгляд ваша версия действительно все объясняет, однако у меня все-таки есть кое-какие сомнения насчет мотива. Ведь если кого-то не устраивала ее беременность, достаточно было просто сделать аборт.
– Возможно, она отказалась его делать, и тогда убийца набросился на нее, – предположила Елена.
– Вряд ли, – покачал головой Айзенменгер. – Никаких следов борьбы не обнаружено, и все говорит о том, что это преднамеренное убийство. К тому же не забывайте, что она была напичкана наркотиками.
– Это не исключает того, что мотивом стала беременность. Она могла отказаться от аборта при более раннем разговоре, состоявшемся в другом месте. После этого убийца решает покончить с ней и планирует все соответствующим образом. Договаривается с ней о встрече в музее и убивает.
– Да, конечно, такую возможность нельзя исключать, – согласился Айзенменгер. – Но она кажется мне маловероятной. Прежде всего, это противоречит тому, что нам известно о Никки. Я не могу представить, чтобы она хотела сохранить ребенка, скорее, мысль о том, что она станет матерью, привела бы ее в ужас. Особенно если бы отцом был Рассел или Гамильтон-Бейли.
Джонсон, молчавший некоторое время, неожиданно вмешался:
– Но если она узнала, что беременна, то вполне могла воспользоваться этим в собственных интересах и начать шантажировать отца ребенка.
– Полностью с вами согласен, – отозвался Айзенменгер. – Она непременно воспользовалась бы этим.
– Но откуда убийца мог знать, что отец именно он, а не, например, Фурнье? – возразила Елена.
– Точно так же он не мог быть полностью уверен, что отец не он. Риск был слишком велик, чтобы просто отмахнуться от Никки, решив, что та берет его на понт. В ее постели перебывало столько мужчин, что она, скорее всего, и сама не знала, от кого беременна. Однако это не помешало ей шантажировать того, кто мог щедро откупиться.
– Подождите, – сказала Елена, взяв заключение доктора. – Возможно, так оно и было, поскольку это соответствует установленным фактам. Но ваша версия не объясняет их все. В тот вечер она занималась сексом с тремя разными мужчинами, после чего была, по всей вероятности, изнасилована. Как это связано со всем, что вы говорите?
– И кстати, – небрежно обронил Джонсон, как будто напоминал жене отдать молочнику пустые бутылки, – вы что-то говорили про некрофилию.
Покинув контору, они направились в небольшой итальянский ресторанчик неподалеку. Внешне он выглядел довольно непритязательно, да и у хозяина вид был несколько усталый. Он, очевидно, хорошо знал Елену и приветствовал ее улыбкой, но какой-то вымученной. Гостей усадили за угловой столик, и вскоре официант подал им меню тем полуэффектным, полудосадливым жестом, на какой способны только итальянские официанты.
– Итак, мы знаем, что перед самой гибелью Никки Экснер вступала в связь с тремя мужчинами. Одним из них был Джейми Фурнье, и, по всей вероятности, в данном случае она действовала по собственной воле.
Айзенменгер заказал макароны с моллюсками, Джонсон предпочел не рисковать и выбрал спагетти по-болонски, а Елена ограничилась зеленым салатом. При одном взгляде на ее тарелку у Айзенменгера в животе забурчало от голода.
– Так изнасиловали ее или нет? – потребовал ответа Джонсон. От волнения забрызгав галстук болонским соусом, он принялся вытирать его салфеткой, правда без особого успеха. – Пока это вроде бы считалось достоверным фактом, а вы теперь высказываете сомнения на этот счет.
– Есть четкие следы травмы около влагалища и возле ануса. Так что, без сомнения, ею овладели силой. Но проблема в том, что следы эти очень слабые.
– Вы хотите сказать, что они старые? – спросила Елена.
– Нет, не думаю, – покачал головой Айзенменгер. – Не было никакого изменения пигментации, свидетельствующего о разложении экстраваскулярного гемоглобина, что непременно наблюдается при наличии старых травматических повреждений. Скорее всего, они слабые потому, что были оставлены уже после смерти.
От взгляда Джонсона не укрылось, что Елене, по-видимому, и раньше не очень нравился зеленый салат, а после слов Айзенменгера он стал ей попросту отвратителен. Вилка с сурепкой, которую она уже подносила ко рту, была отложена в сторону. Айзенменгер же, как показалось бывшему полицейскому, вовсе не заметил этого.
– Конечно, необходимо гистологическое исследование, – невозмутимо продолжил он, – но оно, я думаю, подтвердит мои выводы. Следует также отметить отсутствие старых следов около ануса, так что при жизни она анальным сексом, по-видимому, не увлекалась.
Доктор отправил в рот порцию моллюсков и принялся задумчиво жевать их. Елена сделала большой глоток содовой и рискнула повторить попытку с сурепкой.
– Насколько я в этом разбираюсь, – заметил Айзенменгер, – с юридической точки зрения некрофилию нельзя рассматривать как насилие, хотя акт и совершается без согласия партнера…
Вилка Елены опять опустилась на тарелку, на этот раз с недвусмысленным стуком.
– Ради всего святого, давайте займемся некрофилией чуть позже!
Официант, приближавшийся к ним с перечницей, застыл на месте и наклонил голову, но потом решил, что было бы непрофессионально обращать внимание на странности клиентов, и подошел к их столику. Все трое, однако, от предложенной перечницы отмахнулись. Айзенменгер взглянул на Елену с удивлением.
– Прошу прощения, мне просто не приходило в голову, что это может быть вам неприятно.
Елена объяснила свою просьбу так:
– Дело в том, что я, в отличие от вас, не привыкла к подобным клиническим прелестям. Я обязательно вникну во все детали, но позвольте мне сперва спокойно поесть, не думая об отвратительных сторонах человеческой натуры.
Ее слова прозвучали как прощение за доставленные доктором неудобства.
На некоторое время все трое замолчали, сосредоточившись на еде. Первым не выдержал Джонсон:
– Так все-таки, как именно она была убита, по-вашему? – спросил он. – Сначала ее повесили, потом сняли, вскрыли и, – он бросил виноватый взгляд на Елену, прежде чем продолжить, – выпотрошили, а затем повесили снова?
Айзенменгер, казалось, вдруг утратил прежнюю уверенность. Поколебавшись, он тоже искоса взглянул на Елену и довольно нерешительно ответил:
– Когда я вскрыл шею и лицо, мне стало видно то, что не было заметно по следам на коже, а именно, что девушку вешали дважды. У нее на шее остались два следа. Один из них был слабее – он, судя по всему, появился уже после смерти, а другой, более глубокий, остался в момент убийства. То есть ее задушили. Удавка была тонкой, не более пяти миллиметров в диаметре.
Елена, покончив с салатом, уже охотно вступила в разговор:
– А разве обязательно, чтобы два следа на шее были сделаны в два приема? Может быть, она дергалась, когда ее вешали, и веревка сместилась?
– Когда человека душат удавкой, остается аккуратная равномерная вмятина одинаковой глубины по всей окружности. А когда его вешают, то в том месте, где был узел, следов почти не видно. В нашем случае ясно наблюдается равномерный след от удавки и другой, более слабый и сходящий на нет в районе узла. Очень похоже на то, что он был оставлен после смерти.
Официант забрал со стола грязные тарелки. От десерта Елена, Айзенменгер и Джонсон отказались и ограничились кофе. Когда его принесли, Джонсон спросил:
– А почему эти два следа оказались видны только под кожей?
– Убийца очень аккуратно наложил веревку во второй раз в том месте, где остался след от удавки, но кожа по отношению к нижним мягким тканям несколько сместилась, и веревка оказалась выше.
Ухватив себя за горло одной рукой, доктор продемонстрировал, как это происходит.
– А следов борьбы на теле не оказалось?
– Нет. По-видимому, убийца воспользовался мидазоламом.
– Так вы можете сказать, что все-таки произошло в ту ночь? – задала Елена сакраментальный вопрос.
Оба – и Елена, и Джонсон – посмотрели на Айзенменгера. Тот вздохнул и, поколебавшись, ответил:
– И да, и нет.
Все трое в отчаянии откинулись на спинки стульев.
– И что это значит? – простонал Джонсон.
– Думаю, нам все же удастся восстановить картину, но лишь частично. – Доктор нахмурился и предложил: – Может, будет лучше, если вы изложите факты, которые нам уже известны, а, Боб? Они ведь записаны у вас.
Джонсон тоже нахмурился:
– Поправьте меня, если я в чем-нибудь ошибусь, но, как мне представляется, все произошло следующим образом: Никки Экснер вместе с Джейми Фурнье пришли в музей, где встретили Билрота, который дал ей наркотики.
– Но денег у нее, если верить Фурнье, не было, – заметил Айзенменгер.
– Билрот, разумеется, был не в восторге от этого, но в конце концов согласился, – подтвердил Джонсон.
– Что, просто так дал в долг? – усомнился Айзенменгер.
Джонсон пожал плечами:
– Он же знал, что Никки никуда не денется.
Но Айзенменгер все-таки сомневался. Пока он подыскивал слова, чтобы ответить Джонсону, свои соображения на этот счет высказала Елена:
– Но ведь точно установлено, что Билрот занимался с ней сексом в тот вечер. Очевидно, секс и стал платой за наркотик.
Айзенменгер просиял:
– Ну да! Именно так все и было! Потому-то она и прогнала Фурнье – ей надо было вернуться в музей по договоренности с Билротом.
– И таким образом, Билрот опять оказывается под подозрением! – констатировала Елена. – Он был на месте преступления в промежутке между десятью часами вечера и двумя ночи.
– А это ничего не меняет, – возразил Айзенменгер. – Мы и без того знали, что он был там вечером. Кто там еще был – вот вопрос.
– Итак, Никки где-то около десяти возвращается в музей, чтобы встретиться с Билротом, – продолжил развивать свою версию Джонсон. – Они занимались сексом, причем, как мы предполагаем, с ее согласия в уплату за наркотики.
Официант предложил им еще кофе, но утвердительно на это предложение ответил лишь Айзенменгер.
– И что потом? – нетерпеливо спросила Елена.
– Потом Билрот уходит, и на сцене появляется третье лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67