С собой он уносил собственное письмо ей, которое они сочиняли вместе и которое надежный человек Рафаловича должен был опустить в почтовый ящик где-нибудь, где Павла заведомо не будет. И следующие три дня они молчали, и может быть, поэтому оба чувствовали себя скованными, напряженными, компенсировали свою зажатость нарочитыми ласками и избыточной предупредительностью.
И простились они как-то по-деревянному. Павел сидел пень пнем, механически поедал прощальный обед, а она смотрела на него, подперев щеку рукой и не чувствуя ничего, кроме тупого, безотчетного раздражения. Когда он поднялся, взглянул на часы, что-то буркнул и, сгорбившись по-стариковски, вышел в прихожую, где уже стояла собранная дорожная сумка, она кинулась за ним следом, повыла немного, обняла его и поцеловала крепко-крепко. Короче, попрощалась чин-чином — все же как-никак актриса! — а внутри вся обмирала от внезапно раскрывшейся под ногами пропасти бесчувствия. И только когда дверь за ним закрылась, она бросилась в спальню, ничком повалилась поперек широкой кровати и разрыдалась в подушку. В его подушку, родную его запахом.
Ее визит к Шерову преследовал несколько целей: убедить его, что она ничего не знает о местопребывании Павла (что есть правда) и не верит в то, о чем он написал ей в письме (что есть неправда), а потому готова принять версию об умопомрачении мужа и просит разыскать его, чтобы потом помочь ему (неправда и неправда). Ее просьба никак не могла повредить Павлу — Шеров так или иначе бросился бы на розыски, если уже не начал их. Второй целью было вручить Шерову письмо Павла и тем самым пустить его по ложному следу.
Оставалось лишь надеяться, что она выдержала этот экзамен по актерскому мастерству.
— Однако долгонько ты, братец, — с легкой укоризной заметил Шеров. — Я уж замерзать начал.
Он ничком лежал на том длинном журнальном столике, за которым час назад беседовал с Таней, прикрытый махровым полотенцем.
Мускулистый брюнет снял рубашку, обнажив сильно волосатый торс, и принялся натирать руки пахучей мазью.
— Сейчас согреешься, — пробасил он. — А что долго, я не виноват. Она до самого Конькова доехала и там еще минут пятнадцать пешком по Волгина до общаги.
— Вот как?
— Фиалова Милена, стажер, чешка.
— Словачка, — поправил Шеров. — Я ее знаю. Выходит, не соврала. Действительно поехала к подруге.
— И что с того?
— Проверка на вшивость. Соври в малом — и в большом веры нет.
— А так есть? — Брюнет подошел к лежащему Шерову и откинул полотенце.
— Фифти-фифти. Имеются кой-какие нестыковки. Определенно, она знает больше, чем говорит. Впрочем, этим отличаются все неглупые люди. А способ проверить ее искренность я найду.
Брюнет положил мощные ладони на спину Шерову и начал разминать.
— А может, попрессовать ее немного? Для уравнения? — задумчиво спросил он.
— Хватит, допрессовались уже. Но следить за каждым шагом, докладывать мне... Ой-й, ну на фига ж так сильно?!
— Терпи!.. Ну, найдешь ты Чернова, а дальше что?
— Убью... Что застыл? Приступ гуманизма?
— Нет, просто... Тебе же не велели. Он покосился на портрет прекрасной всадницы. Шеров, поднявший голову, перехватил его взгляд.
— Она теперь далеко. Не узнает. А узнает — так не достанет.
— Ларик тоже так думал. Царство ему небесное. — Брюнет перекрестился. — Да и надо ли? Болтать он не станет, а если и станет; то кто ж ему поверит? Или из принципа?
— Не в принципах дело. — Шеров сел и набросил на плечи полотенце. — А в совокупности обстоятельств. Мы изначально прокололись в подборе кадров.
— С Черновым?
— Нет, пана профессора мы разработали идеально, и если бы все шло по плану, с ним не было бы никаких проблем. Прокололись мы с Жаппаром. Сакенова знаешь?
— Кто ж его не знает!
— Его дочка замужем за братом Жаппара... Вот-вот, и я понятия не имел... А этот гаденыш, хоть и тупой был, но про денежки хорошо понимал, да и Чернов, на свою голову, растолковал ему, что это за камешки такие. В общем, пришел, наш Жаппар к своему родственничку, предложил дельце, но, естественно, умолчал, чей это бизнес: Сакенов ведь не дурак и мне перебегать дорогу не стал бы... А каналы через Афган у него хорошо отработаны, спасибо войне. Наркота, золотишко, ширпотреб туда-сюда. Я и сам пару раз пользовался, знаю. Короче, Сакенов через своих вышел на покупателя, столковался, дал Жаппару контакт с вояками на границе. Тот, значит, помаленьку приворовывал у экспедиции и им передавал. Три партии передать успел.
— Три?
— Выходит так. Первая — это те камни, которых пан профессор хватился и бучу поднял, на последней его дебил этот, Кошкин, застукал. Та за кордон так и не ушла. А вторая ушла. Но покупатель ее забраковал.
— Как забраковал?
— Не те оказались камешки. Те, да не те. Все то же самое, а не годятся. Жаппар этого не узнал уже, в пропасть, бедняжка, навернулся. — Шеров хмыкнул. — Третья партия повисла неликвидом у подполковника-погранца, который всем операциям прикрытие обеспечивал. Тот надумал распорядиться с пользой для себя, пришел к одному деловому человеку, но очень неудачно пришел. Того как раз комитетчики раскручивали. Не местные, заметь, варяги, но с полномочиями. Взяли нашего подполковника тепленьким, с камнями в мешочке. А он ненадежный человек оказался, алкоголик и дурак. Помариновали его в клоповнике пару дней, без водки без закуски. И начал он колоться по-крупному. У комитетчиков глаза на лоб: взяли человека с бросовыми камушками, — не было у них резона докапываться, что это за камушки — а тут такое открылось, такие имена замелькали, что они даже растерялись, стали с начальством согласовывать. Пока согласовывали, тамошние ребята успели зачистку провести. Предупредили кого надо, а подполковника прямо в камере удавили, якобы самоубийство. Касательно же камушков, успел подполковник назвать двоих: Жаппара и Чернова. Почему Чернова — не знаю. Должно быть, как начальника экспедиции, которая камни эти добывала. Жаппар на тот момент был покойник, а Чернов уволился — мы его не держали, строго говоря, он был уже не особенно и нужен. Он, конечно, после смерти Жаппара что-то заподозрил, потому и уволился, но ничего конкретного они бы от него не узнали. Даже если бы они полезли в институт. Там все схвачено железно... В общем, я дал команду и думать забыл. Других забот хватает.
— Да уж, — согласился брюнет.
— И кто мог подумать, что без нас этот болван Клязьмер захочет прогнуться? Киднэппингом, понимаешь, занялся, гангстер доморощенный! Мы еще чемоданы не распаковали, а он тут как тут. О трудовых успехах рапортовать явился. Вернул, дескать, профессора. Вернул! Уволю!
Брюнет поежился. Он знал, как следует понимать слова шефа, и сильно не завидовал Герману Фомичу.
— И выходит, что теперь все будут знать, что Чернов в бега ударился. Включая органы.
— И ты их хочешь опередить?
Шеров встал, накинул теплый узбекский халат, лежавший на кресле, и, сладко потянувшись, плюхнулся на диван. Архимед присел у него в ногах.
— На них-то мне в сущности плевать. А вот объяснять моим шановным инвесторам, что сбежавший товарищ — не саботажник, не двурушник, не иуда, купленный конкурентами, а безвредный советский лох с первомайского плаката, мне бы не хотелось. Поймут превратно. Вот и получается кто-то лишний — или он, или я. Предпочту, чтобы он.
Архимед вздохнул.
— Сходи-ка, душенька, чайник поставь, — распорядился Шеров. — А то что-то в горле пересохло. Взгляд Шерова упал на портрет.
— Ты все слышала, — сказал он. — Извини, Танечка, я не мог поступить иначе.
Минула неделя как неделя. Только дом давил пустотой, и Таня старалась бывать там поменьше. Подолгу сидела у Дмитрия Дормидонтовича в палате, читая ему вслух книги и газеты, ходила в кино, гуляла, если было не очень слякотно. На люди не тянуло. Возвратившись вечером, ужинала снотворными таблетками и подолгу спала. Но сны были пустые — Павел в них еще не приходил.
Она выходила из «Юности» в жидкой толпе зрителей дневного сеанса, когда ее окликнул мужчина. Она оглянулась — представительный, средних лет, в очках, при седой бородке, хорошо одет. Незнакома Подошел, пристроился совсем рядом.
— Таня, ты не узнала меня?
Она остановилась. Пригляделась. Узнала.
— Господи, Женя! Откуда ты? Летучий сестринский поцелуй в колючую щеку. Женя взял ее под руку, повел небыстро.
— Ты не спешишь? Пойдем посидим где-нибудь поговорим.
— Пойдем.
В «Околице» днем пусто, полумрачно. Редкими тенями проплывают официантки.
— Ты ничего не выбрала.
— Спасибо, я не голодна. Закажи для меня любой салат и чашку кофе...
— Расскажи, как ты живешь, как жила эти годы? Сколько же мы не виделись? Десять лет?
— Двенадцать.
— А ты все такая же. Только стала еще красивее. Я видел тебя в кино, на экране. Сначала даже не поверил. Татьяна Ларина. Помнишь, ты так представилась мне тогда?
— Помню.
Подогреваемая давними воспоминаниями, Таня разрумянилась, уступила настойчивым Жениным домогательствам и выпила бокал белого, чуть шипучего вина. За эти годы голос его не утратил завораживающей силы. Почти не отдавая себе отчета, она рассказала ему о своем неудачном браке с Иваном, о работе в кино, о втором браке, счастливом. Женя слушал внимательно, чуть склонив голову. Он выждал, пока официантка расставит на столике вазочки с десертом и кофейный прибор, и, с особой проникновенностью глядя Тане в глаза, спросил:
— Ты очень переживала, когда я ушел... тогда, двенадцать лет назад?
— При чем здесь это?
— При том. Я не хотел расставаться с тобой. Меня заставили. Узнали, что я хочу развестись с женой и жениться на тебе, вызвали на ковер и заставили написать заявление о переводе в другой город.
— Кто мог заставить тебя?
— Начальство. Ты, должно быть, тогда не догадывалась, где я работаю?
— В какой-то военной организации?
— В Комитете Государственной Безопасности. Случайная встреча после долгой разлуки? Не слишком ли своевременно?
— Ах, вот как? — равнодушно обронила она.
Он накрыл ее ладонь своей. Если сейчас спросит про Павла...
— Таня, а почему он исчез из города? Спокойно!
— Ты о ком?
— О твоем муже, Чернове Павле Дмитриевиче.
— Зачем тебе?
— Мне надо с ним встретиться.
— Зачем?
— Вообще-то не полагается рассказывать, но тебе я скажу. Видишь ли, теперь я служу в Новосибирске. У нас там производят такой искусственный минерал, называется фианит, красивый, похож на бриллиант...
— Я знаю, что такое фианит.
— С год назад вскрылись крупные злоупотребления по фианиту. Он стал в больших количествах всплывать на Западе. Подключили наше ведомство. Следы привели в Среднюю Азию, в Душанбе. И вот там в ходе разработки, совершенно случайно...
В общих чертах его рассказ совпадал с тем, что поведал Архимеду Шеров, но подробности и акценты, естественно, разнились. Дальше пошли вопросы. Таня давала правильные ответы и ждала. Нужно было убедиться...
— ...И писем из других городов не присылал? — Он многозначительно посмотрел на нее.
Этот взгляд сказал все, что ей нужно было знать. Таня схватила со стола сигареты, судорожно затянулась.
— Женечка, милый, найди его, умоляю тебя, спаси, помоги... Я все расскажу тебе, все-все.... Он и так-то был не в себе после этого кошмара с Нюточкой, с отцом... А тут какая-то сволочь набрехала ему, будто я на съемках с другим... ну это, ты понимаешь...
III
Из мужского туалета аэропорта Минводы, озираясь, вышел высокий молодой человек с черными усами подковой и сумкой через плечо. Одет он был в сверкающие высокие сапоги, короткую кожаную куртку с серым барашковым воротником и папаху в тон воротнику. На носу, закрывая пол-лица, красовались темные очки с наклейкой «New York» на краешке одной линзы. Молодой человек быстро пересек полупустой зал, вышел на подмороженную площадь, осмотрелся, подошел к стоящему невдалеке «газику», остановился и постучал в стекло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
И простились они как-то по-деревянному. Павел сидел пень пнем, механически поедал прощальный обед, а она смотрела на него, подперев щеку рукой и не чувствуя ничего, кроме тупого, безотчетного раздражения. Когда он поднялся, взглянул на часы, что-то буркнул и, сгорбившись по-стариковски, вышел в прихожую, где уже стояла собранная дорожная сумка, она кинулась за ним следом, повыла немного, обняла его и поцеловала крепко-крепко. Короче, попрощалась чин-чином — все же как-никак актриса! — а внутри вся обмирала от внезапно раскрывшейся под ногами пропасти бесчувствия. И только когда дверь за ним закрылась, она бросилась в спальню, ничком повалилась поперек широкой кровати и разрыдалась в подушку. В его подушку, родную его запахом.
Ее визит к Шерову преследовал несколько целей: убедить его, что она ничего не знает о местопребывании Павла (что есть правда) и не верит в то, о чем он написал ей в письме (что есть неправда), а потому готова принять версию об умопомрачении мужа и просит разыскать его, чтобы потом помочь ему (неправда и неправда). Ее просьба никак не могла повредить Павлу — Шеров так или иначе бросился бы на розыски, если уже не начал их. Второй целью было вручить Шерову письмо Павла и тем самым пустить его по ложному следу.
Оставалось лишь надеяться, что она выдержала этот экзамен по актерскому мастерству.
— Однако долгонько ты, братец, — с легкой укоризной заметил Шеров. — Я уж замерзать начал.
Он ничком лежал на том длинном журнальном столике, за которым час назад беседовал с Таней, прикрытый махровым полотенцем.
Мускулистый брюнет снял рубашку, обнажив сильно волосатый торс, и принялся натирать руки пахучей мазью.
— Сейчас согреешься, — пробасил он. — А что долго, я не виноват. Она до самого Конькова доехала и там еще минут пятнадцать пешком по Волгина до общаги.
— Вот как?
— Фиалова Милена, стажер, чешка.
— Словачка, — поправил Шеров. — Я ее знаю. Выходит, не соврала. Действительно поехала к подруге.
— И что с того?
— Проверка на вшивость. Соври в малом — и в большом веры нет.
— А так есть? — Брюнет подошел к лежащему Шерову и откинул полотенце.
— Фифти-фифти. Имеются кой-какие нестыковки. Определенно, она знает больше, чем говорит. Впрочем, этим отличаются все неглупые люди. А способ проверить ее искренность я найду.
Брюнет положил мощные ладони на спину Шерову и начал разминать.
— А может, попрессовать ее немного? Для уравнения? — задумчиво спросил он.
— Хватит, допрессовались уже. Но следить за каждым шагом, докладывать мне... Ой-й, ну на фига ж так сильно?!
— Терпи!.. Ну, найдешь ты Чернова, а дальше что?
— Убью... Что застыл? Приступ гуманизма?
— Нет, просто... Тебе же не велели. Он покосился на портрет прекрасной всадницы. Шеров, поднявший голову, перехватил его взгляд.
— Она теперь далеко. Не узнает. А узнает — так не достанет.
— Ларик тоже так думал. Царство ему небесное. — Брюнет перекрестился. — Да и надо ли? Болтать он не станет, а если и станет; то кто ж ему поверит? Или из принципа?
— Не в принципах дело. — Шеров сел и набросил на плечи полотенце. — А в совокупности обстоятельств. Мы изначально прокололись в подборе кадров.
— С Черновым?
— Нет, пана профессора мы разработали идеально, и если бы все шло по плану, с ним не было бы никаких проблем. Прокололись мы с Жаппаром. Сакенова знаешь?
— Кто ж его не знает!
— Его дочка замужем за братом Жаппара... Вот-вот, и я понятия не имел... А этот гаденыш, хоть и тупой был, но про денежки хорошо понимал, да и Чернов, на свою голову, растолковал ему, что это за камешки такие. В общем, пришел, наш Жаппар к своему родственничку, предложил дельце, но, естественно, умолчал, чей это бизнес: Сакенов ведь не дурак и мне перебегать дорогу не стал бы... А каналы через Афган у него хорошо отработаны, спасибо войне. Наркота, золотишко, ширпотреб туда-сюда. Я и сам пару раз пользовался, знаю. Короче, Сакенов через своих вышел на покупателя, столковался, дал Жаппару контакт с вояками на границе. Тот, значит, помаленьку приворовывал у экспедиции и им передавал. Три партии передать успел.
— Три?
— Выходит так. Первая — это те камни, которых пан профессор хватился и бучу поднял, на последней его дебил этот, Кошкин, застукал. Та за кордон так и не ушла. А вторая ушла. Но покупатель ее забраковал.
— Как забраковал?
— Не те оказались камешки. Те, да не те. Все то же самое, а не годятся. Жаппар этого не узнал уже, в пропасть, бедняжка, навернулся. — Шеров хмыкнул. — Третья партия повисла неликвидом у подполковника-погранца, который всем операциям прикрытие обеспечивал. Тот надумал распорядиться с пользой для себя, пришел к одному деловому человеку, но очень неудачно пришел. Того как раз комитетчики раскручивали. Не местные, заметь, варяги, но с полномочиями. Взяли нашего подполковника тепленьким, с камнями в мешочке. А он ненадежный человек оказался, алкоголик и дурак. Помариновали его в клоповнике пару дней, без водки без закуски. И начал он колоться по-крупному. У комитетчиков глаза на лоб: взяли человека с бросовыми камушками, — не было у них резона докапываться, что это за камушки — а тут такое открылось, такие имена замелькали, что они даже растерялись, стали с начальством согласовывать. Пока согласовывали, тамошние ребята успели зачистку провести. Предупредили кого надо, а подполковника прямо в камере удавили, якобы самоубийство. Касательно же камушков, успел подполковник назвать двоих: Жаппара и Чернова. Почему Чернова — не знаю. Должно быть, как начальника экспедиции, которая камни эти добывала. Жаппар на тот момент был покойник, а Чернов уволился — мы его не держали, строго говоря, он был уже не особенно и нужен. Он, конечно, после смерти Жаппара что-то заподозрил, потому и уволился, но ничего конкретного они бы от него не узнали. Даже если бы они полезли в институт. Там все схвачено железно... В общем, я дал команду и думать забыл. Других забот хватает.
— Да уж, — согласился брюнет.
— И кто мог подумать, что без нас этот болван Клязьмер захочет прогнуться? Киднэппингом, понимаешь, занялся, гангстер доморощенный! Мы еще чемоданы не распаковали, а он тут как тут. О трудовых успехах рапортовать явился. Вернул, дескать, профессора. Вернул! Уволю!
Брюнет поежился. Он знал, как следует понимать слова шефа, и сильно не завидовал Герману Фомичу.
— И выходит, что теперь все будут знать, что Чернов в бега ударился. Включая органы.
— И ты их хочешь опередить?
Шеров встал, накинул теплый узбекский халат, лежавший на кресле, и, сладко потянувшись, плюхнулся на диван. Архимед присел у него в ногах.
— На них-то мне в сущности плевать. А вот объяснять моим шановным инвесторам, что сбежавший товарищ — не саботажник, не двурушник, не иуда, купленный конкурентами, а безвредный советский лох с первомайского плаката, мне бы не хотелось. Поймут превратно. Вот и получается кто-то лишний — или он, или я. Предпочту, чтобы он.
Архимед вздохнул.
— Сходи-ка, душенька, чайник поставь, — распорядился Шеров. — А то что-то в горле пересохло. Взгляд Шерова упал на портрет.
— Ты все слышала, — сказал он. — Извини, Танечка, я не мог поступить иначе.
Минула неделя как неделя. Только дом давил пустотой, и Таня старалась бывать там поменьше. Подолгу сидела у Дмитрия Дормидонтовича в палате, читая ему вслух книги и газеты, ходила в кино, гуляла, если было не очень слякотно. На люди не тянуло. Возвратившись вечером, ужинала снотворными таблетками и подолгу спала. Но сны были пустые — Павел в них еще не приходил.
Она выходила из «Юности» в жидкой толпе зрителей дневного сеанса, когда ее окликнул мужчина. Она оглянулась — представительный, средних лет, в очках, при седой бородке, хорошо одет. Незнакома Подошел, пристроился совсем рядом.
— Таня, ты не узнала меня?
Она остановилась. Пригляделась. Узнала.
— Господи, Женя! Откуда ты? Летучий сестринский поцелуй в колючую щеку. Женя взял ее под руку, повел небыстро.
— Ты не спешишь? Пойдем посидим где-нибудь поговорим.
— Пойдем.
В «Околице» днем пусто, полумрачно. Редкими тенями проплывают официантки.
— Ты ничего не выбрала.
— Спасибо, я не голодна. Закажи для меня любой салат и чашку кофе...
— Расскажи, как ты живешь, как жила эти годы? Сколько же мы не виделись? Десять лет?
— Двенадцать.
— А ты все такая же. Только стала еще красивее. Я видел тебя в кино, на экране. Сначала даже не поверил. Татьяна Ларина. Помнишь, ты так представилась мне тогда?
— Помню.
Подогреваемая давними воспоминаниями, Таня разрумянилась, уступила настойчивым Жениным домогательствам и выпила бокал белого, чуть шипучего вина. За эти годы голос его не утратил завораживающей силы. Почти не отдавая себе отчета, она рассказала ему о своем неудачном браке с Иваном, о работе в кино, о втором браке, счастливом. Женя слушал внимательно, чуть склонив голову. Он выждал, пока официантка расставит на столике вазочки с десертом и кофейный прибор, и, с особой проникновенностью глядя Тане в глаза, спросил:
— Ты очень переживала, когда я ушел... тогда, двенадцать лет назад?
— При чем здесь это?
— При том. Я не хотел расставаться с тобой. Меня заставили. Узнали, что я хочу развестись с женой и жениться на тебе, вызвали на ковер и заставили написать заявление о переводе в другой город.
— Кто мог заставить тебя?
— Начальство. Ты, должно быть, тогда не догадывалась, где я работаю?
— В какой-то военной организации?
— В Комитете Государственной Безопасности. Случайная встреча после долгой разлуки? Не слишком ли своевременно?
— Ах, вот как? — равнодушно обронила она.
Он накрыл ее ладонь своей. Если сейчас спросит про Павла...
— Таня, а почему он исчез из города? Спокойно!
— Ты о ком?
— О твоем муже, Чернове Павле Дмитриевиче.
— Зачем тебе?
— Мне надо с ним встретиться.
— Зачем?
— Вообще-то не полагается рассказывать, но тебе я скажу. Видишь ли, теперь я служу в Новосибирске. У нас там производят такой искусственный минерал, называется фианит, красивый, похож на бриллиант...
— Я знаю, что такое фианит.
— С год назад вскрылись крупные злоупотребления по фианиту. Он стал в больших количествах всплывать на Западе. Подключили наше ведомство. Следы привели в Среднюю Азию, в Душанбе. И вот там в ходе разработки, совершенно случайно...
В общих чертах его рассказ совпадал с тем, что поведал Архимеду Шеров, но подробности и акценты, естественно, разнились. Дальше пошли вопросы. Таня давала правильные ответы и ждала. Нужно было убедиться...
— ...И писем из других городов не присылал? — Он многозначительно посмотрел на нее.
Этот взгляд сказал все, что ей нужно было знать. Таня схватила со стола сигареты, судорожно затянулась.
— Женечка, милый, найди его, умоляю тебя, спаси, помоги... Я все расскажу тебе, все-все.... Он и так-то был не в себе после этого кошмара с Нюточкой, с отцом... А тут какая-то сволочь набрехала ему, будто я на съемках с другим... ну это, ты понимаешь...
III
Из мужского туалета аэропорта Минводы, озираясь, вышел высокий молодой человек с черными усами подковой и сумкой через плечо. Одет он был в сверкающие высокие сапоги, короткую кожаную куртку с серым барашковым воротником и папаху в тон воротнику. На носу, закрывая пол-лица, красовались темные очки с наклейкой «New York» на краешке одной линзы. Молодой человек быстро пересек полупустой зал, вышел на подмороженную площадь, осмотрелся, подошел к стоящему невдалеке «газику», остановился и постучал в стекло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69