— Милый, ты, оказывается поэт! — И, потянув его за собой в квартиру, закрыла дверь.

Он уехал от нее рано утром и, разгоняясь в сторону верфи по скоростной магистрали Хигаси-Дори, скользкой от пролившегося ночью ливня с громом и молниями, всем своим существом все еще слышал, ощущал, обонял ее — чувствовал, как впиваются в его губы ее ненасытный рот, как ритмично вскидывается навстречу его движениям горячее тело, как звучат ее вздохи, стоны и крики — древние как сам род человеческий и неизменные как звезды над головой.
Сердитый гудок обогнавшей его «Тойоты» отвлек его от этих сладостных воспоминаний: оказалось, что его машину занесло на другую полосу. Очнись, сказал он себе и выровнял автомобиль, чувствуя, как скользят по мокрому бетону колеса, гробанешься — больше не увидишь ее. Он улыбнулся, вновь обретя власть над своим «Мицубиси» и с ревом проносясь мимо «Тойоты» в смерче мельчайшей водяной пыли, оседавшей на ее ветровом стекле, из-за которого в ярости грозил ему кулаком маленький лысый человечек. В душе я, конечно, камикадзе, подумал Брент и расхохотался.
Через несколько секунд он уже въезжал на территорию верфи и, выруливая к воротам, ведущим в док В—2, заметил, что водонапорная башня сдвинута со своих массивных опор и почернела как от разрыва бомбы или снаряда. Странно, подумал Брент, заворачивая на парковку, взорвалась она, что ли?
…Во вторник ровно в десять утра Брент постучал в дверь каюты Мацухары. Улыбающийся подполковник, поправляя перед зеркалом черный форменный галстук, сказал:
— Решил испытать судьбу, Брент-сан?
— То есть?
— Я слышал, тебе понравилась фугу?
Брент рассказал о своем гастрономическом испытании Аллену: ясно, что адмирал обсудил его с летчиком.
— Еще как понравилась! Впечатление останется на всю жизнь.
— Об этой рыбе и о способах насладиться ею у нас складывают стихи, — рассмеялся Мацухара и, глядя в зеркало, продекламировал в напевном ритме хайку:
Вчера вечером мы с ним ели фугу,
Сегодня иду за его гробом.
Оба расхохотались, а летчик продолжал:
— А вот еще — это об отвергнутом вздыхателе:
Я не увижу ее сегодня,
Она предпочла мне другого,
Что ж, буду есть фугу.
— Подожди еще минутку, Брент, я сейчас буду готов. — Он полез в свой маленький шкаф, достал автоматический «Оцу», надел и застегнул ремни плечевой кобуры, потом с привычной дотошностью летчика-истребителя, чья жизнь зависит от исправности оружия, ладонью вогнал в рукоятку круглую девятизарядную обойму, оттянул ствол, убедился, что патрон дослан в патронник, и с громким металлическим щелчком позволил пружине затвора стать на место. Потом он поставил оружие на предохранитель, спрятал его в кобуру под мышкой и надел синюю тужурку, сунув в карман три запасных обоймы. — Знаешь, Брент-сан, — чуть смущенно сказал он. — Наверно, мы с Кимио скоро поженимся.
— Я очень рад за тебя, Йоси-сан. Кимио так красива, умна и талантлива. Ты будешь с нею счастлив.
Летчик, неловко отведя глаза, сказал:
— Я знаю, вы, американцы, не верите в предзнаменования…
— Не верим, — отвечал Брент, сбитый с толку странным тоном друга.
— И ты, конечно, сочтешь меня суевером, но… В воскресенье вечером случилось… что-то странное.
— Ну-ну, говори же!
— Как тебе известно, я люблю читать…
Брент улыбнулся. Еще во время ледового плена команда «Йонаги» пристрастилась к чтению. Однако в этом никто не мог соперничать с адмиралом Фудзитой и подполковником Мацухарой, но если первый буквально глотал книги по истории второй мировой войны, то Йоси, с юности полюбивший американскую литературу, отдавал предпочтение Герману Мелвиллу, Стивену Крейну, Ричарду Генри Дану, Фолкнеру, Хемингуэю, Скотту Фицджеральду.
— Известно, — подтвердил он, показав глазами на книги, занимавшие каждый свободный дюйм пространства.
Летчик сел напротив Брента.
— Ты читал «Прощай, оружие»?
— Читал. Это Хемингуэй. Дело происходит, кажется, в Италии во время первой мировой. Там что-то про любовь.
Йоси улыбнулся, и напряжение, в котором он находился, как-то ослабело.
— Верно. Раненый американский волонтер попадает в госпиталь и там влюбляется в сестру.
— Ну, я помню, помню! Его зовут, кажется, Фред Генри, а ее… э-э…
— А ее — Кэтрин Беркли.
— Ну да! Такая чистая и трагическая любовь…
Летчик подался вперед и заговорил торопливо и взволнованно:
— В воскресенье ночью я дочитывал последние страницы и дошел до того «Места, когда Генри целует мертвую Кэтрин. В эту самую минуту молния ударила в водонапорную башню. Это было как прямое попадание полутонной бомбы — я никогда не видел ничего подобного…
Он замолчал, постукивая себя сжатым кулаком по колену. В тишине слышалось только ровное гудение корабельной вентиляции.
— Но я не понимаю, к чему это предзнаменование, — произнес наконец Брент.
— Эту молнию послали боги. Может быть, сам О-Куни-Нуси, повелитель мертвых… Это предупреждение мне.
При других обстоятельствах Брент, наверно, просто расхохотался бы над таким выводом, но Йоси был столь явно угнетен и подавлен, что американец понял: он нуждается в помощи. Но как ему помочь? Брент, дитя западной цивилизации, был бесконечно далек от тонкостей японской мистики, чужд предрассудкам, тогда как каждый матрос авианосца ежедневно имел дело с целым сонмом божеств, и его отношения с ними были недоступны пониманию человека, воспитанного в христианско-иудейской традиции единобожия. Однако он все же решил попытаться:
— Видишь ли, Йоси, примета сама по себе ничего не значит: все зависит от того, как ее толковать, и от настроения и обстоятельств толкующего.
— Ну разумеется, Брент-сан! Однако после этого происшествия у меня в душе образовалась какая-то странная пустота. Нет сомнения, что это было небесное знамение — каждый японец с детства умеет разбираться в этом.
— Йоси-сан, молния, конечно, может крушить и разрушать, но вспомни, что она сваривает и припаивает крепче любого аппарата или горелки.
— То есть ты хочешь сказать, что мне было дано доброе предзнаменование? — Йоси наконец-то улыбнулся. — Ты смышлен не по годам, Брент-сан. Мудрость тысячелетий осеняет тебя.
— Как же иначе? Адмирал дал мне «Хага-куре».
— И правильно сделал. Каждая строка в ней исполнена глубочайшего смысла и обращена к разуму и сердцу самурая.
— Раз уж ты заговорил о «Хага-куре», вспомни: там сказано, что границы ума человеческого раздвигаются в беседах с другими людьми. А мы с тобой все утро только тем и занимаемся.
— Твоя правда, Брент-сан, — со вздохом согласился летчик. — Может, ты и прав, а может, мы оба с тобой ошибаемся. — Он улыбнулся и показал на дверь. — Не забудь, нас с тобой ждут две очаровательные дамы.
— И это самое лучшее предзнаменование! — поднимаясь, сказал Брент.
Рассмеявшись, они вышли в коридор.
Но на парковке автомобилей за проходной им стало не до смеха. Там снова появились пикетчики Красной Армии, выкрикивающие лозунги и размахивающие самодельными плакатами. Число манифестантов увеличилось до пятидесяти. Вонь грязных тел и заношенной одежды ударила Бренту в нос, и лейтенант с омерзением скривился:
— Почему этот сброд так не любит мыться?
— Это мешает чистоте классового самосознания, — мрачно сострил Мацухара.
Они сделали всего несколько шагов, когда от толпы японцев, словно вожак от стаи бродячих псов, отделился единственный белый — рослый оборванный длинноволосый человек с перебитым носом и дыркой на месте передних зубов. В руках он держал плакат «Смерть американским империалистам!» Это с ним подрался Брент, когда они с Мацухарой собирались в гости к Кимио: губы у него до сих пор еще были разбиты и распухли, а нос и часть щеки заклеены пластырем. Тем не менее он снова заступил дорогу лейтенанту и издал несколько гнусаво-утробных звуков, в которых с трудом можно было распознать пресловутое «Янки, убирайтесь домой!» Остальные пикетчики остановились и молча принялись наблюдать за тем, что последует.
— Дай пройти, сволочь террористская! — не замедляя шагов, крикнул ему Брент.
Бусинки круглых птичьих глаз сверкнули безумием, и пикетчик ответил залпом грязной брани.
— Ты что ж это один выперся? — сжимая кулаки, спросил Брент. — Иди, спрячься за женские спины, прикройся сопляками-подростками: это ж ваше красноармейское правило. Ну? Уберешься отсюда или опять полечить тебе зубы без наркоза?
Пикетчик шагнул в сторону, но когда Брент проходил мимо — плюнул ему в лицо. Американец ответил так стремительно, что длинноволосый не успел ни отшатнуться, ни прикрыться, ни уклониться от тяжелой оплеухи, пришедшейся на этот раз по уху. Завопив от боли, он обеими руками схватился за него, выронив плакат. В толпе послышались гневные голоса, но она раздалась в стороны, очистив проход.
— Я убью тебя! — крикнул пикетчик. — Попомнишь меня, лейтенант! Меня зовут Юджин Ниб, и я тебя убью, лейтенант Брент Росс!
— Он знает, как тебя зовут. Ты прославился, — сказал Мацухара.
— Угу. И затмил самого Боба Хоупа.

208 акров парка Уэно, окруженных монорельсовой железной дорогой, находятся в северной части японской столицы в районе Юракуто-Гинза. В этом самом крупном токийском парке есть зверинец, картинная галерея, музей науки и естествознания, храмы, пагоды и молельни. Сияющие Маюми и Кимио, обе в легких и ярких летних платьях, с какими-то таинственными свертками под мышкой, шли впереди, то и дело заливаясь счастливым и беззаботным смехом.
Был будний день — вторник, и навстречу лишь изредка попадались посетители. Брент сжал локоть Йоси, показав ему глазами на очень древнего старика с палкой, за которым, отставая ровно на пять футов, шла сгорбленная старушка.
— Видишь? — сказал Брент. — Традиции живы. Оба-сан не смеет идти рядом с одзи-сан.
— Значит, не все еще потеряно, — добродушно ответил тот, проводив взглядом удаляющуюся чету, неукоснительно выдерживавшую дистанцию.
— Идите сюда! — обернувшись, помахала им Кимио.
— Храм Тосогу! — крикнул в ответ летчик, показывая на старинную деревянную пятиярусную пагоду.
— Успеется с храмом! Догоняйте! — обе женщины расхохотались и ускорили шаги.
— Интересно, что это у них за свертки такие? — сказал Брент.
— Кто знает; что придет в голову женщинам, — ответил Йоси.
Они миновали современный комплекс зданий Токийского аквариума, расположившегося по берегу пруда Синобадзу, гладь которого была почти сплошь покрыта цветущим лотосом и водяными лилиями. Изящный каменный мостик был переброшен на островок, где высился старинный синтоистский храм. Вход в него охраняли два чугунных журавля с вытянутыми в небо шеями.
— Это храм Бентен — она покровительствует искусствам и красноречию, — объяснил Йоси.
— А сама-то она разговаривает? — поинтересовался Брент.
— О да, она очень болтлива.
Они поднялись выше, и Брент увидел бетонно-стальные небоскребы Токио, словно специально поставленные служить фоном для поросшего кленами холма за храмом и прудом. Перед Брентом предстали два лика Японии: храм, воплощавший незыблемость древних верований, был как бы вписан в панораму суперсовременных башен, над которыми полыхали неоновые огни реклам и торчали телевизионные антенны. Подумать только — мирно уживаются рядом.
— Смотри, — раздался рядом голос Мацухары. — Это дерево посадил ваш президент Улисс Симпсон Грант, — летчик показывал на старую, согнутую годами сосну.
— Вы подумайте!
Женщины повели их вниз по тропинке, извивавшейся между деревьев и кустов, и справа появился маленький храм.
— Семнадцатый век, — сказал Йоси. — Храм Киюмидзу.
Из-за крыши храма поднимался дымок. Они увидели во дворе группу женщин и девушек, толпившихся вокруг железной жаровни, на которой священник и двое служек что-то сжигали. Маюми и Кимио устремились туда, на ходу разворачивая свои свертки, а Йоси, взяв Брента за локоть, остановил его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49