Он повернул голову и встретил взгляд зеленых глаз Кеннета Розенкранца.
— Ты кто? — спросил лейтенант.
— Тебе, косоглазая макака, не все равно? — вызывающе ответил американец, которому терять было нечего.
Таку потряс головой и с усилием приподнялся на локте.
— Ты Рози, я видел, как тебя вели к адмиралу.
— Я тебе, Исикава, не «Рози»!
— Откуда ты знаешь мое имя?
— Вон, на табличке написано, — американец, перекатившись на бок, ткнул пальцем в изножье койки, где висела дощечка со списком назначений и температурной кривой. — Протри свои щелочки, косой!
— Не смей называть меня косым.
— Но ты же косой?!
— Прекратить! — лаконично приказал фельдшер. — Чтоб поубивать друг друга, силенок еще маловато. — Он очертил в воздухе дугу. — Вы и так меня работой завалили.
Лежащий на соседней койке юноша, забинтованный с ног до головы и весь утыканный резиновыми трубками, выходящими из всех отверстий его тела, внезапно дернулся и издал тонкий пронзительный вопль — так стонет под слишком высоким давлением предохранительный клапан парового котла.
— Да заткните ж вы глотку этой суке! — крикнул Розенкранц.
— Такеда, введи ему четверть грана морфина, — распорядился Хорикоси, и старый санитар, взяв гиподермический шприц, впрыснул его содержимое в одну из трубок. Запеленутый в бинты кокон почти мгновенно затих.
— Долго не протянет, — вполголоса сказал санитар.
— Вот и хорошо, — заржал Кеннет. — Одной макакой меньше.
Хорикоси выпрямился и взглянул на американца:
— Капитан, предупреждаю: не укоротите язык — я вам сделаю колостомию и отправлю обратно на гауптвахту. — Он кивнул в сторону вооруженного матроса-часового, стоявшего у единственной двери в палату, и только собирался еще что-то добавить, как послышались крики:
— Доктор! Доктор! ЧП! Авария на полетной палубе! Вас срочно требуют к кормовому подъемнику!
Хорикоси двинулся по проходу между койками, потом на минуту остановился:
— Не забудьте о том, что я сказал. Колостомия, — с угрозой бросил он через плечо, взял маленький черный саквояж и мимо часового вышел из палаты.
— Что это еще за кол… кост… костоломия такая? Кости, что ли, мне ломать будет? — осведомился Кеннет.
— Нет. Тебе ушьют задний проход, а прямую кишку выведут наружу, и какать будешь в мешочек, — усмехнувшись, объяснил Исикава.
— И этот старый пердун решится на такое? — голос Кеннета дрогнул.
— Будь уверен.
Розенкранц некоторое время смотрел на него сквозь полуопущенные веки.
— Слушай, — сказал он. — А ведь это с тобой мы третьего дня схлестнулись над Токио?
— Как ты узнал?
— Разговоров было много. Ты молодец.
— Какой же молодец, когда валяюсь здесь?! Хотелось бы еще полетать.
— Мне бы тоже хотелось — и побольше, чем тебе. Ты оставил меня с носом, но без пятидесяти штук.
— Ты что, только ради денег воюешь?
— Да как тебе сказать… Я, конечно, не люблю жидов и кое-что насчет этого наболтал адмиралу. Но в конечном счете все решают деньги. — Он задумался на мгновение. — А для тебя? Неужели есть что-нибудь важнее?
— Честь. Гордость. Император. Кодекс бусидо.
— Кодексом сыт не будешь. И пьян, кстати, тоже. И бабу не подцепишь.
— Ты, я вижу, альтруист и бессребреник, — с сарказмом сказал Таку. — Высота твоих устремлений просто ошеломляет.
Кеннет побарабанил пальцами по тюфяку.
— А этот пижон… ну, с красным колпаком и зеленым обтекателем на машине — как его?..
— Подполковник Мацухара.
— Тоже летун — будь здоров. Мы с ним сцепились. Он сжег моего ведомого: отличный был пилот, хоть и поляк. Но и Мацухаре твоему от меня досталось. Я как врезал серию — крыло всмятку!
Таку окинул взглядом четкие очертания его тяжелого лица и вспомнил, как на совещании накинулся на Йоси, обвиняя того в трусости. От этого воспоминания на лбу выступила испарина, в горле застрял комок.
— Ты подбил Мацухару?
— Ну, я же говорю: крыло чуть не напрочь оттяпал.
— И он не мог продолжать бой?
— Какой там еще, к черту, бой?! Он лететь не мог! Спрыгнул, наверно, с парашютом?
— Нет, дотянул и сел на палубу.
— Ну ничего, следующий раз я его сделаю.
— Ты думаешь, у тебя будет «следующий раз»?
— Конечно! Иначе меня прикончили бы вместе с Харимой и Салимом.
— Мысль адмирала Фудзиты ходит никому не ведомыми тропами. Думаю, он припас для тебе что-то поинтереснее, чем просто смертная казнь.
Американец в явном волнении заерзал по кровати, не спуская глаз с лица Таку. Тот же взглянул Кеннету в глаза: это были глаза тигра, попавшегося в ловушку, сбитого влет ястреба, изготовившейся к броску кобры. Но страха в них не было — были смерть и ад. И низкий голос вдруг стал царапать, как наждак:
— Ты женат?
Таку насторожился было, но вопрос показался ему вполне невинным.
— Был женат. Жена умерла.
— Несчастные вы, в сущности, люди — японцы. Жалко мне вас.
— Это еще почему?
— Да потому, — через все его жестокое лицо поползла глумливая усмешка. — Что у вас за бабы? Это ж вообще не бабы — японки ваши! Титек нет, подержаться не за что… И еще, говорят, в этом месте у них — не вдоль, как у нормальных, а поперек и сикось-накось. Как вы их пилите — не представляю… — Он захохотал.
Исикава почувствовал, как всю кожу на нем вдруг туго стянули покалывающие мурашки. Внутри стало горячо, кровь забурлила. Исковерканное бешенством лицо, на котором резче и глубже проступили все морщины и складки, сделалось похожим на уродливую маску гнева. Рана давала себе знать, тело плохо слушалось его, но он встал, выдернув иглу капельницы из левой руки. Боли он не ощутил — только что-то теплое полилось от предплечья к ладони. Розенкранц тоже уже был на ногах и, продолжая посмеиваться, принял стойку.
Войдя в лазарет, Брент Росс услышал доносящийся из дальнего угла рев и мимо часового с «Оцу» в кобуре устремился туда. Мертвенно-бледный Таку Исикава и ухмыляющийся Кеннет Розенкранц стояли лицом к лицу. На обоих были только короткие больничные рубахи. Левая нога Таку была забинтована от лодыжки до бедра, из левой руки текла кровь. Он явно оберегал обожженную ногу и к тому же был еще слаб. Рубашка Кеннета была выпачкана сзади кровью и лимонно-желтыми подтеками гноя.
Закачались капельницы, зазвенев о штативы, — раненые повернулись к противникам. Брент, торопливо направляясь к ним, услышал за спиной шаги и голос Такеды.
— Прекратить! Дурачье! Сейчас же по койкам! — кричал он. За ним бухал тяжелыми ботинками по блестящему линолеуму часовой.
Но Исикава и Розенкранц уже ничего не слышали и ни на что не обращали внимания, готовясь к схватке.
— Розенкранц, не трогай его! — крикнул, переходя на бег, Брент.
Таку ударил первым, целясь американцу в горло. Если бы он сохранил свою прежнюю силу, удар мог быть сокрушительным, а то и смертельным. Но Рози успел закрыться, и ладонь японского летчика вместо того, чтобы разрубить гортань, ткнулась в бугор могучего плеча и уже на излете задела левое ухо. Американец не замедлил с ответом. От удара его огромного кулака, попавшего в ухо и щеку, Таку подкинуло вверх и отбросило спиной на металлическую прикроватную тумбочку. На пол со звоном и грохотом полетели лампа, графин с водой, стаканы, пузырьки с лекарствами. Отлетев к стене, Таку сполз вниз и присел на корточки, остекленевшими глазами следя за противником. Потом, ухватясь за спинку кровати, он сделал попытку подняться.
Кеннет быстро оглянулся через плечо и увидел Брента — тот, согнув руки в локтях, медленно и осторожно приближался к нему.
— А-а, — протянул Кеннет. — Кто к нам пришел! Старый знакомый, стопроцентный американец!
Санитар Такеда сделал новую попытку восстановить порядок:
— Я кому сказал — по местам! Прекратить безобразие! Оба — в постель! — Он двинулся мимо Брента к месту схватки, но лейтенант одной рукой легко придержал его.
— Пошел-ка ты… — отозвался Кеннет, сделав похабный жест.
— Розенкранц, ты просто сволочь, — придвигаясь к нему и сжимая кулаки, сказал Брент. Он чувствовал, как все туже натягиваются в нем нервы, как поднимается волна ярости. Мышцы плеч и рук напряглись, от шеи к квадратному подбородку толстыми веревками вздулись жилы.
— Капитан Розенкранц, мне приказано вас охранять. Если вы не будете слушаться старшего санитара Такеду, я отведу вас в карцер, — заговорил часовой, тоже пытаясь подойти поближе. Брент задержал и его. — Господин лейтенант, вы препятствуете исполнению моих обязанностей.
— Вы кто такой?
— Матрос Шосецу Юи, господин лейтенант.
— Как старший по званию, приказываю вернуться на ваш пост!
— Господин лейтенант…
— Исполнять!
— Слушайся, — захохотал Кеннет, — слушайся старших — особенно по званию, — и тебя не отшлепают.
— Мистер Росс, — вмешался Такеда. — В настоящий момент в судовом госпитале старший по должности — я. В отсутствие начальника МСЧ его заменяю я. А вы — строевой офицер, ваши приказы на госпиталь не распространяются.
— А ваши — не выполняются! — сердито отмахнулся Брент. — И потому по корабельному уставу любого флота я беру командование на себя.
— Я заявляю протест!
— Очень хорошо, Такеда. Подайте рапорт.
— Понял, старикан? — явно наслаждаясь происходящим, сказал Розенкранц. — Иди строчи.
— Я буду с ним драться, — медленно распрямляясь, сказал Исикава.
Брент, не обращая на него внимания, повернулся к Розенкранцу, и его синие глаза потемнели, сделавшись похожими на вороненую оружейную сталь.
— Нам с вами, капитан, надо бы разобраться что к чему. Но вы ранены.
Кеннет прищурился:
— Это ничего. Не беспокойся, мне это не помешает. — Его лицо озарилось чарующей улыбкой. — Надо успеть выбить из тебя дурь, пока ваш адмирал не… — Он выразительно полоснул себя пальцем по шее, и в ту же минуту его тяжелая широкая ладонь наотмашь хлестнула Брента по щеке с такой силой, что у лейтенанта лязгнули зубы, во рту появился солоноватый привкус, а из глаз посыпались искры. — Ну как? Вкусно? Еще хочешь?
— Не вмешивайтесь, лейтенант, — вскричал Таку Исикава.
— Уже вмешался, — процедил сквозь зубы Брент, чувствуя, как захлестывает его жаркая волна, заставляя сердце биться чаще. Он показал в угол палаты, где стояло семь пустых коек. — Прошу, капитан, добро пожаловать.
— С удовольствием.
Не обращая внимания на Такеду, оба американца под прицелом двадцати пар любопытных, предвкушающих зрелище глаз двинулись к месту своего поединка. Таку Исикава тяжело осел на койку. Старший санитар засеменил к телефону. Часовой стоически застыл у двери.
Противники оказались в относительно просторном пространстве, как бы отгороженном пустыми койками. Розенкранц сделал нырок и ударил первым, но Брент откачнулся всем своим хорошо тренированным телом назад, и кулак задел его подбородок по касательной.
Бренту часто приходилось драться. Сначала это были быстрые и неизменно победоносные потасовки с одноклассниками на спортивных площадках и в школьных коридорах. Потом пришел черед арабов. В день первой встречи с Сарой Арансон, в одном из токийских переулков, на него напали двое. Там, в темноте, удивление и страх почти мгновенно уступили место первобытной ярости и животной страсти крови. Какая там цивилизация, какая культура — он стал зверем, защищающим свою жизнь. Он помнил, как искалечил одного из нападавших и бутылкой с отбитым дном превратил лицо другого в сплошное кровавое месиво без глаз и без носа. С той же нерассуждающей, звериной яростью он трехфунтовым обрезком трубы изувечил убийцу в Оаху, не оставив на нем живого места. Теперь он смотрел в льдисто-зеленые глаза Розенкранца, и адреналин разгонял по крови неистовое желание уничтожить врага.
Но Кеннет был крепок и уступать не собирался, и рана не лишила его сил. Он был чуть ниже Брента ростом, но зато шире его в плечах и весь точно скручен из стальных канатов. Кроме того, ему, смертнику, терять было нечего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Ты кто? — спросил лейтенант.
— Тебе, косоглазая макака, не все равно? — вызывающе ответил американец, которому терять было нечего.
Таку потряс головой и с усилием приподнялся на локте.
— Ты Рози, я видел, как тебя вели к адмиралу.
— Я тебе, Исикава, не «Рози»!
— Откуда ты знаешь мое имя?
— Вон, на табличке написано, — американец, перекатившись на бок, ткнул пальцем в изножье койки, где висела дощечка со списком назначений и температурной кривой. — Протри свои щелочки, косой!
— Не смей называть меня косым.
— Но ты же косой?!
— Прекратить! — лаконично приказал фельдшер. — Чтоб поубивать друг друга, силенок еще маловато. — Он очертил в воздухе дугу. — Вы и так меня работой завалили.
Лежащий на соседней койке юноша, забинтованный с ног до головы и весь утыканный резиновыми трубками, выходящими из всех отверстий его тела, внезапно дернулся и издал тонкий пронзительный вопль — так стонет под слишком высоким давлением предохранительный клапан парового котла.
— Да заткните ж вы глотку этой суке! — крикнул Розенкранц.
— Такеда, введи ему четверть грана морфина, — распорядился Хорикоси, и старый санитар, взяв гиподермический шприц, впрыснул его содержимое в одну из трубок. Запеленутый в бинты кокон почти мгновенно затих.
— Долго не протянет, — вполголоса сказал санитар.
— Вот и хорошо, — заржал Кеннет. — Одной макакой меньше.
Хорикоси выпрямился и взглянул на американца:
— Капитан, предупреждаю: не укоротите язык — я вам сделаю колостомию и отправлю обратно на гауптвахту. — Он кивнул в сторону вооруженного матроса-часового, стоявшего у единственной двери в палату, и только собирался еще что-то добавить, как послышались крики:
— Доктор! Доктор! ЧП! Авария на полетной палубе! Вас срочно требуют к кормовому подъемнику!
Хорикоси двинулся по проходу между койками, потом на минуту остановился:
— Не забудьте о том, что я сказал. Колостомия, — с угрозой бросил он через плечо, взял маленький черный саквояж и мимо часового вышел из палаты.
— Что это еще за кол… кост… костоломия такая? Кости, что ли, мне ломать будет? — осведомился Кеннет.
— Нет. Тебе ушьют задний проход, а прямую кишку выведут наружу, и какать будешь в мешочек, — усмехнувшись, объяснил Исикава.
— И этот старый пердун решится на такое? — голос Кеннета дрогнул.
— Будь уверен.
Розенкранц некоторое время смотрел на него сквозь полуопущенные веки.
— Слушай, — сказал он. — А ведь это с тобой мы третьего дня схлестнулись над Токио?
— Как ты узнал?
— Разговоров было много. Ты молодец.
— Какой же молодец, когда валяюсь здесь?! Хотелось бы еще полетать.
— Мне бы тоже хотелось — и побольше, чем тебе. Ты оставил меня с носом, но без пятидесяти штук.
— Ты что, только ради денег воюешь?
— Да как тебе сказать… Я, конечно, не люблю жидов и кое-что насчет этого наболтал адмиралу. Но в конечном счете все решают деньги. — Он задумался на мгновение. — А для тебя? Неужели есть что-нибудь важнее?
— Честь. Гордость. Император. Кодекс бусидо.
— Кодексом сыт не будешь. И пьян, кстати, тоже. И бабу не подцепишь.
— Ты, я вижу, альтруист и бессребреник, — с сарказмом сказал Таку. — Высота твоих устремлений просто ошеломляет.
Кеннет побарабанил пальцами по тюфяку.
— А этот пижон… ну, с красным колпаком и зеленым обтекателем на машине — как его?..
— Подполковник Мацухара.
— Тоже летун — будь здоров. Мы с ним сцепились. Он сжег моего ведомого: отличный был пилот, хоть и поляк. Но и Мацухаре твоему от меня досталось. Я как врезал серию — крыло всмятку!
Таку окинул взглядом четкие очертания его тяжелого лица и вспомнил, как на совещании накинулся на Йоси, обвиняя того в трусости. От этого воспоминания на лбу выступила испарина, в горле застрял комок.
— Ты подбил Мацухару?
— Ну, я же говорю: крыло чуть не напрочь оттяпал.
— И он не мог продолжать бой?
— Какой там еще, к черту, бой?! Он лететь не мог! Спрыгнул, наверно, с парашютом?
— Нет, дотянул и сел на палубу.
— Ну ничего, следующий раз я его сделаю.
— Ты думаешь, у тебя будет «следующий раз»?
— Конечно! Иначе меня прикончили бы вместе с Харимой и Салимом.
— Мысль адмирала Фудзиты ходит никому не ведомыми тропами. Думаю, он припас для тебе что-то поинтереснее, чем просто смертная казнь.
Американец в явном волнении заерзал по кровати, не спуская глаз с лица Таку. Тот же взглянул Кеннету в глаза: это были глаза тигра, попавшегося в ловушку, сбитого влет ястреба, изготовившейся к броску кобры. Но страха в них не было — были смерть и ад. И низкий голос вдруг стал царапать, как наждак:
— Ты женат?
Таку насторожился было, но вопрос показался ему вполне невинным.
— Был женат. Жена умерла.
— Несчастные вы, в сущности, люди — японцы. Жалко мне вас.
— Это еще почему?
— Да потому, — через все его жестокое лицо поползла глумливая усмешка. — Что у вас за бабы? Это ж вообще не бабы — японки ваши! Титек нет, подержаться не за что… И еще, говорят, в этом месте у них — не вдоль, как у нормальных, а поперек и сикось-накось. Как вы их пилите — не представляю… — Он захохотал.
Исикава почувствовал, как всю кожу на нем вдруг туго стянули покалывающие мурашки. Внутри стало горячо, кровь забурлила. Исковерканное бешенством лицо, на котором резче и глубже проступили все морщины и складки, сделалось похожим на уродливую маску гнева. Рана давала себе знать, тело плохо слушалось его, но он встал, выдернув иглу капельницы из левой руки. Боли он не ощутил — только что-то теплое полилось от предплечья к ладони. Розенкранц тоже уже был на ногах и, продолжая посмеиваться, принял стойку.
Войдя в лазарет, Брент Росс услышал доносящийся из дальнего угла рев и мимо часового с «Оцу» в кобуре устремился туда. Мертвенно-бледный Таку Исикава и ухмыляющийся Кеннет Розенкранц стояли лицом к лицу. На обоих были только короткие больничные рубахи. Левая нога Таку была забинтована от лодыжки до бедра, из левой руки текла кровь. Он явно оберегал обожженную ногу и к тому же был еще слаб. Рубашка Кеннета была выпачкана сзади кровью и лимонно-желтыми подтеками гноя.
Закачались капельницы, зазвенев о штативы, — раненые повернулись к противникам. Брент, торопливо направляясь к ним, услышал за спиной шаги и голос Такеды.
— Прекратить! Дурачье! Сейчас же по койкам! — кричал он. За ним бухал тяжелыми ботинками по блестящему линолеуму часовой.
Но Исикава и Розенкранц уже ничего не слышали и ни на что не обращали внимания, готовясь к схватке.
— Розенкранц, не трогай его! — крикнул, переходя на бег, Брент.
Таку ударил первым, целясь американцу в горло. Если бы он сохранил свою прежнюю силу, удар мог быть сокрушительным, а то и смертельным. Но Рози успел закрыться, и ладонь японского летчика вместо того, чтобы разрубить гортань, ткнулась в бугор могучего плеча и уже на излете задела левое ухо. Американец не замедлил с ответом. От удара его огромного кулака, попавшего в ухо и щеку, Таку подкинуло вверх и отбросило спиной на металлическую прикроватную тумбочку. На пол со звоном и грохотом полетели лампа, графин с водой, стаканы, пузырьки с лекарствами. Отлетев к стене, Таку сполз вниз и присел на корточки, остекленевшими глазами следя за противником. Потом, ухватясь за спинку кровати, он сделал попытку подняться.
Кеннет быстро оглянулся через плечо и увидел Брента — тот, согнув руки в локтях, медленно и осторожно приближался к нему.
— А-а, — протянул Кеннет. — Кто к нам пришел! Старый знакомый, стопроцентный американец!
Санитар Такеда сделал новую попытку восстановить порядок:
— Я кому сказал — по местам! Прекратить безобразие! Оба — в постель! — Он двинулся мимо Брента к месту схватки, но лейтенант одной рукой легко придержал его.
— Пошел-ка ты… — отозвался Кеннет, сделав похабный жест.
— Розенкранц, ты просто сволочь, — придвигаясь к нему и сжимая кулаки, сказал Брент. Он чувствовал, как все туже натягиваются в нем нервы, как поднимается волна ярости. Мышцы плеч и рук напряглись, от шеи к квадратному подбородку толстыми веревками вздулись жилы.
— Капитан Розенкранц, мне приказано вас охранять. Если вы не будете слушаться старшего санитара Такеду, я отведу вас в карцер, — заговорил часовой, тоже пытаясь подойти поближе. Брент задержал и его. — Господин лейтенант, вы препятствуете исполнению моих обязанностей.
— Вы кто такой?
— Матрос Шосецу Юи, господин лейтенант.
— Как старший по званию, приказываю вернуться на ваш пост!
— Господин лейтенант…
— Исполнять!
— Слушайся, — захохотал Кеннет, — слушайся старших — особенно по званию, — и тебя не отшлепают.
— Мистер Росс, — вмешался Такеда. — В настоящий момент в судовом госпитале старший по должности — я. В отсутствие начальника МСЧ его заменяю я. А вы — строевой офицер, ваши приказы на госпиталь не распространяются.
— А ваши — не выполняются! — сердито отмахнулся Брент. — И потому по корабельному уставу любого флота я беру командование на себя.
— Я заявляю протест!
— Очень хорошо, Такеда. Подайте рапорт.
— Понял, старикан? — явно наслаждаясь происходящим, сказал Розенкранц. — Иди строчи.
— Я буду с ним драться, — медленно распрямляясь, сказал Исикава.
Брент, не обращая на него внимания, повернулся к Розенкранцу, и его синие глаза потемнели, сделавшись похожими на вороненую оружейную сталь.
— Нам с вами, капитан, надо бы разобраться что к чему. Но вы ранены.
Кеннет прищурился:
— Это ничего. Не беспокойся, мне это не помешает. — Его лицо озарилось чарующей улыбкой. — Надо успеть выбить из тебя дурь, пока ваш адмирал не… — Он выразительно полоснул себя пальцем по шее, и в ту же минуту его тяжелая широкая ладонь наотмашь хлестнула Брента по щеке с такой силой, что у лейтенанта лязгнули зубы, во рту появился солоноватый привкус, а из глаз посыпались искры. — Ну как? Вкусно? Еще хочешь?
— Не вмешивайтесь, лейтенант, — вскричал Таку Исикава.
— Уже вмешался, — процедил сквозь зубы Брент, чувствуя, как захлестывает его жаркая волна, заставляя сердце биться чаще. Он показал в угол палаты, где стояло семь пустых коек. — Прошу, капитан, добро пожаловать.
— С удовольствием.
Не обращая внимания на Такеду, оба американца под прицелом двадцати пар любопытных, предвкушающих зрелище глаз двинулись к месту своего поединка. Таку Исикава тяжело осел на койку. Старший санитар засеменил к телефону. Часовой стоически застыл у двери.
Противники оказались в относительно просторном пространстве, как бы отгороженном пустыми койками. Розенкранц сделал нырок и ударил первым, но Брент откачнулся всем своим хорошо тренированным телом назад, и кулак задел его подбородок по касательной.
Бренту часто приходилось драться. Сначала это были быстрые и неизменно победоносные потасовки с одноклассниками на спортивных площадках и в школьных коридорах. Потом пришел черед арабов. В день первой встречи с Сарой Арансон, в одном из токийских переулков, на него напали двое. Там, в темноте, удивление и страх почти мгновенно уступили место первобытной ярости и животной страсти крови. Какая там цивилизация, какая культура — он стал зверем, защищающим свою жизнь. Он помнил, как искалечил одного из нападавших и бутылкой с отбитым дном превратил лицо другого в сплошное кровавое месиво без глаз и без носа. С той же нерассуждающей, звериной яростью он трехфунтовым обрезком трубы изувечил убийцу в Оаху, не оставив на нем живого места. Теперь он смотрел в льдисто-зеленые глаза Розенкранца, и адреналин разгонял по крови неистовое желание уничтожить врага.
Но Кеннет был крепок и уступать не собирался, и рана не лишила его сил. Он был чуть ниже Брента ростом, но зато шире его в плечах и весь точно скручен из стальных канатов. Кроме того, ему, смертнику, терять было нечего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49