— На самом деле все было не так уж гениально, — сказала она. — Я перепрыгнула через два класса в начальной школе, начала учиться в Тафте в пятнадцать и поступила в аспирантуру при Гарварде в девятнадцать. Лео Гэбни был моим преподавателем и главным наставником — помог избежать некоторых нелепостей, о которые может споткнуться человек. У меня двойная специализация — клиническая и психобиология; я прошла полный цикл подготовительных лекций по медицине.
Поэтому Лео и предложил мне перейти на медицинский факультет. Исследованиями для диссертации я занималась первые два года, соединила психологическую интернатуру с работой психиатра-практика и в итоге получила патент в обеих областях.
— Похоже, вам пришлось покрутиться.
— Это было чудесно, — произнесла она без намека на улыбку. — Чудесные были годы.
Она сняла очки и положила руки на стол ладонями вниз.
— Итак, — сказала она, — как нам следует расценивать исчезновение миссис Рэмп?
— Я полагал, что вы сможете просветить меня на этот счет.
— Мне хотелось бы воспользоваться тем, что вы виделись с ней совсем недавно.
— Я думал, вы с ней встречаетесь каждый день.
Она покачала головой.
— Уже нет. Мы сократили наши индивидуальные сеансы до двух-четырех раз в неделю, в зависимости от ее потребностей. Последний сеанс был во вторник — в тот день, когда вы позвонили. Все у нее шло прекрасно. Именно поэтому мне показалось, что вы вполне можете с ней поговорить. Что случилось с Мелиссой, почему она так расстроилась?
— Миссис Рэмп пыталась дать Мелиссе понять, что с ней все в порядке, что Мелисса может спокойно ехать в Гарвард. Мелисса рассердилась, выскочила из комнаты и убежала, а у ее матери случился этот ее приступ. Но она сама с ним справилась — вдохнула лекарство, которое называла мышечным релаксантом, и дышала определенным образом, пока приступ не прошел.
Она кивнула.
— Транквизон. Очень перспективное лекарство. Мы с мужем одними из первых применили его в клинических целях. Главное его преимущество — большая избирательность. Он действует непосредственно на симпатическую нервную систему и, по-видимому, не влияет на таламус и лимбическую систему. Более того, до сих пор никто не обнаружил вообще никакого влияния этого препарата на ЦНС. А это значит, что эффект привыкания к нему гораздо ниже — он не создает ни одной из проблем, с которыми связано применение валиума или ксанакса. Введение же через дыхательные пути означает быстрое восстановление дыхания, что, в свою очередь, оказывает общее благотворное воздействие на весь синдром. Единственный недостаток состоит в том, что это воздействие быстро проходит.
— У нее, во всяком случае, все получилось. Она успокоилась относительно быстро и была довольна тем, что сама справилась.
— Именно над этим мы и работаем, — сказала она. — Самоуважение. Мы используем лекарство в качестве трамплина для познавательной перестройки. Мы даем нашим пациентам познать успех, затем учим их видеть себя в силовой роли — рассматривать приступ не как трагедию, а как вызов их силе. Добиваться маленьких побед и на этом фундаменте строить дальше.
— Для нее это определенно была победа. Успокоившись, она поняла, что вопрос с Мелиссой остался нерешенным. Это расстроило ее, но приступ не повторился.
— И как она реагировала на это?
— Отправилась на поиски Мелиссы.
— Прекрасно, прекрасно. Ориентация на действие.
— К несчастью, Мелиссы в доме не оказалось — она уехала со своим другом. Я с полчаса посидел с миссис Рэмп, ожидая ее возвращения. После этого я Мелиссы больше не видел.
— Как вела себя миссис Рэмп, пока вы ждали?
— Сдержанно. Беспокоилась о том, как ей теперь все уладить с Мелиссой. Но паники никакой не было — напротив, она казалась вполне спокойной.
— И когда же Мелисса в конце концов вернулась?
Я обнаружил, что не знаю, и так ей и сказал.
— Значит, — рассуждала она, — все это, должно быть, повлияло на Джину больше, чем ей хотелось показать. Даже мне. Утром она позвонила и сказала, что у них было столкновение. В ее голосе слышалось напряжение, но она уверила меня, что с ней все в порядке. Способность пациента воспринимать себя как человека, уверенного в своих силах, настолько важна для лечения, что я не стала с ней спорить. Но я поняла, что нам с ней надо поговорить, Я предложила ей на выбор: индивидуальное собеседование или обсуждение в группе. Она сказала, что попробует группу — сегодня как раз был день очередного группового сеанса, — и, если это не поможет, то она, наверное, останется после занятия и все обсудит со мной с глазу на глаз. Вот почему меня так удивило, что она вообще не явилась, — я полагала, что этот сеанс должен был иметь для нее большое значение. В перерыве между первой и второй половиной группового занятия, в четыре часа, я позвонила к ней домой, говорила с ее мужем и узнала, что она отправилась на занятие в половине третьего. Я не хотела волновать его, но все-таки посоветовала обратиться в полицию. Я не успела кончить фразу, как услышала там крики и вопли.
Она остановилась и подалась вперед, так что ее груди улеглись на крышку стола.
— Видимо, Мелисса вошла в комнату и — по своему обычаю всюду совать свой нос — спросила у отчима, что происходит, он ей сказал, и она закатила истерику.
Она опять замолчала. Груди остались на месте, словно приношение.
Я заметил:
— Похоже, вы не очень жалуете Мелиссу.
Она повела плечами, откинулась на спинку стула.
— Разве мы это должны сейчас обсуждать?
— Пожалуй, нет.
Теперь она попыталась одернуть подол платья. Когда он не поддался, потянула сильнее.
— Ладно, — сказала она. — Вы ее защищаете. Я знаю, что люди, занимающиеся проблемами детей, постоянно оказываются втянутыми в ситуации подобного рода. Иногда это может быть даже необходимо. Но это не имеет никакого отношения к тому, с чем мы столкнулись в данный момент. Здесь перед нами кризисная ситуация. Женщина с серьезнейшей формой фобии, один из самых тяжелых случаев в моей практике, а практика у меня богатая. И она у нас оказалась предоставленной самой себе вынужденной реагировать на внешние воздействия, к которым совершенно не готова; она нарушила свой лечебный режим — предприняла шаги, для которых еще не созрела. И все это под давлением взаимоотношений с крайне неврастеничной девочкой-подростком. И вот здесь вступает в действие моя защитная функция. Я должна думать о своей больной. Вы, без сомнения, видите, что в отношениях между ними присутствует патология.
Она несколько раз принималась быстро мигать. Румяна у нее на щеках стали ярче от проступившего под ними настоящего румянца.
Я сказал:
— Может быть. Но не Мелисса изобрела эти отношения. Они не родились естественным путем, их сделали такими. Зачем же винить жертву?
— Уверяю вас...
— И потом я не вижу, почему вы чувствуете необходимость искать причину исчезновения в конфликте между матерью и дочерью. Ведь раньше Джина Рэмп никогда не позволяла Мелиссе путаться под ногами у своей патологии.
Она откатилась вместе с креслом немного назад, не спуская с меня глаз.
— А сейчас кто винит жертву?
— Ладно, — уступил я. — Так мы ни до чего не договоримся.
— Ни до чего. У вас есть еще информация для меня?
— Полагаю, вам знакомы обстоятельства, которые привели к возникновению фобии, — эта история с кислотой?
— Вы полагаете правильно, — произнесла она, почти не двигая губами.
— Человек, который сделал это, — Джоэль Макклоски — вернулся.
Ее губы образовали букву "о", но не издали никакого звука. Она поставила ноги параллельно и сжала колени.
— Вот черт, — сказала она. — Когда это произошло?
— Полгода назад, но он не звонил и никак не беспокоил семью. Нет никаких указаний на то, что он как-то замешан в исчезновении. Его допросили в полиции, но он представил алиби, и его отпустили. Если бы он хотел причинить какие-нибудь неприятности, то у него было для этого вполне достаточно времени — из тюрьмы он вышел шесть лет назад. И ни разу не пытался войти в контакт ни с ней, ни с кем-либо еще в семье.
— Шесть лет!
— Шесть лет, как его выпустили из тюрьмы. Большую часть этого времени он провел за пределами штата.
— Она мне ни словом не обмолвилась.
— Она этого не знала.
— Тогда откуда это знаете вы?
— Мелисса недавно узнала и рассказала мне.
Ее ноздри раздулись.
— И не сказала матери?
— Не хотела ее тревожить. Собиралась нанять частного детектива, чтобы тот проверил Макклоски.
— Гениально. Просто гениально. — Она покачала головой. — В свете случившегося вы согласны с таким решением?
— В тот момент казалось разумным не травмировать миссис Рэмп. Если бы детектив обнаружил, что Макклоски опасен, то ей бы сообщили.
— А как Мелисса узнала, что Макклоски вернулся?
Я повторил ей то, что мне было известно.
Она сказала:
— Невероятно. Ну, эта девочка с инициативой, приходится признать. Но ее вмешательство...
— Так она рассудила, и еще совсем не ясно, что ее решение было ошибочным. Вы, например, можете сказать с уверенностью, что на ее месте сообщили бы обо всем миссис Рэмп?
— Было бы неплохо иметь возможность выбора.
У нее был скорее обиженный, чем рассерженный вид.
Какая-то часть меня хотела извиниться. А другая часть хотела прочитать ей лекцию о правильном общении с семьей пациента.
Она снова заговорила:
— Все это время я упорно старалась показать ей, что внешний мир безопасен для нее, а он был, оказывается, на свободе.
Я сказал:
— Послушайте, пока ведь действительно нет никаких оснований считать, что произошло что-нибудь страшное. У нее могло что-то случиться с машиной. Или она просто решила немножко размяться, расправить крылышки. Тот факт, что она предпочла ехать сюда самостоятельно, по-моему, указывает именно на это.
— Значит, возвращение этого типа вас совершенно не беспокоит? А вдруг все шесть месяцев он подкарауливал ее?
— Вы часто бывали в этом доме. Когда вы с миссис Рэмп прогуливались вокруг квартала, вы хоть раз видели его? Его или кого-то другого?
— Нет, но я и не могла бы. Мое внимание было сосредоточено на ней.
— Даже и в этом случае, — сказал я. — Сан-Лабрадор не такое место, где можно безнаказанно кого-то подкарауливать. На улицах нет ни людей, ни машин, как будто специально, чтобы чужаки сразу бросались в глаза. А полиция работает как частная служба охраны. Специализируется на высматривании чужих.
— Согласна с вами. Но что, если он не просто сидел или слонялся у всех на виду? Что, если он проезжал на машине — не каждый день, а время от времени? И в разное время дня. В надежде случайно увидеть ее. А сегодня ему это удалось — он засек ее, когда она выезжала из дома одна, и поехал за ней. Или, может быть, это был вовсе не он, а кто-то, кого он нанял — как тогда. Так что для меня его алиби не имеет абсолютно никакого значения. А тот человек, который был тогда фактически исполнителем, — тот, кому Макклоски заплатил? Может, он тоже снова в городе?
— Мелвин Финдли, — уточнил я. — Это не тот человек, которому я поручил бы такую работу.
— Что вы хотите этим сказать?
— Чернокожий, разъезжающий по Сан-Лабрадору без очень уважительной причины, не продержался бы и двух минут. А Финдли ведь уже сидел как наемный исполнитель. Трудно себе представить, что он настолько глуп, чтобы еще раз пойти на такое дело.
— Возможно. — Она вздохнула. — Надеюсь, вы правы. Но я изучала работу преступного разума и уже давно отказалась от попыток вообще что-либо предполагать относительно человеческих возможностей.
— Кстати, раз уж мы говорим о преступном разуме. Миссис Рэмп вам когда-нибудь говорила, что за зуб имел на нее Макклоски?
Она сняла очки, побарабанила пальцами по столу, подобрала с поверхности стола какую-то ворсинку и стряхнула ее в сторону.
— Нет, не говорила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83