За стаканом оно легче переносится. А тут сюда выдернули. План оперативных мероприятий по Косте высиживают уже битых три часа. Случайно это, Леха, случайно.
— Извини.
Алексей перегнулся через стол, вытащил из дисковода свой диск, положил в коробочку и спрятал в барсетку.
— Ладно, чужого не взял, своего не забыл. Прощай. — Он протянул руку.
Владимир спрыгнул со стола.
Они пожали руки и заглянули друг другу в глаза.
— Не поминай лихом, Вован. — Алексей наклонился к уху товарища. — Только для тебя информашка. Врач сказал, на службе надо ставить крест. В лучшем случае светит статья «шесть-б». Типа сотрясения мозгов. И то если правильно себя вести буду.
Он отстранился. Перешагнул через стул.
— Погоди, Леха.
Волков зашарил в кармане.
— Тут такие дела… — Он замялся. — Я в финчасть заходил. Там насчет зарплаты — болт в солидоле. Только не отказывайся. Потом отдашь.
Он быстро достал и сунул в нагрудный карман Алексею бумажную трубочку долларовой окраски.
Алексей машинально потянулся к карману. Волков накрыл его ладонь своею.
— Бери и не выеживайся!
Алексей посмотрел ему в лицо. Уронил руку.
Он знал, по слухам и агентурным данным знал, откуда у Волкова иногда появлялись зеленые бумажки. Но здесь, он рассудил, не важно, где взял, а важно, как распорядился.
— Спасибо, брат, — тихо прошептал он. — Встану на ноги, отдам.
Развернулся и стараясь держать спину, пошел к дверям.
Он закусил губу, чтобы то, что сейчас плескалось внутри, не выплеснулось наружу раньше, чем он окажется на улице.
Подальше от этого проклятого дома.
Глава восьмая. Charge the battеries
Жизнь, суетная, исступленная, несмотря ни на что, продолжалась. В окнах горел свет и мелькали человеческие силуэты, гротескно жестикулирующие и аляповато заляпанные светом.
Сразу из нескольких окон в вечер долбилась музыка. Не та, из алабамской ночи, а примитивно-слезливая и тупо-веселая, московский римейк всего на свете. Музыка портвейна и пива, а не жидкого ромового огня. Из первого подъезда заходилась попсовым плачем звездуля, потерявшая мужа-коротышку и не нашедшая пока ничего приличнее. В окне шестого этажа пьяно-эстетично дебоширил «Ленинград», в дальнем конце из черного квадрата окна скупой пацанской слезой капал на мозги лесоповальный шансон.
За домами устало гудело шоссе. Машины, перекликаясь клаксонами, везли седоков в ночь.
Этот двор, укрытый дырявым шатром листвы, был плохим убежищем для одинокого человека. Но лучшего Алексей не стал искать. Не было ни сил, ни желания. Уж он-то, истоптавший сотни километров по московским дворам, знал, что усилия не окупятся. Все худо-бедно приличное давно огорожено заборами с видеокамерами. А то загаженное, запустелое и трущобное, что осталось в коллективном пользовании, надо принимать, как судьбу, родителей и родину, не кривя рожу.
Вот он и вошел в первый же темный двор, куда привели ноги, и сел на первую же скамейку, у которой они отказались волочиться дальше. Осмотревшись, понял, что совершил ошибку. По привычке сел, как нормальный, задом на сиденье, ногами на земле. А, судя по зашарканным и заплеванным доскам, сидеть полагалось ногами на сиденье, задницей — на верхней жердочке спинки.
— Гиббоны, блин! — проворчал Алексей.
Сковырнул пробку зажигалкой, теплая пивная пена облепила пальцы. Закинул голову и влил в себя первый глоток. Оторвался перевести дух.
И тут же в голове закружила радужная карусель. Подхватила, запеленала яркими лентами, вздернула вверх, в самое небо…
…Сверху, сквозь рваную дерюгу листвы, он увидел одинокую фигурку на скамейке, не больше муравья на былинке, крохотную и жалкую в своей малости. А он, другой, тот, что был несравнимо сильнее и свободным, тот, что был наделен даром полета, устремил себя вверх, пробил слой смога и испарений, накрывший погружающийся в дурной сон большой город, увидел этот город гигантской светящейся медузой, кисельно растекшейся меж семи холмов, с такой высоты ничего человеческого уже было не различить, что уже само по себе неплохо, но он не стал долго любоваться видом, доступным каждому прилипшему носом к стеклу иллюминатора идущего на посадку самолета, а, вытянувшись, устремился еще выше, прямо в черноту неба, где зрели алмазные ягоды звезд; скорость стала нарастать, словно чернота тянула, засасывала в себя, и в какой-то момент он почувствовал, что превратился в размазанный сгусток ярко-фосфорного огня, кометой несущейся между звезд…
…Падение со звезд было мгновенным и оглушительным. Медленно вернулось ощущение тела и вместе с ним похмельная разбитость и тоска.
Алексей пошевелился, и тут же в грудь уперлась тупая боль.
Гнусавый голос что-то произнес. Совсем близко. Опасно близко.
Алексей открыл глаза.
На фоне окон дома отчетливо проступили два мужских силуэта.
— Что надо, гоблины? — спросил Алексей, пытаясь отлепить спину, но в грудь уперлось что-то твердое, и тупая боль вдавила назад.
— Сиди, пьянь, и не рыпайся! — прогнусавил голос.
— У тебя документы есть? — спросил другой, принадлежащий более крупному мужчине.
— Или бабки, — сократил беседу до минимума гнусавый.
Алексей присмотрелся. Над головами мужчин чернели нимбы фуражек.
Все сразу же встало на свои места. И новое место в жизни Алексею чрезвычайно не понравилось.
Один, слегка выпивший, в чужом дворе, на чужой «земле». Даже если есть паспорт, а в нем треклятая регистрация. Что дает тебе краснокожая паспортина российского гражданина? Ничего. Думаешь, взял тебя под свои крылья распятый державный орел? Фиг там два! Ты есть никто, и звать тебя «электорат», если нет у тебя Удостоверения. Не паршивого паспорта, ничего, кроме рожи твоей, не удостоверяющего, а Удостоверения! Маленькой такой книжечки, где четко прописано, что ты не тварь дрожащая, а право имеешь.
«Дурак Раскольников, бабку зарубил, чтобы что-то там себе доказать. Надо было со своими комплексами в охранку идти: там ему бы выдали не топор, а служебный наган, ксиву и — Право. Право карать и миловать на отдельном пятачке Империи, порученном тебе к охране и отведенном к кормлению. Быстро бы откормился, набил кулаки о «контингент», и было бы всем хорошо. И бывшему студенту, и Империи», — не к месту и не ко времени подумалось Алексею.
— Дубину убери, — как можно вежливее попросил он.
— Ты глянь, он уже права качает! Очухался, что ли? — Гнусавый явно получал чисто эстетическое удовольствие от власти. — А если дубиной по хребту, а? За сопротивление.
У второго к власти отношение было практичное, как у борова к кормушке.
— Проверь, что у него в кармане. В барсетке нифига нет.
— Там паспорт есть, — подсказал Алексей. — Вы, вообще, из какого отделения?
— Тебе какое дело? В отделение захотелось? Счас организую.
Гнусавый занес палку над головой.
Алексей чувствовал, что ничего не случится. Не посмеет ударить. По сценарию не катит. И дергаться не надо, еще есть шанс разрулить ситуацию.
Он заставил себя расслабиться и посмотреть на все происходящее отстранено, как бы со стороны. Обычно помогало — и в борцовском зале, и в жизни.
И вдруг обрушился вихрь фосфорного огня…
…Алексей почувствовал под ногами землю. Она слегка покачивалась, как палуба в шторм, но вырваться из-под ног и опрокидываться не собиралась.
Он потряс головой. Огляделся. Двор как двор. Нормальный, среднестатистический. Только что он в нем делает, Алексей вспомнить не мог. И откуда взялись два тела у его ног — тем более.
Одно из тел подавало признаки жизни, сучило ногами и издавало хриплый стон. Второе валялось мешком с картошкой, грузно и неподъемно.
Память и осознание себя вернулись моментально, будто вынырнул из вязкого дурного сна.
Алексей тихо охнул и потер висок.
— Ни фига себе, погорячился, — пробормотал он.
Первой, рефлекторной реакцией было установить рекорд бега на короткую дистанцию.
Он отчетливо осознал, что переступил черту. Дважды за день. Был опером, человеком с табельным стволом и ксивой. Стал никем, рядовым гражданином, манекеном для ментовской дубинки и сапога власти. И, не задержавшись на нижней точке бытия, на которой живет и пытается быть счастливым большинство, шагнул дальше. В полное ничто.
«Срок, как с куста, — холодно констатировал Алексей. — Даже справка из дурдома не поможет».
И вслед за этой ясностью обреченного в нем всплыл кто-то новый, бесстрастный и бесстрашный, плевавший на любые законы и правила. Он обладал несокрушимой волей и яростной жаждой жизни. Это новое, что пробудилось, ощущалось, как медленно дышащее фосфорное свечение в области пупка. И свет тек по венам холодным переливчатым огнем.
Алексей спокойно проверил содержимое барсетки и карманов. Доллары вытащить из нагрудного кармана не успели, а диск и рублевую мелочевку в качестве трофея оприходовали. Паспорт был на месте, его даже не трогали.
Поднял с земли диск. Вывернул карманы у сержантов. Набрали они за смену рублей семьсот на двоих. Забрал свои двести тридцать. Остальные запихнул в ширинку того, кто гнусаво мычал, медленно выползая из нокаута.
Проверил пульс на шее у второго. Пульс имелся, нитевидный, но вполне четкий. Появился соблазн пережать эту трепещущую ниточку жизни.
Алексей убрал руку. На секунду задумался. Оставлять блюстителей порядка в таком виде не хотелось.
Он «с мясом» сорвал погоны с гнусавого, потом, для симметрии и по справедливости, с напарника. Сунул их им в нагрудные карманы рубашек. Каждому его пару.
Сдержался, иначе бы черезчур наследил, и не увенчал фуражки смачным плевком.
На скамейке так и стояла недопитая бутылка пива. Помня о «пальчиках», Алексей взял ее, кстати, удивившись, что выпил так мало, а окосел до белой горячки с последующим мордобоем.
Чувствуя, что пиво в горло не полезет, Алексей уже собрался вылить остатки, но тут в голову пришла мысль.
Он раздвинул дряблые губы гнусавого, влил в рот, сколько вошло. Гнусавый, хоть и в нокауте, продукт в себя принял и даже благодарственно рыгнул. Напарник пить отказался, очевидно, потому что ничего не соображал. Пришлось умыть и залить грудь теплым пивом. Конечно, бедняге не полегчало, но амбре пошел качественный. С таким не грех пред светлые очи начальника показаться.
А чтобы до приезда начальства гоблины в синих рубашках не смогли привести себя в прилично-уставной вид, Алексей достал из чехла на поясе у гнусавого наручники. Одно кольцо защелкнул на его кисти. Второе… Для воплощения задуманного мешкообразного напарника требовалось подвинуть ближе.
И Алексей передвинул. Поразившись, как легко это у него получилось. Просто подцепил за ремень центнеровую тушу милиционера, и на одних пальцах, без кряка и усилий, перенес по воздуху на нужное место. При этом в глаза вновь плеснуло фосфорным огнем.
Кольцо, клацнув, защелкнулось. Напарники оказались прикованными друг к другу и оба вместе — к скамейке.
Алексей обрывком газеты протер поверхность наручников. Пряча пальцы в бумаге, отстегнул рацию с пояса гнусавого, положил ему на грудь.
Выпрямился. Осмотрелся. Запустил бутылкой в кусты.
На треск отреагировал склочный голос в окне первого этажа.
— Гады! Весь двор засрали! Щас милицию вызову.
— Не ори. Отдыхает милиция, — усмехнувшись, прошептал Алексей.
Переступил через растянувшегося в блаженном забытьи гнусавого, он, таясь в тени деревьев, выскользнул из двора.
Через минуту он ловил частника на Дмитровском шоссе.
Как оказался в этих краях, так далеко от дома, старался не думать.
Решил все происходящее принимать как должное. Иначе можно действительно тронуться умом.
Глава девятая. Home
Тропический ливень сменился моросящим осенним дождем. Сначала бодрящая прохлада освежала и возвращала покой, как прозрачный сентябрь после угара августа, но спустя минуту-другую вдруг сделалось постыло и одиноко, как под последним ноябрьским дождем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Извини.
Алексей перегнулся через стол, вытащил из дисковода свой диск, положил в коробочку и спрятал в барсетку.
— Ладно, чужого не взял, своего не забыл. Прощай. — Он протянул руку.
Владимир спрыгнул со стола.
Они пожали руки и заглянули друг другу в глаза.
— Не поминай лихом, Вован. — Алексей наклонился к уху товарища. — Только для тебя информашка. Врач сказал, на службе надо ставить крест. В лучшем случае светит статья «шесть-б». Типа сотрясения мозгов. И то если правильно себя вести буду.
Он отстранился. Перешагнул через стул.
— Погоди, Леха.
Волков зашарил в кармане.
— Тут такие дела… — Он замялся. — Я в финчасть заходил. Там насчет зарплаты — болт в солидоле. Только не отказывайся. Потом отдашь.
Он быстро достал и сунул в нагрудный карман Алексею бумажную трубочку долларовой окраски.
Алексей машинально потянулся к карману. Волков накрыл его ладонь своею.
— Бери и не выеживайся!
Алексей посмотрел ему в лицо. Уронил руку.
Он знал, по слухам и агентурным данным знал, откуда у Волкова иногда появлялись зеленые бумажки. Но здесь, он рассудил, не важно, где взял, а важно, как распорядился.
— Спасибо, брат, — тихо прошептал он. — Встану на ноги, отдам.
Развернулся и стараясь держать спину, пошел к дверям.
Он закусил губу, чтобы то, что сейчас плескалось внутри, не выплеснулось наружу раньше, чем он окажется на улице.
Подальше от этого проклятого дома.
Глава восьмая. Charge the battеries
Жизнь, суетная, исступленная, несмотря ни на что, продолжалась. В окнах горел свет и мелькали человеческие силуэты, гротескно жестикулирующие и аляповато заляпанные светом.
Сразу из нескольких окон в вечер долбилась музыка. Не та, из алабамской ночи, а примитивно-слезливая и тупо-веселая, московский римейк всего на свете. Музыка портвейна и пива, а не жидкого ромового огня. Из первого подъезда заходилась попсовым плачем звездуля, потерявшая мужа-коротышку и не нашедшая пока ничего приличнее. В окне шестого этажа пьяно-эстетично дебоширил «Ленинград», в дальнем конце из черного квадрата окна скупой пацанской слезой капал на мозги лесоповальный шансон.
За домами устало гудело шоссе. Машины, перекликаясь клаксонами, везли седоков в ночь.
Этот двор, укрытый дырявым шатром листвы, был плохим убежищем для одинокого человека. Но лучшего Алексей не стал искать. Не было ни сил, ни желания. Уж он-то, истоптавший сотни километров по московским дворам, знал, что усилия не окупятся. Все худо-бедно приличное давно огорожено заборами с видеокамерами. А то загаженное, запустелое и трущобное, что осталось в коллективном пользовании, надо принимать, как судьбу, родителей и родину, не кривя рожу.
Вот он и вошел в первый же темный двор, куда привели ноги, и сел на первую же скамейку, у которой они отказались волочиться дальше. Осмотревшись, понял, что совершил ошибку. По привычке сел, как нормальный, задом на сиденье, ногами на земле. А, судя по зашарканным и заплеванным доскам, сидеть полагалось ногами на сиденье, задницей — на верхней жердочке спинки.
— Гиббоны, блин! — проворчал Алексей.
Сковырнул пробку зажигалкой, теплая пивная пена облепила пальцы. Закинул голову и влил в себя первый глоток. Оторвался перевести дух.
И тут же в голове закружила радужная карусель. Подхватила, запеленала яркими лентами, вздернула вверх, в самое небо…
…Сверху, сквозь рваную дерюгу листвы, он увидел одинокую фигурку на скамейке, не больше муравья на былинке, крохотную и жалкую в своей малости. А он, другой, тот, что был несравнимо сильнее и свободным, тот, что был наделен даром полета, устремил себя вверх, пробил слой смога и испарений, накрывший погружающийся в дурной сон большой город, увидел этот город гигантской светящейся медузой, кисельно растекшейся меж семи холмов, с такой высоты ничего человеческого уже было не различить, что уже само по себе неплохо, но он не стал долго любоваться видом, доступным каждому прилипшему носом к стеклу иллюминатора идущего на посадку самолета, а, вытянувшись, устремился еще выше, прямо в черноту неба, где зрели алмазные ягоды звезд; скорость стала нарастать, словно чернота тянула, засасывала в себя, и в какой-то момент он почувствовал, что превратился в размазанный сгусток ярко-фосфорного огня, кометой несущейся между звезд…
…Падение со звезд было мгновенным и оглушительным. Медленно вернулось ощущение тела и вместе с ним похмельная разбитость и тоска.
Алексей пошевелился, и тут же в грудь уперлась тупая боль.
Гнусавый голос что-то произнес. Совсем близко. Опасно близко.
Алексей открыл глаза.
На фоне окон дома отчетливо проступили два мужских силуэта.
— Что надо, гоблины? — спросил Алексей, пытаясь отлепить спину, но в грудь уперлось что-то твердое, и тупая боль вдавила назад.
— Сиди, пьянь, и не рыпайся! — прогнусавил голос.
— У тебя документы есть? — спросил другой, принадлежащий более крупному мужчине.
— Или бабки, — сократил беседу до минимума гнусавый.
Алексей присмотрелся. Над головами мужчин чернели нимбы фуражек.
Все сразу же встало на свои места. И новое место в жизни Алексею чрезвычайно не понравилось.
Один, слегка выпивший, в чужом дворе, на чужой «земле». Даже если есть паспорт, а в нем треклятая регистрация. Что дает тебе краснокожая паспортина российского гражданина? Ничего. Думаешь, взял тебя под свои крылья распятый державный орел? Фиг там два! Ты есть никто, и звать тебя «электорат», если нет у тебя Удостоверения. Не паршивого паспорта, ничего, кроме рожи твоей, не удостоверяющего, а Удостоверения! Маленькой такой книжечки, где четко прописано, что ты не тварь дрожащая, а право имеешь.
«Дурак Раскольников, бабку зарубил, чтобы что-то там себе доказать. Надо было со своими комплексами в охранку идти: там ему бы выдали не топор, а служебный наган, ксиву и — Право. Право карать и миловать на отдельном пятачке Империи, порученном тебе к охране и отведенном к кормлению. Быстро бы откормился, набил кулаки о «контингент», и было бы всем хорошо. И бывшему студенту, и Империи», — не к месту и не ко времени подумалось Алексею.
— Дубину убери, — как можно вежливее попросил он.
— Ты глянь, он уже права качает! Очухался, что ли? — Гнусавый явно получал чисто эстетическое удовольствие от власти. — А если дубиной по хребту, а? За сопротивление.
У второго к власти отношение было практичное, как у борова к кормушке.
— Проверь, что у него в кармане. В барсетке нифига нет.
— Там паспорт есть, — подсказал Алексей. — Вы, вообще, из какого отделения?
— Тебе какое дело? В отделение захотелось? Счас организую.
Гнусавый занес палку над головой.
Алексей чувствовал, что ничего не случится. Не посмеет ударить. По сценарию не катит. И дергаться не надо, еще есть шанс разрулить ситуацию.
Он заставил себя расслабиться и посмотреть на все происходящее отстранено, как бы со стороны. Обычно помогало — и в борцовском зале, и в жизни.
И вдруг обрушился вихрь фосфорного огня…
…Алексей почувствовал под ногами землю. Она слегка покачивалась, как палуба в шторм, но вырваться из-под ног и опрокидываться не собиралась.
Он потряс головой. Огляделся. Двор как двор. Нормальный, среднестатистический. Только что он в нем делает, Алексей вспомнить не мог. И откуда взялись два тела у его ног — тем более.
Одно из тел подавало признаки жизни, сучило ногами и издавало хриплый стон. Второе валялось мешком с картошкой, грузно и неподъемно.
Память и осознание себя вернулись моментально, будто вынырнул из вязкого дурного сна.
Алексей тихо охнул и потер висок.
— Ни фига себе, погорячился, — пробормотал он.
Первой, рефлекторной реакцией было установить рекорд бега на короткую дистанцию.
Он отчетливо осознал, что переступил черту. Дважды за день. Был опером, человеком с табельным стволом и ксивой. Стал никем, рядовым гражданином, манекеном для ментовской дубинки и сапога власти. И, не задержавшись на нижней точке бытия, на которой живет и пытается быть счастливым большинство, шагнул дальше. В полное ничто.
«Срок, как с куста, — холодно констатировал Алексей. — Даже справка из дурдома не поможет».
И вслед за этой ясностью обреченного в нем всплыл кто-то новый, бесстрастный и бесстрашный, плевавший на любые законы и правила. Он обладал несокрушимой волей и яростной жаждой жизни. Это новое, что пробудилось, ощущалось, как медленно дышащее фосфорное свечение в области пупка. И свет тек по венам холодным переливчатым огнем.
Алексей спокойно проверил содержимое барсетки и карманов. Доллары вытащить из нагрудного кармана не успели, а диск и рублевую мелочевку в качестве трофея оприходовали. Паспорт был на месте, его даже не трогали.
Поднял с земли диск. Вывернул карманы у сержантов. Набрали они за смену рублей семьсот на двоих. Забрал свои двести тридцать. Остальные запихнул в ширинку того, кто гнусаво мычал, медленно выползая из нокаута.
Проверил пульс на шее у второго. Пульс имелся, нитевидный, но вполне четкий. Появился соблазн пережать эту трепещущую ниточку жизни.
Алексей убрал руку. На секунду задумался. Оставлять блюстителей порядка в таком виде не хотелось.
Он «с мясом» сорвал погоны с гнусавого, потом, для симметрии и по справедливости, с напарника. Сунул их им в нагрудные карманы рубашек. Каждому его пару.
Сдержался, иначе бы черезчур наследил, и не увенчал фуражки смачным плевком.
На скамейке так и стояла недопитая бутылка пива. Помня о «пальчиках», Алексей взял ее, кстати, удивившись, что выпил так мало, а окосел до белой горячки с последующим мордобоем.
Чувствуя, что пиво в горло не полезет, Алексей уже собрался вылить остатки, но тут в голову пришла мысль.
Он раздвинул дряблые губы гнусавого, влил в рот, сколько вошло. Гнусавый, хоть и в нокауте, продукт в себя принял и даже благодарственно рыгнул. Напарник пить отказался, очевидно, потому что ничего не соображал. Пришлось умыть и залить грудь теплым пивом. Конечно, бедняге не полегчало, но амбре пошел качественный. С таким не грех пред светлые очи начальника показаться.
А чтобы до приезда начальства гоблины в синих рубашках не смогли привести себя в прилично-уставной вид, Алексей достал из чехла на поясе у гнусавого наручники. Одно кольцо защелкнул на его кисти. Второе… Для воплощения задуманного мешкообразного напарника требовалось подвинуть ближе.
И Алексей передвинул. Поразившись, как легко это у него получилось. Просто подцепил за ремень центнеровую тушу милиционера, и на одних пальцах, без кряка и усилий, перенес по воздуху на нужное место. При этом в глаза вновь плеснуло фосфорным огнем.
Кольцо, клацнув, защелкнулось. Напарники оказались прикованными друг к другу и оба вместе — к скамейке.
Алексей обрывком газеты протер поверхность наручников. Пряча пальцы в бумаге, отстегнул рацию с пояса гнусавого, положил ему на грудь.
Выпрямился. Осмотрелся. Запустил бутылкой в кусты.
На треск отреагировал склочный голос в окне первого этажа.
— Гады! Весь двор засрали! Щас милицию вызову.
— Не ори. Отдыхает милиция, — усмехнувшись, прошептал Алексей.
Переступил через растянувшегося в блаженном забытьи гнусавого, он, таясь в тени деревьев, выскользнул из двора.
Через минуту он ловил частника на Дмитровском шоссе.
Как оказался в этих краях, так далеко от дома, старался не думать.
Решил все происходящее принимать как должное. Иначе можно действительно тронуться умом.
Глава девятая. Home
Тропический ливень сменился моросящим осенним дождем. Сначала бодрящая прохлада освежала и возвращала покой, как прозрачный сентябрь после угара августа, но спустя минуту-другую вдруг сделалось постыло и одиноко, как под последним ноябрьским дождем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49