36
Я запер Гэбни в сарае, перевел Джину и Урсулу в дом, укрыл их одеялами и заставил Урсулу выпить немного яблочного сока, который я нашел в холодильнике среди прочих запасов. Книги по выживанию на кухонной полке. Винтовка и дробовик над столом. Швейцарский армейский нож, целая коробка шприцев и медикаментов. Профессор готовился к дальнему рейсу.
Я позвонил в службу спасения по 911, потом заказал срочный разговор со Сьюзан Лафамилья. Она с поразительной быстротой оправилась от ужаса, снова превратилась в знающего свое дело профессионала, записала несколько ключевых деталей и сказала мне, что остальное берет на себя.
Через полчаса прибыли медики, сопровождаемые четырьмя машинами службы шерифа из округа Санта-Барбара. В ожидании их приезда я нашел записи Гэбни, причем это не потребовало с моей стороны особенного напряжения детективных способностей, потому что он оставил с полдюжины тетрадей на столе в столовой. Но больше двух страниц я не выдержал.
Следующую пару часов я провел в беседе с двумя сурового вида людьми в форме. Сьюзан Лафамилья приехала в компании с молодым человеком, одетым в костюм оливкового цвета от Хьюго Босса при галстуке «ретро», перекинулась несколькими словами с полицейскими и вызволила меня. Мистер Модник оказался одним из ее партнеров — имени его я так и не узнал. Он повел мою машину, а Сьюзан повезла меня домой на своем «ягуаре». Она ни о чем меня не спрашивала, и я заснул, довольный тем, что оказался в роли пассажира.
* * *
Я пропустил назначенную на следующее утро на десять часов встречу с Мелиссой, но не потому, что проспал. В шесть я был уже на ногах и наблюдал за тем, как новорожденные рыбки размером с острицу бойко снуют в пруду. К половине десятого прибыл в Сассекс-Ноул. Ворота были открыты, но дверь никто не открыл.
Я заметил одного из сыновей Хернандеса, который прореживал плющ недалеко от наружной стены усадьбы, и спросил его, где Джина. В какой-то больнице в Санта-Барбаре, ответил он. Нет, он не знает, в какой именно.
Я поверил ему, но все ж еще раз попробовал дверь.
Когда я отъезжал, он грустно взглянул на меня. Но, возможно, то была не грусть, а жалость — из-за моего маловерия.
* * *
Я уже стал выезжать на улицу, когда заметил, что с юга приближается коричневый «шевроле». Он ехал так медленно, что казался стоящим на месте. Я сдал назад и остановился, и как только он притормозил на въезде, уже был тут как тут, у окна водителя, и приветствовал испуганно глядевшую на меня Бетель Друкер.
— Извините, — пробормотала она и включила заднюю скорость.
— Нет, — сказал я, — прошу вас, не уезжайте. Дома никого нет, но мне нужно с вами поговорить.
— Говорить не о чем.
— Тогда зачем вы здесь?
— Не знаю. — На ней было простое коричневое платье, какая-то бижутерия и очень мало косметики. Ее фигура отказывалась подчиняться ограничениям. Но я не испытывал удовольствия при взгляде на нее. Думаю, ко мне еще не скоро вернется радость созерцания. — Правда не знаю, — повторила она. Ее рука оставалась все это время на рукоятке коробки передач.
— Вы приехали, чтобы выразить свое уважение этой семье. Очень достойный поступок с вашей стороны.
Она посмотрела на меня так, будто я говорил на неведомых ей языках. Я обошел вокруг капота и уселся на сиденье рядом с ней.
Она хотела было возразить, но потом с легкостью, говорившей о выработанной за многие годы — за целую жизнь — привычке к молчаливому согласию и приятию, ее лицо приняло выражение покорности судьбе.
— О чем вы хотите говорить?
— Вы знаете, что случилось?
Она кивнула.
— Ноэль мне сказал.
— Где сейчас Ноэль?
— Поехал с утра туда. Чтобы быть с ними.
Недосказанными остались слова «как обычно».
Я сказал:
— Он замечательный мальчик — вы прекрасно его воспитали.
Ее лицо дрогнуло.
— Он такой ужасно толковый, что иногда кажется, будто это не мой сын. Мне повезло, что я помню эту боль — когда выпихивала его наружу. Если посмотреть, так и не подумаешь, что он родился таким крупным. Почти четыре килограмма. Пятьдесят восемь сантиметров. Мне сказали, он будет играть в футбол. Никто не знал, какой он будет толковый.
— Он собирается учиться в Гарварде?
— Он не говорит мне всего, что собирается делать. А теперь, с вашего позволения, мне надо ехать; надо там убраться.
— В «Кружке»?
— Это единственный дом, который пока у меня есть.
— Дон собирается открыть ресторан в скором будущем?
Она пожала плечами.
— Он тоже не говорит мне о своих планах. Я просто хочу там убраться. Пока грязь не накопилась.
— Ладно, — сказал я. — Можно, я задам вам один вопрос — очень личный?
Ее глаза наполнились слезами.
— Это простой вопрос, Бетель.
— Конечно. Валяйте — да и какая разница? Говорю, танцую, позирую — каждый получает от меня то, что ему надо.
— Не знал, что вы работали фотомоделью, — солгал я.
— А как же! Ха! Конечно, я была известной, знаменитой манекенщицей. Со всем этим. — Она провела руками по груди и засмеялась. — Да, я была довольно хороша — как и Джина. Мы с ней были одного сорта. Только на меня приходили смотреть совсем не дамы, желающие купить платье.
— Снимки делал Джоэль?
Пауза. Ее лежавшие на баранке руки казались маленькими и очень белыми. На безымянном пальце было надето дешевое кольцо с камеей.
— Он. И другие. Ну и что с того? Я много снималась. Была фотозвездой. Даже когда была беременная и вот с таким пузом — у некоторых просто болезненная страсть смотреть на беременных женщин.
— Каждому свое.
Она резко повернулась, но тон се голоса был покорным:
— Вы смеетесь надо мной.
— Нет, — сказал я устало. — Не смеюсь.
Она внимательно посмотрела на меня, снова коснулась рукой своей груди.
— Вы видели меня. Вчера. Видели, как я уехала. И теперь хотите знать почему.
Я начал было говорить, но она остановила меня взмахом руки.
— Для вас, может, и глупо расстраиваться из-за такого, как он, — я и сама так думала. Очень глупо. Но я к этому привыкла. К тому, что я глупая. Так что какая разница? Вы, может, считаете меня очень-очень глупой, умственно отсталой, потому что думаете, что он был самая настоящая дрянь... Нет, подождите минуточку. Дайте мне закончить. Он и был самое что ни на есть дерьмо, без капельки доброты. От всего бесился и ярился — хотел, чтобы всегда все было, как надо ему. Наверно, тут виноваты и наркотики. Он страшно много кололся. Но виновато и то, что он просто так устроен. Подлая душа. Так что я понимаю, почему вы думаете что я глупая. Но он дал мне что-то, когда никто вообще ничего мне не давал — по крайней мере, в тот момент моей жизни. После появился Дон, и я буду плакать из-за него, если что-нибудь с ним случится, гораздо больше, чем плакала из-за... этого. Но в тот момент моей жизни, этот был первый, кто дал мне вообще что-то. Даже если он и не собирался этого делать, даже если сделал это потому, что не мог получить то, что очень хотел, и выместил все на мне. Это было неважно, понимаете? Как бы то ни было, получилось ведь хорошее — вы сами только что так сказали. Одна-единственная хорошая вещь в моей треклятой жизни. Вот я немножко и поплакала по нему. Нашла уютное местечко и выревелась как следует. Потом вспомнила, какой он был подонок, и перестала реветь. И теперь вы видите, я больше не плачу. Подойдет вам такой ответ?
Я покачал головой.
— Я не собираюсь судить вас, Бетель. И не считаю неправильным то, что вы расстроились.
— Ну, что ж... О чем же тогда вы хотели спросить?
— Ноэль знает, кто его отец?
Долгое молчание.
— А если не знает, вы ему скажете?
— Нет.
— Даже чтоб оберечь маленькую мисс?
— Оберечь? От чего?
— Чтобы не связывалась с дурным семенем.
— Не вижу в Ноэле ничего дурного.
Она заплакала.
Я дал ей свой носовой платок, она шумно высморкалась и сказала:
— Спасибо, сэр. — Она с минуту помолчала. — Я не поменялась бы местами с этой девочкой ни за что на свете. Да и ни с кем из них.
— Я тоже, Бетель. И о Ноэле спрашиваю совсем не для того, чтобы оберечь ее.
— А для чего же?
— Скажем так: из любопытства. Как еще одну вещь, которую хочу понять.
— Вы очень любопытный человек, да? Копаетесь в делах других людей.
— Раз так, забудьте о моем вопросе. Простите меня за копание в ваших делах.
— Может, это его надо поберечь от нее, а?
— Почему вы так говорите?
— Да по всему по этому. — Она смотрела сквозь ветровое стекло на огромный персиковый дом. — Такое может и сожрать без остатка. У Ноэля голова правильно работает, но кто знает... Вы правда думаете, что они... что у них...
— Кто знает? Они молоды, впереди их ждет много перемен.
— Потому мне и неспокойно. Вроде бы я-то как раз должна этого хотеть, но не хочу. Это не настоящее, это не для жизни обычных людей, для которой они созданы. Он — мое дитя, мне было очень больно, когда я выталкивала его наружу, и я не хочу видеть, как это все его пожирает.
— Я понимаю, что вы хотите сказать. Надеюсь, что и Мелиссе удастся этого избежать.
— Да. Наверно, ей пришлось несладко.
— Совсем несладко.
— Да, — сказала она, поднося руку к груди, но не коснулась ее и уронила руку.
Я открыл дверцу со своей стороны.
— Счастливо вам, и спасибо, что уделили мне время.
— Нет, — произнесла она. — Он не знает. Думает, что и я тоже не знаю. Я сказала ему, что это были однодневные гастроли, и нет никакой возможности когда-нибудь узнать. Он правда этому верит, потому что раньше я... кое-чем занималась. Я рассказала ему историю, в которой не очень хорошо выглядела, потому что мне пришлось это сделать. Мне надо было сделать то, что я считала правильным.
— Разумеется, — сказал я и взял ее руку в свою. — И это было на самом деле правильно — результат говорит сам за себя.
— Это верно.
— Бетель, я сказал о Ноэле то, что действительно думаю о нем. И заслуга в том, что он такой, целиком принадлежит вам.
Она сжала мою руку и тут же отпустила.
— То, что вы говорите, похоже на правду. Попробую в это поверить.
37
Майло заехал ко мне домой в четыре. Я работал над монографией и провел его в кабинет.
— Здесь масса всего на Дауса. — Он встряхнул свой кейс и поставил его мне на стол. — Только вряд ли пригодится.
— Может, и пригодится. Если потребуется возвращать то, что он уже успел хапнуть из состояния.
— Да, — сказал он, — надо же поаплодировать частному расследованию. Как ты?
— Отлично.
— Правда?
— Правда. А ты?
— Все еще работаю. Адвокату Лафамилья нравится мой стиль.
— Она женщина со вкусом.
— У тебя точно все нормально?
— Точно. В пруду у меня вывелись мальки, они живут и развиваются, так что я в отличном настроении.
— Мальки?
— Хочешь посмотреть?
— Конечно.
Мы спустились в японский садик. Он не сразу разглядел мальков, но потом все-таки их увидел. И улыбнулся.
— Да, они славные. Чем ты их кормишь?
— Размолотым кормом для рыбок.
— А их не съедают?
— Некоторых съедают. Но самые быстрые выживают.
— Ясно.
Майло уселся на камень и подставил лицо солнцу.
— Вчера поздно вечером в ресторане появился Никвист.
Поговорил несколько минут с Доном, потом уехал. Похоже, на прощание. Фургончик был упакован для длительного путешествия.
— Ты это узнал от своего наблюдателя?
— Со всеми подробностями. И когда ты уехал — с точностью до секунды. У него просто мания детальных отчетов. Если бы я не был дураком, то велел бы ему походить за тобой.
— А он смог бы помочь?
Он усмехнулся.
— Вероятно, нет. Там артрит и эмфизема. Но у него чертовски хороший почерк.
Он посмотрел на лист бумаги, вставленный в машинку.
— Что это такое?
— Моя монография.
— Значит, все вернулось в норму, а? Когда ты увидишь Мелиссу?
— Ты имеешь в виду лечение?
— Угу.
— Как можно скорее — как только она вернется в Лос-Анджелес. Я звонил им с час назад, она сказала, что не хочет отходить от матери. Врач, с которым я разговаривал, сомневается, что Джину можно будет перевезти раньше, чем через неделю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83