Салон снова огласился криками «банзай!».
— Неделю назад израильская разведка сообщила, что два арабских эсминца класса «Джиринг» на большой скорости вышли из Суэцкого залива, — повернулся он к Бернштейну.
— Совершенно верно.
— И тогда мы предполагали, что двинутся они курсом на Владивосток. Теперь вероятнее, что они будут сопровождать десантные суда — то, что их заменяет у арабов. — Фудзита снова перевел взгляд на Аллена: — Ну, а что слышно от вашей лодки? Что поделывают транспорты во Владивостоке?
— Грузятся. По-прежнему стоят у причальной стенки.
— Вот и отлично. Полетная палуба у нас уже приведена в порядок, а без кормового ПУАЗО мы как-нибудь обойдемся. Можем сниматься с якоря. Старший механик! — обратился он к Тацуя Йосиде. — Вы доложили мне, что котлы отремонтированы? Так?
— Так точно, господин адмирал. С часовой готовностью можно будет дать давление в среднем по шестьсот фунтов на котел.
— А максимум?
— По семьсот пятьдесят во всех котлах, кроме третьего и восьмого. В них давление не должно превышать шестисот фунтов.
— Не должно так не должно. Тридцать один узел можем дать?
— Так точно, господин адмирал.
— Господин адмирал, — озабоченно спросил старший офицер Митаке Араи, — полагаю, все увольнения в город следует отменить?
У Брента заколотилось сердце и похолодело под ложечкой, но адмирал, окинув долгим взглядом карту мира, задумчиво произнес:
— Если Каддафи двинулся, у нас есть в запасе семнадцать дней. Нет, — повернулся он к Араи. — Часть команды сорок лет была «без берега». Еще неделю разрешаю увольнение по вахтам через день. Но из Токио никому не отлучаться.
— Есть никому не отлучаться!
Брент с таким шумом перевел дух, что сидевший рядом Аллен усмехнулся.
Фудзита, сморщившись, заговорил каким-то утробным голосом:
— Мы должны помнить, что угрозы нашей стране исходят с самых глубин низости человеческой. Стараться образумить безумца — не то ли, что, размахивая петушьим перышком, остудить солнце? — Его черные глаза прошлись по лицам присутствующих, подолгу задержавшись на каждом. — Нет, мы должны быть в любую минуту готовы сорвать его планы. — Крики «банзай!» прервали его речь, но адмирал вскинул руку, и крики словно отсекло бритвенно-острым лезвием ритуального меча. Повернувшись к изображению храма, он дважды хлопнул в ладоши. Все поднялись, японские офицеры повторили этот жест. — О великий Будда! Дай нам сил преодолеть препоны предрассудков и химер, отрешиться от иллюзий и укажи путь к истине. Дай нам читать в душах врагов наших, открой нам их сокровенные помыслы — так мы уничтожим их.
Опять по салону разнеслось хоровое «банзай».
Адмирал, почтительно сложив руки на груди, поднял глаза к портрету микадо.
— Завтра император дает мне аудиенцию. Дух кокутай осеняет нас, божественный Хирохито ведет нас в бой, и мы не можем потерпеть поражение. — Блестящие, как антрацит, глаза прошлись по лицам в последний раз, и прозвучали слова: — Все свободны.
От дружного крика «Да здравствует император!» у Брента зазвенело в ушах.

На следующий день ровно в десять утра, вытянувшись на шканцах рядом с Алленом и Бернштейном, Брент наблюдал, как приближается к их шеренге крошечная фигурка Фудзиты. Адмирал сходил на берег. Всякий другой человек его роста и возраста производил бы, наверно, комичное впечатление, но адмирал в парадной форме, сшитой не меньше четырех десятилетий назад, — однобортной синей тужурке с широкими золотыми шевронами на рукавах и тремя вышитыми золотом цветками вишни на обеих сторонах стоячего воротника, брюках, заправленных в блестящие черные сапоги, фуражке с тремя золотыми галунами вдоль околыша и якорем на приподнятой тулье — выглядел настоящим воплощением нерушимых флотских традиций. Левой рукой, затянутой в белую перчатку, он придерживал меч.
Под звуки горнов и барабанную дробь пятьдесят матросов корабельной полиции, блеснув в воздухе штыками карабинов «Арисака», взяли «на караул». Когда адмирал в сопровождении старших офицеров прошел вдоль строя, главный боцман «Йонаги» Нориаки Докен, прижав к губам дудку, залился горделиво-ликующей трелью — сыграл «захождение».
Помедлив на верхней площадке трапа, адмирал четко повернулся вполоборота и отдал честь корабельному флагу. В ту же минуту из динамиков принудительной трансляции грянуло: «Команде для проводов выстроиться по правому борту!» Стальная палуба затряслась и загремела от топота нескольких тысяч ног — матросы в синих форменках ринулись на правый борт и застыли вдоль лееров, у орудийных башен, на ангарной и полетной палубах, смотровых галереях, на фор-марсе.
Адмирал без посторонней помощи начал спускаться по длинному трапу на пирс. Брент знал, что будет дальше, и не ошибся. Тот же металлический голос рявкнул в динамиках: «Команде — гимн!»
Три тысячи глоток затянули старинный, полузабытый и отмененный гимн императорской Японии:
Трупы плывут в морских пучинах,
Трупы гниют на горных лугах.
Мы умрем,
Мы умрем за императора.
Умрем без оглядки.
Адмирал, дойдя до нижней площадки трапа, повернулся и отвесил три поклона «Йонаге» — корме, средней части корабля и наконец носу. Брент бессознательно согнулся в ответном поклоне. Аллен и Бернштейн стояли как прежде.
— Правоверный иудей кланяется только Богу, — пробормотал израильтянин.
— Чем наш старичок не Бог? — еще тише ответил Аллен.
— Троекратное «банзай» адмиралу! — загремело в динамиках общекорабельной трансляции, и над причальной стенкой дока прокатились три многоголосых волны.
Брент видел, как матрос усадил Фудзиту в маленький электрокар вроде тех, что используются на площадках для гольфа, и, лавируя между бетонными надолбами, торчавшими как драконьи зубы, повез его за ворота. Там адмирал пересел в стоявший наготове лимузин и в сопровождении полицейской машины с красной мигалкой на крыше отбыл. Впереди и сзади шли два бронетранспортера с двенадцатью матросами в каждом и шевелящимися в бойницах стволами крупнокалиберных «Намбу».
— Вольно! Разойдись! — в последний раз рявкнули динамики, но матросы, глядя вслед удаляющемуся кортежу, продолжали восторженно кричать и размахивать бескозырками.
Брент, Марк Аллен и Ирвинг Бернштейн медленно повернулись спиной к фальшборту. Брент следом за ними шел к трапу, а в голове у него стучала одна и та же мысль: «До встречи с Маюми еще семь часов. Целых семь часов. Я не доживу».
8
На Маюми была белая шелковая блузка с присобранными у манжет рукавами и короткая узкая юбка, туго схваченная поясом по неправдоподобно тонкой талии. Бутылочка кока-колы, подумал Брент, усаживая девушку в автомобиль.
Тронувшись и чуть отъехав, он повернулся к ней:
— Я знаю место, где потрясающе кормят. Называется «Шардоннэ».
— Французский ресторан? Я вижу, Брент-сан, ты не в восторге от нашей кулинарии?
— Нет, отчего же, — пробормотал он.
— Но я же видела, с каким подозрением ты взирал на то, чем тебя потчевала Кимио.
Брент притормозил перед светофором и побарабанил по рулю:
— Но это вовсе не значит, что мне не нравятся блюда японской кухни. Просто я не все в ней понимаю…
Маюми засмеялась и, явно поддразнивая его, сказала:
— Есть одно кушанье, для которого тебе потребуется собрать все душевные силы. Решишься?
— Уже решился.
— И не пожалеешь?
— Нет!
— Тогда на первом перекрестке сверни направо, это на Мэйдзи-Дори. Называется «Хасимари-йа», — и добавила с насторожившей его значительностью: — Это блюдо для самураев. Тебе должно понравиться.
«Хасимари» найти было нетрудно: большой бамбуковый фонарь с бумажными стенками, покрытыми иероглифами, указывал направление. Пройдя за ворота в высокой бамбуковой ограде, Маюми и Брент оказались в небольшом саду, где росли карликовые сосны, аккуратно подстриженные кусты, а выложенная каменными плитами дорожка вела к шести хижинам, разбросанным как попало. Шумный мир остался за воротами, а здесь бумага и дерево заглушали все звуки современного города: слышалось только журчание ручья, через который были перекинуты ажурные мостики.
— Прямо Диснейленд какой-то, — восхитился Брент.
Маюми подозвала официантку, и улыбающаяся молодая женщина в строгом кимоно поспешила к ним навстречу:
— Добро пожаловать, госпожа Хатия. — Она поклонилась Бренту. — Меня зовут Фукико Хиронами, господин лейтенант. Сюда, пожалуйста. — Она указала на один из домиков. — Все уже готово.
— Ах, вот как! — сказал Брент Маюми. — Ты и не сомневалась, что я соглашусь.
В ответ она только засмеялась.
Хижина была обставлена так, чтобы можно было удовлетворить и традиционные, и западные вкусы: там стояли диван, стол и стулья для долговязых американцев, но пол был устлан татами, а в углу Брент увидел низенький столик.
Когда они сняли обувь, официантка вопросительно поглядела на Брента, а он ответил со вздохом:
— Будем следовать традициям, — и, согнувшись, с трудом уместил свои длинные ноги под низеньким столиком.
Обе женщины рассмеялись, и Маюми села напротив.
— Ты, наверно, знаешь, Брент, — сказала она, — что в каждом японском ресторане существует одно-два фирменных блюда. Но здесь выбор шире — ты можешь заказать и западную еду.
— Но мы же решили следовать традициям! На чем специализируется «Хасимари»?
— На фугу, — после мгновенного колебания ответила девушка.
Официантка подняла брови, и лицо ее дрогнуло.
— Это необыкновенно вкусно, а здешний повар — настоящий мастер своего дела.
— Но в таком случае почему мне понадобятся все душевные силы? — осведомился Брент. — Будем есть вашу фугу.
— Брент… — осторожно сказала она. — Сначала позволь, я тебе объясню…
— Слушаю.
Маюми побарабанила пальцами по столу. Вздохнула.
— Фугу — изумительная рыба, но требует особых правил приготовления. Дело в том, что… — она подалась вперед. — Некоторые ее части ядовиты.
— Ага, не обед, а нечто вроде русской рулетки: неизвестно, не вынесут ли тебя из-за стола ногами вперед.
— Она в триста раз более ядовита, чем цианистый калий.
Брент поперхнулся.
— Как же вы ее едите?
— Для нас это не просто еда. Это… как бы тебе объяснить?.. маленькая модель нашего земного существования.
— Маюми, при всем моем к тебе… Страшно хотелось бы посуществовать еще немного.
— Шеф-повар — волшебник, — засмеялась она. — Здесь почти не бывает отравлений.
— «Почти» звучит очень обнадеживающе.
— Ну, в прошлом году один посетитель потребовал, чтобы ему непременно подали печенку.
— А повар не рекомендовал?
— Ну разумеется, нет.
— Видишь ли, Маюми, у меня были кое-какие виды на тебя… Нечто вроде десерта, о котором мы с тобой оба думаем. Ты ведь сказала, что сама принимаешь решения, сама делаешь выбор.
— Брент, я еще пока не знаю, выбрала ли… Не хочу причинить боли ни тебе, ни себе.
— Но ты сказала, что этого обеда мы можем не пережить.
— Сказала. Так устроена жизнь.
— Вот жизнь я и выбираю. А твой выбор может быть — смерть. Отчего ты боишься разделить мой выбор со мной?!
Она подалась вперед, и в глазах ее появилась жестокость, о которой Брент даже не подозревал.
— Сначала пообедаем, — сказала она, беря его за руку, — а там видно будет. — Ее пальцы сильно стиснули его ладонь, прошлись по ссадинам на косточках.
Брент, на которого сильно подействовало ее возбуждение, повернулся к официантке:
— Фугу, — и поспешно добавил: — И сакэ, разумеется.
Рыба появилась в сопровождении шеф-повара — краснощекого седого человечка средних лет с улыбкой столь же необъятно-широкой, как и его талия. Он был похож на японского Санта-Клауса.
— Фугу! — объявил он, водружая на стол поднос с большой толстой коричневато-белой рыбой. — Я дипломированный специалист по приготовлению этого чуда природы, зовут меня Иназо Нитобе, и мне всегда очень приятно видеть истинных ценителей и знатоков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49