— Верно, будут цвести до августа, — нахально подмигнул Кригер и показал красными рачьими глазами на выход. — Ждите меня на автостоянке перед ратушей.
Едва Савелов добрался до указанного места, как подкатил на роскошном «Мерседесе» и сам ухмыляющийся Кригер. После получаса блуждания по затененным окраинам Мюнхена и убедившись, что за ними нет хвоста, он протянул Савелову дискету:
— В ней инструкции по второй части операции «Тамплиер». На словах просили поздравить «Щербинку» с успешным выполнением первой ее части.
— Красноглазый идиот! — прошипел Савелов. — Какого дьявола ты мне полчаса вешал лапшу на уши про «одноруких бандитов»?
— Вовсе нет, герр Зильбербард, — не смутился тот. — Сейчас с казенной службы много ли на жизнь наскребешь?.. А в реальной жизни, как говорится, служба службой, а табачок, робята, тоже курить хоца. Поверь уж прожженному цинику Кригеру, герр Зильбербард, и соглашайся на мое деловое предложение.
— Не поверю! — отмахнулся Савелов. — К тому же у меня в кармане блоха на аркане.
— Разрази меня гром, если у вас нет солидного счета в Дойчебанке на ваше имя...
— Почему ты решил, что у меня должен быть солидный счет?
— Просветил меня в общих чертах один из серьезных людей. Операция, мол, связана с крутым бизнесом. Думаю, что после моего визита твои финансовые дела пойдут вверх, а на раскрутку, в этом разе, всегда полагается некоторый оборотный капитал. Сечешь, «Щербинка»?..
— Ты уверен?
— Скорее всего. Но «однорукие бандиты», это, так сказать, личная моя инициатива, — наклонился Кригер к Савелову. — Советую для начала войти в дело с однорукими... Заодно поймете, что это за зверь такой зубастый — капиталистический бизнес.
— Вы это серьезно? — перешел на «вы» Савелов, тем самым дистанцируясь от очень неожиданного коммерческого предложения.
— Вполне, герр Зильбербард. Даже советовался в Москве с теми серьезными людьми из очень, ну очень серьезного дома. Понимаете, о ком я?..
— Возможно...
— Они дают вам добро на приручение того зверя.
— Не лечите меня! — опять взбеленился Савелов. — Порете какую-то чушь... К тому же у меня совсем нет уверенности, что немецкая БНД не сечет каждый ваш шаг. А может, вы давно «двустволка», ради гешефта служите нашим и вашим...
— Для БНД я всего лишь бывший советский еврей, пострадавший от репрессий тоталитарного строя. С такими, как я, они, боясь базара в Тель-Авиве, дела не имеют.
— Если вы вхожи в тот серьезный дом, то какого черта разложились в пивной с русской воблой?
— Ха!.. Да в ГУЛАГе каждый затруханный баклан знает, что при шмоне вертухаи не найдут лишь то, что лежит на виду. А ваш покорный слуга, герр Зильбербард, — Кригер ткнул себя в грудь, — имел честь родиться под вой пурги в колымской зоне, в эпоху, так сказать, беспощадной борьбы интернационалистов с безродными космополитами...
— В таком случае вам и в самом деле больше подошел бы климат Израиля, а не Германии с Россией, — не удержался от колкости Савелов.
— Я тоже так когда-то думал, но там оказалось евреев на один квадратный километр слишком много, — засмеялся Кригер, останавливая машину перед новым домом Савелова. — Вот мой телефон, — вложил он визитку в руку Савелова. — Жду звонка, герр Зильбербард.
— Не надейтесь, что позвоню, — выходя из машины, бросил тот. — Вы свое дело сделали, а теперь, как говорится, адью навсегда, господин хороший.
* * *
И действительно, после встречи с Кригером Центр улучшил финансирование, и Савелов, чтобы не чувствовать себя нахлебником, решил заняться бизнесом. Он снял деньги со счета и позвонил Кригеру. Сумма, полученная им еще через неделю от Кригера, в один день сбывшего в Москве оптом огромную партию «одноруких бандитов», превзошла ожидания Савелова и сразу разрешила все их с Урсулой финансовые проблемы, а с ними и семейные. Кригер, вдохновленный посещением Москвы и полученным там гешефтом, любезно представил ему полный отчет и бухгалтерские документы о состоявшейся сделке.
В дальнейшем Кригер оказался незаменимым и в претворении в жизнь второй части операции «Тамплиер». По его наводке, разумеется, опять за определенный гешефт, Савелов выходил на нужных людей и после их дотошной проверки Центром открывал в оффшорных зонах на их имена подставные фирмы, на счета которых сразу потекли огромные суммы от сделок с российской зарубежной собственностью. Разумеется, что-то от этих сумм ложилось и на счет самого Савелова.
Кроме того, в предприимчивой голове Кригера родилось еще несколько хитроумных коммерческих проектов, связанных с продажей в страны третьего мира разнообразного современного оружия и боеприпасов, оставшихся на складах уходящей на родину Западной группировки войск. Благо, с тыловиками из этой группировки, сбывшими ему когда-то партию противогазов, дальновидный Кригер окончательно не порвал отношений. Были такие связи, по старой службе в Германии, и у самого Савелова.
Договориться с интендантами не представляло особой сложности. Те понимали, что в лучшем случае в России их семьи ждут лишь служебные квартиры с казенной мебелью. И самые отчаянные готовы были загнать с войсковых складов что угодно, сколько угодно, и главное, кому угодно, лишь бы платили «зелеными» в запечатанных пачках, а они, как известно, не пахнут.
Вскоре Савелов решил принять долевое участие и в этих проектах Кригера. «Что мне терять? — спросил себя он однажды и сам себе ответил: — Все, что мне было дорого, я уже потерял: Родину, офицерскую честь, отца, любимую жену и даже самого себя...». А сомнительность сделок с оружием?.. Так ли они сомнительны по сравнению с тем, что творится в родном отечестве?.. К тому же, в России сейчас, как и предсказывал Павел Иванович Толмачев, упорядоченная эвакуация стремительно переходила в фазу беззастенчивого мародерства: все, кому не лень, «с грозящей веселостью глаз», не обременяя себя сомнениями, наперегонки потащили общенародную, а с их точки зрения — ничейную, собственность в свои крысиные лабазы".
— Я не лучше, но и не хуже вас, господа-товарищи! — сказал Савелов самому себе. — В конце концов, в эпоху передела собственности что позволено Юпитеру, может быть позволено и Быку...
Впрочем, у подполковника Савелова все же иногда еще что-то скребло в груди. Бывало, что он с содроганием вспоминал отцовское: «Аз воздам!.. Аз воздам, Вадька!..» Но первая же сумма, полученная ими с Кригером за несколько дивизионов систем залпового огня, проданных на Ближний Восток, заглушила все его сомнения.
И еще: за последнее время, к полному недоумению Савелова, к нему совсем перестал являться Сарматов. Сколько бы он ни пытался вызвать его образ, тот, даже в снах, никогда больше не приходил к нему из своего таинственного небытия.
* * *
Гонконг.
7 апреля 1991 года
С первыми лучами весеннего солнца окутанные туманом склоны холмов за стенами монастыря, как по мановению палочки волшебника, окрасились в глубокий перламутровый цвет. Князь тьмы отступал...
Профессор Осира из распахнутого окна кабинета полюбовался цветущими во дворе деревьями и позвонил в серебряный колокольчик. Появившийся на пороге монах приветствовал его поклоном.
— Все ли в порядке в монастыре, Яма-сита? — строго спросил профессор.
— Происшествий нет, сенсей. Два послушника-грека, отпущенные с вечера на моленье в русский храм, возвратились час назад и немедля приступили к медитации.
— Они молились всю ночь? — вскинул брови профессор.
— Молились. У православных сегодня главный праздник — Пасха, он посвящен воскресению их бога Иисуса...
— Я много лет провел среди русских и знаю значение православных праздников, — остановил монаха Осира и задумался. — И русские, и японцы говорят: «В родном доме и стены помогают». Так оно и есть... Возможно, это единственный шанс для Джона Карпентера?..
— Вряд ли, сенсей, — с сомнением отозвался Ямасита. — Когда греки позвали Джона с собой, он не вспомнил этого праздника.
— С нами поедут еще два монаха, — приказал Осира. — Выезжаем немедленно.
Обшарпанный джип еле тащился по забитым нескончаемым автомобильным потоком улицам мегаполиса. Сарматов, впервые покинувший стены монастыря, с интересом наблюдал за кипучей городской жизнью. Она ему нравилась.
— Куда мы едем, сенсей? — повернулся он к профессору Осире.
— Сегодня хорошая погода, — уклончиво ответил тот и процитировал коан средневекового японского поэта Фугая: — «В пустынных горах монах в созерцании. И ночью и днем — одинокий и тихий. Когда я покидаю чистые скалы, мир меня посещает — уносит покой».
— Тот мир, — Сарматов кивнул за окно автомобиля, — мне больше не противопоказан, и покой монастыря «Перелетных диких гусей» больше мне не на пользу. Я правильно понял коан поэта, сенсей?
— Правильно, — скупо улыбнулся старый профессор. — Во всяком случае, Джон, твой сенсей очень надеется на это...
Свернув с многополосной трассы и поплутав по узким тенистым улочкам, джип остановился на набережной. Отсюда открывался изумительный вид на затянутый нежной голубой дымкой залив, который бороздили во всех направлениях джонки китайских рыбаков. С высоты набережной из-за распушенных косых парусов джонки казались бабочками, легко порхающими в пронизанной солнцем небесной лазури.
— Можешь полюбоваться, Джон, — показал на залив Осира. — В молодости я часто медитировал на этом месте и предавался сладким воспоминаниям о моих близких и друзьях.
Сарматов устроился на бетонном парапете и с наслаждением подставил обезображенное шрамами лицо жаркому тропическому солнцу. Внезапно его слух уловил какие-то мелодичные звуки. Они доносились со стороны узенькой улочки, выходящей к заливу. Какая-то неведомая сила заставила его подняться и, забыв о спутниках, решительно направиться навстречу падающим сквозь зеленые кроны деревьев, чарующим и странно знакомым звукам.
Глядя вслед уходящему Сарматову, старый профессор Осира покачал седой головой и задумчиво сказал:
— Ухо человека слышит много голосов. Откуда они? Из безмолвной глубины начала начал.
А звуки все ширились и нарастали, пока не превратились в праздничную многоголосую симфонию. Симфонию торжества жизни над смертью, торжества любви над безверием и жестокостью сего мира.
Улочка закончилась небольшой площадью, на которой взметнула к весеннему небу златоглавые купола православная церковь. Вековые колокола на ее звоннице исторгали ту торжественную и победную мелодию, которая с неведомой силой повлекла к себе Сарматова, заставила непривычно трепетать и сжиматься в тревожном предчувствии его исстрадавшееся в многолетних скитаниях сердце.
Толпившиеся у церковной паперти празднично одетые люди удивленно расступились перед решительно шагающим монахом, облаченным в желтый халат-дэли. А тот, не доходя до паперти, размашисто, по-православному, троекратно перекрестился, поднял к золотым куполам наполненные слезами глаза и застыл словно в столбняке...
* * *
Из края в край над весенней донской степью торжественно плывет ликующий колокольный звон. Буйная грива хлещет по щекам прижавшегося к конской шее пацаненка. Свежий ветер свистит в его ушах и высекает слезы из глаз. Сминая копытами лазоревый первоцвет, темно-гнедой Чертушка несет его, как на крыльях, к вершине заросшего цветущей сиренью холма, который венчает белая лебедушка-церковь. От стен ее навстречу маленькому всаднику тянутся в белых ситцевых платочках старушки и бегут стайки звонкоголосой станичной ребятни. По шляху мимо синеглазых озерцов, оставшихся от половодья, мимо древнего кургана с каменной скифской бабой, степенно вышагивают к пасхальной вечерне старые, повидавшие лиха на своем веку казаки. Среди них выделяется не утраченными с возрастом могучим ростом и статью дед пацаненка — Платон Григорьевич Сарматов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39