— Если вы были такого низкого мнения о ней, почему же приняли ее у себя в Гарварде как коллегу?
Он покачал головой и засмеялся.
— У меня она была ничем. Я бы ее отправил учиться на санитарку. С месяц она работала у моей жены. Обходы больных, дидактические сеансы и клинический надзор. Моя жена узнала о ее сексуальной патологии и пыталась ей помочь. По разработанной нами методике. Я с самого начала был против — чувствовал, что этой телке наша методика не подойдет — у нее нет достаточно сильной мотивации, никакой силы воли. Уже одна тучность делала ее непригодной — она была просто убогой. Но моя жена слишком добра. И я уступил.
— Она была вашим первым подопытным объектом — после Урсулы?
— Нашей первой пациенткой. К несчастью. И, как я и предсказывал, результаты были очень скудные. Что совсем не дискредитирует методику.
Он бросил острый взгляд на жену. Мне показалось, что один из пальцев напрягся.
— Да, я бы назвал самоубийство весьма скудным результатом, — заметил я.
— Самоубийство? — Он усмехнулся медленной, почти ленивой улыбкой. Потом покачал головой. — Намотай себе на ус: эта телка была не способна ни на какой самостоятельный поступок.
От Урсулы донеслись заглушенные кляпом звуки.
Гэбни повернулся к ней.
— Прости, милая, я тебе так и не сказал, верно?
— В Гарварде считали, что это самоубийство, — сказал я. — Каким-то образом на медфаке стало известно, что за исследования вы вели, и вас оттуда попросили.
— Каким-то образом, — повторил он, уже не усмехаясь. — Эта телка любила писать закапанные слезами «любовные» записки, которые она не отправляла, а складывала в ящик письменного стола. Отвратительная писанина.
Снова подойдя к жене, он погладил ее по щеке. Поцеловал в один из выбритых квадратиков на голове. Ее глаза были крепко зажмурены; отвернуться она не пыталась.
— Любовные записки, адресованные тебе, дорогая, — продолжал он. — Слезливые, бессвязные, которые вряд ли пригодились бы в качестве улик. Но в отделении у меня были враги, и они вцепились в меня. Я мог бы отбиться. Но в Гарварде мне больше нечего было делать — он действительно не так уж хорош, как о нем болтают. Нам явно пора было двигаться в другое место.
— Калифорния, — сказал я. — Сан-Лабрадор. Это было предложение вашей жены, не так ли? Отправиться на ловлю новых клинических возможностей.
Возможностей, которые выявились, когда Урсула наблюдала Айлин Уэгнер. Беседы за закрытыми дверями, превратившиеся в лечебные сеансы, как это часто случается. Айлин говорит о своем прошлом. О своих проблемах. О тех сексуальных конфликтах, которые заставили ее сменить педиатрию на психиатрию.
Рассказывает о своих впечатлениях от встречи много лет назад с одной очаровательной богатой женщиной, которая страдала агорафобией. Принцесса с изувеченным лицом, укрывшаяся в персиковом замке, превращенная в калеку страхом, который в конце концов передался и ее дочери, такой чудесной девчушке — она сама, самостоятельно обратилась за помощью...
Я вспомнил разговор, который был у меня одиннадцать лет назад. Айлин, в практичных туфлях и похожей на мужскую рубашку блузке, перекладывает свой кожаный саквояж из одной руки в другую.
Она по-настоящему красива. И это несмотря на шрамы... Мила. В ней есть что-то ранимое.
Похоже, вы немало узнали за столь краткий визит.
На щеках Айлин проступает румянец. Приходится стараться.
Ее смущение тогда озадачило меня. Теперь же все так ясно.
Там был не только один этот краткий визит.
Там было что-то гораздо большее, чем просто медицинские консультации.
Мелисса интуитивно чувствовала что-то необычное, хотя и не понимала, в чем дело: она дружит с мамой... ей нравится мама...
Джейкоб Датчи тоже знал — и постарался представить причину уклонения Джины от встречи со мной как ее страх перед врачами вообще.
Я поставил это под сомнение. Однако она встречалась с доктором Уэгнер.
Да, это вышло... неожиданно. Она не очень хорошо справляется с неожиданными ситуациями.
Вы хотите сказать, что она как-то отрицательно отреагировала просто на то, чтобы встретиться с доктором Уэгнер?
Скажем так: ей это было трудно.
Ей было бы легче иметь дело с врачом женского пола?
Нет! Это совершенно не так! Дело совсем не в этом.
Джина и Айлин...
Проснувшееся волнение... наклонности, которые и та и другая так долго пытались подавить. Желания, с которыми Джина справилась, выйдя замуж за человека с гротескной наружностью, сыгравшего роль отца. Для второго брака она выбрала бисексуала — старого друга, у которого была собственная тайна, с которым она могла найти избавление от одиночества, взаимную терпимость и создать видимость безмятежного супружеского счастья.
Отдельные спальни.
Айлин... пыталась преодолеть отвращение к самой себе, которое чувствовала после пережитого в Сассекс-Ноул, — оставила практику, уехала из города и стала путешествовать по миру, предлагая свои услуги в качестве врача и сиделки, не особенно заботясь о собственной защите. Посвятила себя спасению чужих жизней, перебарывая собственное страдание.
Она проиграла слишком много сражений в этой войне и поэтому избрала другую стратегию; стратегию, к которой обращались очень многие другие способные неблагополучные люди, — занялась изучением Души.
Детская психиатрия. Потому что надо вернуться к истокам всего.
Гарвард. Потому что надо учиться у лучших специалистов.
Гарвард и подруга сердца из «синих воротничков», электромонтер по профессии, не признающая никакого копания в душе.
Потом работа у Урсулы. Озорные боги, должно быть, давились от смеха.
Долгие беседы.
Исповеди.
Боль, и страсть, и смятение — и кто-то, кто выслушает все то, о чем Салли Этеридж не хотела и слышать.
Урсула выслушивала. И переменилась сама.
Скрывала это за игрой «в доктора».
Поведенческий кошмар становится явью. Озорные боги надрывают животики от злорадного смеха.
Лечение терпит неудачу. Такую, что хуже не бывает.
Прощай, Бостон.
Пора перебираться на новое место.
В Калифорнию, на поиски принцессы...
На поиски принцессы как идеи. То есть богатых людей, страдающих фобиями, которым Урсула определенно знала, как помочь.
Игра в доктора.
Гонорар за услуги. Крупный гонорар.
Все идет прекрасно.
Потом звонит ребенок. Опять...
— Возможности, — услышал я снова голос Гэбни. — Да, в основном она именно так это и представила. Деловое решение. Я предпочел бы Флориду — жизнь там дешевле и воздух намного лучше. Но она настаивала на Калифорнии, и я, не зная ее истинных намерений, в конце концов уступил. А когда я уступаю, все идет вкось и вкривь.
Он посмотрел на Джину с искаженным от ярости лицом — такая жгучая, грызущая душу ярость охватывает мужчину, когда ему не дают обладать тем, чем он жаждет обладать.
По вине другой женщины.
Самое большое оскорбление для мужчины — в его мужском естестве.
Внезапно меня осенило: Джоэль Макклоски тоже был оскорблен. Его отвергли ради другой женщины.
Грязная шутка.
Злая шутка. Она ввинчивалась в его размягченный наркотиками мозг, словно спирохета.
Отказ пульсировал у него внутри, как воспаленный гнойник. Его переполняла ненависть к гомосексуалистам...
Свою проблему он решил путем уничтожения Джининой красоты — стер с ее лица преступную женственность.
Он был слишком труслив, чтобы сделать это самому. Из-за трусости он молчал и о своих мотивах — боялся, что их раскрытие будет характеризовать его определенным образом.
А Джина — поняла она или нет, из-за чего пострадала?
Гэбни издал низкое, злобное ворчание. При этом он пристально смотрел на Джину. Потом перевел глаза на жену.
— Я никогда ее не обманывал, а она предпочла изменить правила игры — они обе так решили.
— Когда у вас возникли первые подозрения?
— Вскоре после того, как началось лечение вот этой твари. Не было ничего конкретного — просто кое-какие нюансы. Еле уловимые отклонения, которые человек, не знающий всего, что знал я, или просто безразличный, мог бы вообще не заметить. Она тратила на нее больше времени, чем на всех других пациентов. Проводила дополнительные сеансы, в которых с клинической точки зрения не было нужды. Переводила разговор на другую тему и оказывала странное сопротивление, когда я высказывал свои сомнения относительно целесообразности всего этого. И совершенно перестала бывать на ранчо, хотя раньше приезжала сюда регулярно. Несмотря на аллергию. Принимала антигистаминные препараты и мирилась с пыльцой ради того, чтобы проводить спокойные уик-энды в моем обществе. Всему этому пришел конец, как только она вторглась в наши жизни. — Он усмехнулся. — С тех пор она здесь впервые. Изобретала всякие глупые предлоги, чтобы оставаться в городе, и думала, что я их буду спокойно глотать... Но я, черт побери, прекрасно видел, что происходит. Мне нужны были факты, чтобы положить конец всей этой лжи. Поэтому я чуточку покопался в системе внутренней связи у нас в офисе и стал прослушивать разговоры. — Его круглое лицо затряслось. — Слышал, как они строили планы.
— Какие планы?
— Планы бегства. — Он провел свободной рукой по лицу, как будто хотел стереть все следы горя. — Вдвоем.
Гигантские шаги...
Интуиция не обманывала Мелиссу. Она не зря чувствовала, что Урсула оттесняет ее от матери... Гэбни сказал:
— И вот до какой низости все это дошло. Моя жена приняла от нее в подарок произведение искусства — одну исключительно ценную гравюру. И если это не вопиющее нарушение этики, то я не знаю, как это назвать, черт побери! Вы согласны?
Я кивнул.
— Деньги тоже переходили из рук в руки, — продолжал он. — Для нее деньги ничего не значат, потому что эта избалованная сука никогда не знала никаких лишений. Но мою жену они должны были неизбежно совратить — ведь она из бедной семьи. Несмотря на все, чего она достигла, хорошенькие вещицы все еще производят на нее впечатление. Она в этом отношении словно ребенок. Сука понимала это.
Он ткнул пальцем в сторону Джины:
— Она регулярно давала ей деньги — огромные суммы. У них был секретный банковский счет! Они называли это небольшими целевыми сбережениями. Хихикали при этом, словно глупые девчонки-школьницы. Хихикали и сговаривались все бросить, сбежать на какой-нибудь тропический остров и жить там как шлюхи. Не говоря уже об извращенности, какая бессмысленная растрата ценностей! У моей жены блестящее будущее. А эта сука соблазнила ее и хотела все разрушить. Я должен был вмешаться. Сука погубила бы ее.
Он нажал кнопку на пульте. Тело Джины подпрыгнуло. Урсула смотрела и тихо скулила.
Гэбни сказал:
— Замолчи, дорогая, или я сию минуту поджарю ей синапсы, и пусть этот проклятый план лечения катится ко всем чертям.
По щекам Урсулы катились слезы. Она молчала и не двигалась.
— Если это тебя расстраивает, дорогая, то винить ты можешь только себя.
Наконец его палец отпустил кнопку. Он повернулся ко мне.
— Если бы я был эгоистом, то просто убил бы ее. Но я хотел придать ее никчемной, пустой жизни хоть какой-то смысл. Поэтому я решил... взять ее в помощницы. В качестве стимула, как вы изволили глубокомысленно заметить.
— Кондиционирование in vivo, — уточнил я. — Плюс самодельное кино.
— Наука в реальном мире.
— Поэтому вы похитили ее.
— Ничего подобного. Она явилась добровольно.
— Как пациент к доктору.
— Именно так. — Он довольно усмехнулся. — Я позвонил ей утром, чтобы сообщить об изменении расписания. Вместо занятий в группе у нее будет индивидуальный сеанс со мной. Ее любимая доктор Урсула больна, и я ее заменяю. Я сказал ей, что сегодня мы должны сделать особенно большой шаг вперед, чтобы удивить ее дорогую Урсулу выдающимся успехом. Я проинструктировал ее, что она должна вывести свою машину за ворота усадьбы и подобрать меня в двух кварталах дальше точно в условленное время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83