Брент взял поданную ему чашечку с сакэ и выпил ее залпом.
— Опасная у вас специальность, — усмехнулся он. Мелькнула рука в ярком рукаве кимоно — и чашечка наполнилась вновь.
— Пустой сосуд следует наполнить, а полный — осушить, — напомнила Маюми японскую поговорку.
Они выпили, глядя друг другу в глаза.
Вооружась длинным ножом с тонким, наточенным как бритва лезвием, Иназо приступил к делу. Он молниеносно отрезал плавники и голову, вспорол брюхо и извлек внутренности, причем язык его работал с той же скоростью, что и руки.
— Перед вами самая крупная разновидность фугу — тигровая, — он снял кожу и вытряхнул потроха в специальный сосуд с крышкой. — Правила предписывают тридцать этапов приготовления рыбы. Видите, я удалил ядовитые части — кишки, печенку, яичники, почки, глаза и большую часть кожи. — Блеснул нож, отделяя от туши длинный тонкий ломтик, и Нитобе, причмокивая, в мгновение ока превратил его в десяток крошечных многогранных кубиков, а их тщательно промыл под струей воды. — Вот, теперь мы смыли яд.
Брент выпил третью порцию сакэ.
— Гениально, — проговорил он, чувствуя, что сомнения вновь одолевают его. — Жду не дождусь.
— Брент, может быть, ты все-таки закажешь что-нибудь другое? — спросила Маюми.
— Но ты же будешь есть фугу! — он взмахнул рукой, расплескав на стол ароматный сакэ.
— Буду.
— Ты говоришь ей «да».
— Прошу тебя, Брент.
— Извини, — рука его вновь описала круг. — Кругом фугу, сплошное фугу.
Повар засмеялся, пальцы его с непостижимым проворством порхали над блюдом.
— И таких кусочков у нас будет больше сотни, — сказал он.
— Черт возьми! — воскликнул Брент. — Птица!
— Журавль в полете! — пояснил повар.
Каждый кусочек становился пером, две горошины перца заменили глаза, искусно разложенная кожа стала хвостом — и на блюде как по волшебству возникла расправившая крылья, вытянувшая шею птица. Кусочки рыбы, составлявшие «тело» журавля, были нарезаны так тонко, что сквозь них просвечивали яркие цветы, которыми было расписано фарфоровое блюдо.
— Журавль означает долгую жизнь, господин лейтенант! — и с этими словами повар наконец поставил блюдо перед Брентом.
Брент и Маюми, взяв палочками-хаши по кусочку, обмакнули их в горячий соевый соус с редисом и красным перцем и медленно стали есть, поглядывая друг на друга. Американец забыл о своих опасениях, но они не исчезли бесследно, а, смешавшись с волнением, подобным тому, которое испытывал он перед боем или любовным свиданием, словно тончайшая приправа, придавали особый вкус кушанью. Маюми не сводила с него глаз, как-то по-особому сиявших и вселявших в него смутное и радостное беспокойство. В них было обещание.
Нежнейшая рыба таяла у него в рту и по вкусу больше напоминала цыпленка.
— Замечательно! — сказал он.
— Я же говорила, Брент, что тебе понравится, — Маюми взяла еще кусочек. — Будем надеяться, что останемся живы.
Повар и официантка учтиво рассмеялись.
За «журавлем» последовали тончайшие ломтики копченого угря, разложенные на белом рисе в квадратных лакированных мисочках, суп из той же фугу — большие куски были сварены с грибами, капустой, морскими водорослями и луком-пореем. Наконец обед подошел к концу, повар и официантка, убрав со стола, ушли, деликатно прикрыв за собой дверь. Брент сидел неподвижно, перекатывая в пальцах пустую чашку и время от времени поглядывая на свою обворожительную сотрапезницу.
— Брент, — сказала она, продолжая о чем-то напряженно размышлять. — Только «Йонага» стоит между Японией и ее врагами, — и эти слова, как удар топора, разрубили воздушно-тонкий флер предвкушения, окутавший душу лейтенанта.
Его неприятно поразила эта резкая смена темы и настроения, прогнавшая блаженную истому, в которую он погрузился. Но он знал, что тревога за страну снедает душу каждого гражданина Японии, и вместо бодрых заверений ответил как подобало честному профессионалу:
— На вооружении у ваших сил самообороны самолеты, которые не могут летать, и корабли, которым не из чего и нечем стрелять. Зато есть девятая статья Конституции, и Красная Армия, и пацифисты, — он безнадежно махнул рукой.
— Но адмирал Фудзита подчиняется только микадо, — продолжала девушка.
— Это всем известно.
— А Хирохито больше не бог.
— Для Фудзиты и его экипажа он остался прежним священным символом.
— Не понимаю, как ты, американец, можешь верить в божественное происхождение Хирохито.
Потаенная, подсознательная досада наконец нашла себе выход, и Брент, не скрывая раздражения, подался вперед:
— А почему бы и нет? — заговорил он с горькой иронией. — Я из страны, где по телевизору показывают, как проповедники по утрам общаются с Богом, а днем сообщают о результатах этого общения своим прихожанам. И заколачивают они по миллиарду в год, и разъезжают на «Мерседесах» и «Роллс-Ройсах», и живут в миллионных особняках, вокруг, которых устраивают личные парки с аттракционами. Лгут, суесловят, развлекаются с продажными девками, берут у голодных людей чеки социального страхования. Ваш император-бог — ничто по сравнению с ними, — сердясь на Маюми за то, что разрушила послеобеденную негу, и на себя за то, что поддержал перемену темы, он неуклюже заерзал, перебирая длинными ногами, не умещавшимися под столом.
— Глупостей хватает и у вас, и у нас, — улыбнулась Маюми. — Пойдем. Расплети свои «бесконечности», — в глазах у нее вновь засиял прежний теплый свет.
Она поднялась, и Брент последовал ее примеру. Но через минуту они снова оказались бок о бок на мягком диване, и пальцы их переплелись. Маюми была так близко, что Брент чувствовал тепло ее тела и вдыхал пряный аромат ее духов, вызвавших у него сердцебиение.
— Ты снова со мной, — пробормотал он, притягивая ее еще ближе.
— Извини меня, Брент, я завела этот разговор… Война, политика… — Она поцеловала его в щеку. — Не сегодня.
— Что «не сегодня»?
Она усмехнулась:
— Сегодня война и политика ни к чему…
— Ты решила?
— Да.
— Что же ты решила?
— Увидишь.
— Мне ужасно нравится, как ты говоришь «да».
Вместо ответа она обвила его шею руками и подняла к нему запрокинутое лицо, подставив губы — горячие, влажные, жаждущие. Брент мягко пригибал ее к дивану, пока под тяжестью его тела она не вытянулась на подушках во весь рост. Руки его, путаясь в петлях, расстегивали многочисленные пуговицы на ее блузке и, справившись наконец с этим нелегким делом, стянули ее с плеч и отшвырнули на пол. Первый рубеж обороны был взят. За блузкой последовал лифчик, открывший глазам Брента тугие холмы полных грудей, увенчанных розовеющими вершинами крупных напрягшихся сосков.
Брент начал покрывать жадными поцелуями ее подбородок, бьющуюся на шее жилку, ложбинку между грудей, одновременно целуя один сосок и перекатывая между пальцами другой. Запрокинув голову с рассыпавшимися волосами, она застонала и крепко стиснула его голову ладонями. Рука Брента опустилась на ее узкую талию, нащупала «молнию» и яростно атаковала ее, потом стянула юбку, обнажив вздрагивающий живот, принялась гладить бедро и его нежную внутреннюю поверхность. Палец его проворной ящерицей пробирался все выше и выше, к самому сокровенному. Брент комкал и стягивал покрывавший его нейлон.
— Нет! Нет! Брент, не надо! — вскрикнула Маюми, отталкивая его.
— Не надо? — переспросил он. — Я думал, ты решила. Ты сказала мне «да». Так нечестно.
— Нечестно было бы продолжать, — ответила она, одной рукой натягивая юбку, а другой упираясь в плечо Брента и заставляя его сесть прямо.
— Не верю, — с тоскливой досадой сказал он.
Маюми, подобрав с пола лифчик и блузку, торопливо одевалась.
— Пожалуйста, отвези меня домой, — дрожащим голосом сказала она, застегивая блузку. — Пожалуйста, Брент.
Он сердито вскочил с дивана, подошел к столу и залпом выпил сакэ.
— Поехали, — бросил он, поворачиваясь, чтобы идти к двери. — Ради Бога, поехали поскорей!
Следом за ним она вышла в холодную ночь.

Выйдя из лифта у дверей квартиры Маюми, Брент старательно избегал ее взгляда и чувствовал внутри только какую-то злобную пустоту.
— Ты ничего не понял, да?
— Зачем ты меня дразнила? Знаешь, как называются такие женщины?
— Не знаю и знать не хочу. Я и не думала тебя дразнить, — голос Маюми звучал глухо, и вся она сжалась и нахохлилась как подраненный воробушек. — Может быть, мне еще хуже, чем тебе.
— Очень сомневаюсь.
Он почувствовал на ладони ее руку.
— Брент, я не могу быть игрушкой, забавой для моряка, которых у него десятки в каждом порту.
— О Господи! Не может быть, чтобы ты в самом деле так считала! — на место тоскливой пустоты нахлынула злость.
— Брент, пожалуйста, постарайся понять меня, — громко, со всхлипом вздохнув, сказала она. — Нет женщины, которая хотела бы стать подружкой на одну ночь.
— Я никогда даже не думал о тебе так!
— Нет? Тогда докажи!
— Как?
— Не торопи меня. Пусть все будет в свое время.
Брент в сердцах саданул кулаком по стене:
— Чего ты хочешь? Хочешь услышать, что я люблю тебя? Тебе нужны красивые слова?
Она прикусила губу:
— У меня нет… нет уверенности. Должна возникнуть какая-то надежная связь между нами. Одного секса мало, — и, помолчав, твердо добавила: — И я не из тех, кого можно по-скорому трахнуть в подворотне! Я не животное!
— Маюми, опомнись, что ты говоришь?!
Она взяла его за обе руки и подняла к нему черные, влажно заблестевшие глаза, от подступивших слез ставшие еще чернее.
— Брент, я не хотела тебя обидеть, — она искала его взгляд. — Мы еще увидимся с тобой?
Носком башмака Брент слегка ударил по плинтусу.
— Если захочешь, — он высвободился и сам взял в свои широкие ладони маленькие руки Маюми. — Ты очень много значишь для меня. Будь по-твоему: если тебе так лучше, не стану торопить тебя. — Впервые почти за целый час» он улыбнулся. — Поползем как улитки.
Лицо ее осветилось радостью.
— Знаешь, Брент, Кимио послезавтра, во вторник, вместе с Мацухарой собирается в парк Уэно.
— Йоси никогда в жизни не бросит свои самолеты.
— Кимио говорит, он обещал.
— Хорошо, — кивнул лейтенант, — послезавтра я свободен.
— Как я счастлива, Брент! — она закинула руки ему за шею, и он склонился к ней, ища ее губы, крепко прижал к себе и поцеловал, но это был уже совсем не тот поцелуй, что в ресторане.
Брент на мгновение отодвинулся, потом снова привлек ее к себе. Маюми поцеловала его в щеку и шею.
— Эй, поосторожней, не заводи меня!
Она рассмеялась, — снова зажурчало шампанское.
— Хорошо, буду осторожна, как будто гуляю у самого жерла вулкана.
— Значит, до вторника, — он выпустил ее руки и сделал шаг к лифту, но сдавленный голос, в котором чувствовалось огромное напряжение, окликнул его, и Брент обернулся.
— Ты, наверно, решишь, что я сошла с ума…
— О чем ты, Маюми?
— Я не могу видеть, как ты уходишь, не могу отпустить тебя так…
— Ты хочешь… Хочешь, чтобы я… остался?
— Да, — она, словно умоляя о чем-то, простерла руки. — Я больше не боюсь вулкана.
Брент шагнул к ней, снова взял ее руки и утонул во влажных безднах глаз.
— Ты уверена?
— Да.
— Лава может обжечь.
— Знаю. Я не боюсь.
Кольцо ее рук снова сомкнулось у него на шее, и от прикосновения губ Маюми Брента вновь охватила яростная тяга к этому горячему, трепетавшему и словно плавившемуся в его объятиях телу, так плотно прильнувшему к нему. Он крепко обхватил ее ягодицы, и она, выгнув стан, медленно закачалась вперед-назад в древнем и вечном ритме, которому от сотворения мира послушны охваченные страстью женщины. Сердце Брента уже не колотилось, а диким зверем билось о решетку ребер, покалывающие волны одна за другой ползли по спинному хребту, и жар охватывал его.
— Больше не будет «нет»? — выдохнул он.
— Да, милый. Я говорю тебе «да».
— Когда ты произносишь это слово, солнце на небе замирает и ветер прислушивается к нему…
Откинув голову, она рассмеялась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49