У него нашли даже несколько весьма дорогих энциклопедий по этому вопросу плюс сотни статей, тщательно вырезанных из журналов и подшитых в строгом порядке.
– И как он это все объяснил?
– Сказал, что у него научный интерес к данной теме. Айзенменгер подумал, что интерес Билрота скорее проистекал из его одержимости, нежели наоборот, но решил оставить свои мысли при себе.
– Тем не менее этот факт не может не вызывать подозрений, – лишь заметил он сухо.
Но Джонсон продолжал стоять на своем:
– Он не делал этого, я знаю. Я это чувствую. Ведь и вы в глубине души считаете так же, сознайтесь?
Айзенменгер постарался определить, что именно он чувствует в этой связи, и пожал плечами:
– Возможно.
Елене Флеминг, похоже, надоели общие рассуждения, и она обратилась к Айзенменгеру с конкретным вопросом:
– Так как насчет заключения об аутопсии? Вы прочитали его? Каково ваше мнение?
Порывшись в портфеле, Айзенменгер достал заключение.
– По моему мнению, оно слишком тонкое.
Он положил листы на стол, частично накрыв ими белые и коричневые трубочки сахара, торчавшие из стеклянной вазы.
– Вот как?
У Елены был такой тон, будто она заплатила за консультацию втридорога, а ответа так и не получила.
Джонсон взял заключение в руки и пробежал взглядом по страницам, Елена же тем временем спросила:
– Что значит «тонкое»?
– Это значит, что в наше время заключения судмедэкспертов, как правило, толстые, объемистые, изложены сухим языком и весьма педантично, а главное, подчеркивают необходимость приостановки судебного разбирательства до выяснения всех обстоятельств. В данном случае мы не видим ничего подобного.
– Но разве плохо, если заключение составлено четко и ясно?
Айзенменгер, поколебавшись, заметил:
– Это зависит от того, насколько ясно само дело.
– Вот именно, – подтвердил Джонсон, протягивая Айзенменгеру заключение. – Если согласиться с постановлением суда, тогда все в порядке, если же поставить его под сомнение, то и заключение начинает вызывать вопросы.
– Вы не обнаружили таких мест, где просматриваются какие-либо нарушения стандартной процедуры или где выводы патологоанатома не подкреплены фактами?
– Да, и притом несколько.
Елена Флеминг вытащила записную книжку и ручку.
– Я слушаю вас.
Что-то в том, как она держалась, настораживало Айзен-менгера, но он не мог определить, что именно. Он положил заключение на стол и указал на первую страницу.
– Для начала несколько общих замечаний о вскрытии. Результаты внешнего осмотра изложены, мягко говоря, очень скупо. Полстраницы для этого недостаточно. Да, в заключении отмечен след от веревки на шее; написано, что он глубже спереди и постепенно уменьшается, сходя на нет в том месте, где позади нижней челюсти был завязан узел. Но никакие другие следы на теле, кроме повреждений половых органов, в заключении не упомянуты.
– Но, может быть, их и не было? – нахмурилась Елена.
– Нет, были. Они есть всегда и у всех. Даже у вас. Чуть видимый рассасывающийся синяк на локте, которым вы ударились о шкаф на прошлой неделе, ранка от заусенца, который вы откусили вчера, пятно на ноге, на которую вам наступили сегодня утром в автобусе.
– Возможно, он счел, что они не заслуживают внимания.
Айзенменгер покачал головой. Зазвучали аккорды Бетховена, проникая в подсознание слушателей.
– Судить о том, заслуживают они внимания или нет, не дело эксперта. Он должен осмотреть труп, собрать все имеющиеся данные и на их основании выдвинуть гипотезу.
– Кстати, он ничего не написал о ее ногтях, – вмешался Джонсон.
Замечание сержанта удивило Айзенменгера. Ему-то откуда об этом известно?
– А что такое с ногтями? – спросила Елена.
Джонсон принялся объяснять ей, какие следы остаются под ногтями, когда женщина оказывает сопротивление насильнику, а Айзенменгер тем временем гадал, с какой стати Елена вообще задает такие вопросы. Записывая слова Джонсона, она наморщила лоб и чуть приоткрыла рот. Губы женщины слегка блестели, и Айзенменгер подумал, не пользуется ли она для этого каким-нибудь специальным средством. Да нет, вряд ли. В ее возрасте… Сколько ей – тридцать два? Тридцать три?
Его гипоталамус, который уже некоторое время нашептывал что-то своему хозяину, принялся мурлыкать легкомысленную песенку.
– Вы упомянули половые органы, – закончив с Джонсоном, обратилась Елена к Айзенменгеру. Его подсознание тут же принялось похотливо потирать ладошки, услышав эти слова из уст красивой молодой женщины, в то время как «сверх-я» сурово упрекнуло в том, что он ведет себя как гиперсексуальный мальчишка.
– При изнасиловании травма наружных половых органов почти неизбежна. Насколько серьезной она окажется, зависит от того, насколько упорно сопротивляется женщина. Никакой травмы она не получит разве что в том случае, если будет находиться в наркотическом трансе.
– Но токсикологи говорят, что Экснер как раз находилась под действием наркотиков, – заметил Джонсон.
– Да, мидазолама. Наркотик, который используют, чтобы одурманить девушку во время свидания.
– А каково действие мидазолама? – спросила Елена, почувствовав, что постепенно теряет нить разговора.
– Он относится к обычным транквилизаторам наподобие валиума и оказывает примерно такое же действие, только более сильное. Человек, принявший дозу мидазолама, расслабляется, с трудом соображает, утрачивает контроль над собой, а главное, практически полностью теряет память. Если вы хотите изнасиловать кого-нибудь, то лучшего средства вам не сыскать.
– Но ведь Тим Билрот как раз и был осужден за изнасилование с применением наркотиков. Это лишь подкрепляет версию Уортон.
– Я думаю, – произнес Джонсон, – доктор Айзенменгер имеет в виду, что если бы Билрот дал ей мидазолам, то у нее не были бы повреждены половые органы, – она попросту не смогла бы оказать сопротивление.
Елена нахмурилась, и Айзенменгер залюбовался складкой, образовавшейся у нее между бровей. Где-то в мозгу доктора забил источник приятных эмоций. Подошла официантка и, похоже, расстроилась при виде того, как плохо гости пьют их божественный нектар.
– Но тогда отсутствие каких-либо следов на теле и постороннего материала под ногтями жертвы ничего не доказывает, – сказала Елена.
– Не в этом дело, – отозвался Айзенменгер. – Дело в том, что это вообще не было упомянуто в заключении.
– Значит, он провел вскрытие кое-как! – наконец-то догадалась она.
Источник бил все сильнее, теплота разливалась по всему телу. Но доктор, насколько мог, старался не отвлекаться от темы разговора.
– Сайденхем принадлежит к специалистам старой школы, а в те времена составляли краткие заключения.
– И что?
– А то… – Айзенменгер заколебался, не желая выступать в роли судьи. – Прежде такие патологоанатомы, как Сайденхем, были оракулами и могли сообщить хоть самому Господу Богу, чем больно одно из Его творений. Перед такими, как он, снимали шляпу все; клиницисты воспринимали их слова как истину в последней инстанции, как глас Божий, услышанный Моисеем на горе Синай.
– Да-а, времена изменились, – неопределенно протянула Елена.
– Вот именно, – подытожил Айзенменгер.
– У него уже были неприятности в суде в связи с таким подходом, – вскользь заметил Джонсон.
– И не один раз, – добавил Айзенменгер.
– Вы хотите сказать, что он плохой патологоанатом? – спросила Елена.
– Не знаю, – ответил он, помолчав, с удовольствием разглядывая очередную, вновь появившуюся складку у нее на лбу. Но уже спустя несколько мгновений Елена откинулась на спинку стула, положила ногу на ногу и впервые за вечер весело улыбнулась. Внутри у Айзенменгера вспыхнул настоящий фейерверк, голова закружилась, и он испугался, как бы совсем ее не потерять.
– А что же вы знаете в таком случае? – спросила она.
Джонсон молча пил вино и, похоже, полностью ушел в себя.
– Я знаю, – сказал он, подбирая слова, – что даже лучшие из нас делают ошибки, а Сайденхем – далеко не лучший.
– Но доказать этого вы не можете.
– На основании данного заключения – нет.
Елена по-прежнему улыбалась, теперь уже насмешливо. Глаза ее были зелеными, как у ирландки. Неокортекс Айзенменгера подвергался массированному артобстрелу. Если совсем недавно он считал Елену Флеминг хорошенькой женщиной, и не больше, то теперь он был убежден, что она представляет собой нечто совершенно особенное.
– Жаль, – ответила Елена просто.
– Но есть и еще кое-что, – поспешно добавил Айзенменгер, словно боясь, что, если молчание продлится еще секунду, он уже не сможет за себя поручиться.
Она вопросительно подняла брови.
– Заключения судебных медиков.
– В них есть что-то интересное? Я как раз хотела об этом спросить.
– Во влагалище было слишком много крови, но образцы, взятые с одежды, очень любопытны.
– Да, знаю, сперма трех разных мужчин, – несколько возбужденно сказала она.
– Скромная студенточка, – меланхолично прокомментировал Джонсон.
– Одну из них, очевидно, оставил Фурнье, другая, как установлено, принадлежит Билроту, – сказал Айзенменгер. – Это нам ничего не дает.
– Но если был еще третий, то, возможно, именно он дал ей наркотик и совершил насилие.
– Да, не исключено, – согласился доктор.
– Так это хорошо, не правда ли? – Елена записала и эту информацию. – Что-нибудь еще?
– Состояние внутренних органов описано очень бегло, но это и неудивительно: коль скоро смерть наступила не вследствие их повреждения, то единственное, что требуется, – подтвердить, что естественная болезнь тут ни при чем. Что меня беспокоит – это матка.
– Она, кажется, была удалена?
– Да. И это был единственный орган, вырезанный из тела.
– Но ведь она не была беременна? – спросил Джонсон. – Сайденхем утверждал, что не была.
– Ничего, свидетельствующего о беременности, обнаружено не было.
– Тогда почему это вас беспокоит? – спросила Елена.
– Ну, не вдаваясь в анатомические подробности, я сказал бы, что это не тот орган, который вырезают, когда просто хотят вскрыть брюшную полость несколькими взмахами ножа. Матка упрятана глубоко в тазовой полости, между прямой кишкой и мочевым пузырем. Выковыривать ее оттуда – то еще развлечение.
– Значит, ее извлекли не случайно?
Этого Айзенменгер не знал, в чем и признался.
– Но это наводит на серьезные размышления.
Айзенменгер кивнул, однако без особого энтузиазма. Елена задумалась. Джонсон в молчании допил свое вино под музыку Чайковского. Айзенменгер так же втихомолку сражался со своими гормонами.
Елена вздохнула, и вздох показался ему театральным, но отнюдь не в плохом смысле.
– Если я правильно понимаю, не все в заключении вас устраивает, но вы не можете сказать ничего конкретного, не имея под рукой каких-либо иных материалов, так?
Это звучало логично, и доктор, занятый собственными эмоциями, рассеянно согласился, не видя, к чему она клонит:
– Да. Этого недостаточно. В конце концов, это мнение только одного человека…
И лишь тут до него дошло. Она же хочет, чтобы он произвел повторное вскрытие! И выражение ее лица говорило об этом. Он бросил взгляд на Джонсона – тот тоже как-то странно ухмылялся. Айзенменгер вдруг осознал, что его очень хитро и умело заманили в ловушку.
– Я не могу, – заявил он Елене. – Это невозможно.
Она опять нахмурилась, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не улыбнуться, не уподобившись при этом охваченному страстью школьнику.
– Почему?! – спросила она так, словно он сморозил какую-то глупость вроде того, что женщин надо лишить права голоса.
– Ну, существует целый ряд причин…
Он хотел перечислить их, но осекся, когда Елена мягко спросила:
– И какие же это причины?
Вопрос был задан таким тоном, что Айзенменгер почувствовал себя обезоруженным. Он посмотрел на Джонсона, взгляд которого ясно говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– И как он это все объяснил?
– Сказал, что у него научный интерес к данной теме. Айзенменгер подумал, что интерес Билрота скорее проистекал из его одержимости, нежели наоборот, но решил оставить свои мысли при себе.
– Тем не менее этот факт не может не вызывать подозрений, – лишь заметил он сухо.
Но Джонсон продолжал стоять на своем:
– Он не делал этого, я знаю. Я это чувствую. Ведь и вы в глубине души считаете так же, сознайтесь?
Айзенменгер постарался определить, что именно он чувствует в этой связи, и пожал плечами:
– Возможно.
Елене Флеминг, похоже, надоели общие рассуждения, и она обратилась к Айзенменгеру с конкретным вопросом:
– Так как насчет заключения об аутопсии? Вы прочитали его? Каково ваше мнение?
Порывшись в портфеле, Айзенменгер достал заключение.
– По моему мнению, оно слишком тонкое.
Он положил листы на стол, частично накрыв ими белые и коричневые трубочки сахара, торчавшие из стеклянной вазы.
– Вот как?
У Елены был такой тон, будто она заплатила за консультацию втридорога, а ответа так и не получила.
Джонсон взял заключение в руки и пробежал взглядом по страницам, Елена же тем временем спросила:
– Что значит «тонкое»?
– Это значит, что в наше время заключения судмедэкспертов, как правило, толстые, объемистые, изложены сухим языком и весьма педантично, а главное, подчеркивают необходимость приостановки судебного разбирательства до выяснения всех обстоятельств. В данном случае мы не видим ничего подобного.
– Но разве плохо, если заключение составлено четко и ясно?
Айзенменгер, поколебавшись, заметил:
– Это зависит от того, насколько ясно само дело.
– Вот именно, – подтвердил Джонсон, протягивая Айзенменгеру заключение. – Если согласиться с постановлением суда, тогда все в порядке, если же поставить его под сомнение, то и заключение начинает вызывать вопросы.
– Вы не обнаружили таких мест, где просматриваются какие-либо нарушения стандартной процедуры или где выводы патологоанатома не подкреплены фактами?
– Да, и притом несколько.
Елена Флеминг вытащила записную книжку и ручку.
– Я слушаю вас.
Что-то в том, как она держалась, настораживало Айзен-менгера, но он не мог определить, что именно. Он положил заключение на стол и указал на первую страницу.
– Для начала несколько общих замечаний о вскрытии. Результаты внешнего осмотра изложены, мягко говоря, очень скупо. Полстраницы для этого недостаточно. Да, в заключении отмечен след от веревки на шее; написано, что он глубже спереди и постепенно уменьшается, сходя на нет в том месте, где позади нижней челюсти был завязан узел. Но никакие другие следы на теле, кроме повреждений половых органов, в заключении не упомянуты.
– Но, может быть, их и не было? – нахмурилась Елена.
– Нет, были. Они есть всегда и у всех. Даже у вас. Чуть видимый рассасывающийся синяк на локте, которым вы ударились о шкаф на прошлой неделе, ранка от заусенца, который вы откусили вчера, пятно на ноге, на которую вам наступили сегодня утром в автобусе.
– Возможно, он счел, что они не заслуживают внимания.
Айзенменгер покачал головой. Зазвучали аккорды Бетховена, проникая в подсознание слушателей.
– Судить о том, заслуживают они внимания или нет, не дело эксперта. Он должен осмотреть труп, собрать все имеющиеся данные и на их основании выдвинуть гипотезу.
– Кстати, он ничего не написал о ее ногтях, – вмешался Джонсон.
Замечание сержанта удивило Айзенменгера. Ему-то откуда об этом известно?
– А что такое с ногтями? – спросила Елена.
Джонсон принялся объяснять ей, какие следы остаются под ногтями, когда женщина оказывает сопротивление насильнику, а Айзенменгер тем временем гадал, с какой стати Елена вообще задает такие вопросы. Записывая слова Джонсона, она наморщила лоб и чуть приоткрыла рот. Губы женщины слегка блестели, и Айзенменгер подумал, не пользуется ли она для этого каким-нибудь специальным средством. Да нет, вряд ли. В ее возрасте… Сколько ей – тридцать два? Тридцать три?
Его гипоталамус, который уже некоторое время нашептывал что-то своему хозяину, принялся мурлыкать легкомысленную песенку.
– Вы упомянули половые органы, – закончив с Джонсоном, обратилась Елена к Айзенменгеру. Его подсознание тут же принялось похотливо потирать ладошки, услышав эти слова из уст красивой молодой женщины, в то время как «сверх-я» сурово упрекнуло в том, что он ведет себя как гиперсексуальный мальчишка.
– При изнасиловании травма наружных половых органов почти неизбежна. Насколько серьезной она окажется, зависит от того, насколько упорно сопротивляется женщина. Никакой травмы она не получит разве что в том случае, если будет находиться в наркотическом трансе.
– Но токсикологи говорят, что Экснер как раз находилась под действием наркотиков, – заметил Джонсон.
– Да, мидазолама. Наркотик, который используют, чтобы одурманить девушку во время свидания.
– А каково действие мидазолама? – спросила Елена, почувствовав, что постепенно теряет нить разговора.
– Он относится к обычным транквилизаторам наподобие валиума и оказывает примерно такое же действие, только более сильное. Человек, принявший дозу мидазолама, расслабляется, с трудом соображает, утрачивает контроль над собой, а главное, практически полностью теряет память. Если вы хотите изнасиловать кого-нибудь, то лучшего средства вам не сыскать.
– Но ведь Тим Билрот как раз и был осужден за изнасилование с применением наркотиков. Это лишь подкрепляет версию Уортон.
– Я думаю, – произнес Джонсон, – доктор Айзенменгер имеет в виду, что если бы Билрот дал ей мидазолам, то у нее не были бы повреждены половые органы, – она попросту не смогла бы оказать сопротивление.
Елена нахмурилась, и Айзенменгер залюбовался складкой, образовавшейся у нее между бровей. Где-то в мозгу доктора забил источник приятных эмоций. Подошла официантка и, похоже, расстроилась при виде того, как плохо гости пьют их божественный нектар.
– Но тогда отсутствие каких-либо следов на теле и постороннего материала под ногтями жертвы ничего не доказывает, – сказала Елена.
– Не в этом дело, – отозвался Айзенменгер. – Дело в том, что это вообще не было упомянуто в заключении.
– Значит, он провел вскрытие кое-как! – наконец-то догадалась она.
Источник бил все сильнее, теплота разливалась по всему телу. Но доктор, насколько мог, старался не отвлекаться от темы разговора.
– Сайденхем принадлежит к специалистам старой школы, а в те времена составляли краткие заключения.
– И что?
– А то… – Айзенменгер заколебался, не желая выступать в роли судьи. – Прежде такие патологоанатомы, как Сайденхем, были оракулами и могли сообщить хоть самому Господу Богу, чем больно одно из Его творений. Перед такими, как он, снимали шляпу все; клиницисты воспринимали их слова как истину в последней инстанции, как глас Божий, услышанный Моисеем на горе Синай.
– Да-а, времена изменились, – неопределенно протянула Елена.
– Вот именно, – подытожил Айзенменгер.
– У него уже были неприятности в суде в связи с таким подходом, – вскользь заметил Джонсон.
– И не один раз, – добавил Айзенменгер.
– Вы хотите сказать, что он плохой патологоанатом? – спросила Елена.
– Не знаю, – ответил он, помолчав, с удовольствием разглядывая очередную, вновь появившуюся складку у нее на лбу. Но уже спустя несколько мгновений Елена откинулась на спинку стула, положила ногу на ногу и впервые за вечер весело улыбнулась. Внутри у Айзенменгера вспыхнул настоящий фейерверк, голова закружилась, и он испугался, как бы совсем ее не потерять.
– А что же вы знаете в таком случае? – спросила она.
Джонсон молча пил вино и, похоже, полностью ушел в себя.
– Я знаю, – сказал он, подбирая слова, – что даже лучшие из нас делают ошибки, а Сайденхем – далеко не лучший.
– Но доказать этого вы не можете.
– На основании данного заключения – нет.
Елена по-прежнему улыбалась, теперь уже насмешливо. Глаза ее были зелеными, как у ирландки. Неокортекс Айзенменгера подвергался массированному артобстрелу. Если совсем недавно он считал Елену Флеминг хорошенькой женщиной, и не больше, то теперь он был убежден, что она представляет собой нечто совершенно особенное.
– Жаль, – ответила Елена просто.
– Но есть и еще кое-что, – поспешно добавил Айзенменгер, словно боясь, что, если молчание продлится еще секунду, он уже не сможет за себя поручиться.
Она вопросительно подняла брови.
– Заключения судебных медиков.
– В них есть что-то интересное? Я как раз хотела об этом спросить.
– Во влагалище было слишком много крови, но образцы, взятые с одежды, очень любопытны.
– Да, знаю, сперма трех разных мужчин, – несколько возбужденно сказала она.
– Скромная студенточка, – меланхолично прокомментировал Джонсон.
– Одну из них, очевидно, оставил Фурнье, другая, как установлено, принадлежит Билроту, – сказал Айзенменгер. – Это нам ничего не дает.
– Но если был еще третий, то, возможно, именно он дал ей наркотик и совершил насилие.
– Да, не исключено, – согласился доктор.
– Так это хорошо, не правда ли? – Елена записала и эту информацию. – Что-нибудь еще?
– Состояние внутренних органов описано очень бегло, но это и неудивительно: коль скоро смерть наступила не вследствие их повреждения, то единственное, что требуется, – подтвердить, что естественная болезнь тут ни при чем. Что меня беспокоит – это матка.
– Она, кажется, была удалена?
– Да. И это был единственный орган, вырезанный из тела.
– Но ведь она не была беременна? – спросил Джонсон. – Сайденхем утверждал, что не была.
– Ничего, свидетельствующего о беременности, обнаружено не было.
– Тогда почему это вас беспокоит? – спросила Елена.
– Ну, не вдаваясь в анатомические подробности, я сказал бы, что это не тот орган, который вырезают, когда просто хотят вскрыть брюшную полость несколькими взмахами ножа. Матка упрятана глубоко в тазовой полости, между прямой кишкой и мочевым пузырем. Выковыривать ее оттуда – то еще развлечение.
– Значит, ее извлекли не случайно?
Этого Айзенменгер не знал, в чем и признался.
– Но это наводит на серьезные размышления.
Айзенменгер кивнул, однако без особого энтузиазма. Елена задумалась. Джонсон в молчании допил свое вино под музыку Чайковского. Айзенменгер так же втихомолку сражался со своими гормонами.
Елена вздохнула, и вздох показался ему театральным, но отнюдь не в плохом смысле.
– Если я правильно понимаю, не все в заключении вас устраивает, но вы не можете сказать ничего конкретного, не имея под рукой каких-либо иных материалов, так?
Это звучало логично, и доктор, занятый собственными эмоциями, рассеянно согласился, не видя, к чему она клонит:
– Да. Этого недостаточно. В конце концов, это мнение только одного человека…
И лишь тут до него дошло. Она же хочет, чтобы он произвел повторное вскрытие! И выражение ее лица говорило об этом. Он бросил взгляд на Джонсона – тот тоже как-то странно ухмылялся. Айзенменгер вдруг осознал, что его очень хитро и умело заманили в ловушку.
– Я не могу, – заявил он Елене. – Это невозможно.
Она опять нахмурилась, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не улыбнуться, не уподобившись при этом охваченному страстью школьнику.
– Почему?! – спросила она так, словно он сморозил какую-то глупость вроде того, что женщин надо лишить права голоса.
– Ну, существует целый ряд причин…
Он хотел перечислить их, но осекся, когда Елена мягко спросила:
– И какие же это причины?
Вопрос был задан таким тоном, что Айзенменгер почувствовал себя обезоруженным. Он посмотрел на Джонсона, взгляд которого ясно говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67