Все эти подробности цепкий Танин взгляд охватил и на всякий случай отпечатал в мозгу за те секунды, пока она, не отставая от Джулиана и Дарлинга, прошла по вестибюлю и поднялась по лакированной черной лестнице.
На втором этаже после небольшой площадки, украшенной пальмой в прямоугольной кадке, начался коридор, исполненный в той же манере, что и вестибюль, и освещенный тремя яркими, равномерно расположенными лампами. Он напоминал коридор небольшой гостиницы. Все двери, за исключением торцовой, были снабжены номерами и покрашены в тот же черный цвет. На круглой бронзовой ручке одной из дверей висела стандартная табличка «Do Not Disturb» *, из узенькой щелки над полом лился свет и слышались невнятные голоса — глуховатый мужской и женский, визгливо-кокетливый. За остальными дверями было тихо.
Джулиан остановился возле двери с номером 3, извлек откуда-то с пояса длинный желтоватый ключ и, раскрыв дверь, подхватил чемоданы и внес их внутрь. Дарлинг вошел вслед за ним. Тане оставалось лишь последовать их примеру.
Комната напоминала одиночный номер в гостинице средней руки. Небольшая прихожая — слева встроенный шкаф, справа белая дверь, очевидно в ванную, сама комната вытянутая, завершающаяся окном, прикрытым плотной темно-вишневой портьерой. Слева от окна — — высокий столик с телевизором, белым электрическим чайником и телефоном без циферблата. Справа — низенький журнальный столик с пепельницей и двумя стаканами на стеклянном блюде и два кресла. Прямо у входа — маленький холодильник. В противоположном переднем углу — треугольное угловое трюмо с высоким двойным зеркалом и пуфиком. Главенствующей частью обстановки была кровать — длинная, широкая, покрытая ярким пестрым покрывалом, она стояла поперек комнаты и занимала весь центр, оставляя лишь узкий проход к телевизору и столику. У нее была одна спинка — в головах, а над ней — ночное бра с красным китайским абажуром. Комната была оклеена розовыми обоями в цветочках, бородатых гномиках и Красных Шапочках. Все имело вид слегка потертый, но вполне гигиеничный.
Джулиан водрузил оба чемодана на кровать и, пролавировав между Дарлингом и Таней, вышел, отвесив на прощание преувеличенно-церемонный поклон. Дарлинг свой чемодан из рук не выпустил.
— Располагайся, — бросил он через плечо остановившейся у входа Тане. — Можешь пока освежиться, принять душ. Через полчаса зайду за тобой. Представлю тебя тете Поппи и поужинаем... Кстати, на счетчике было как раз сорок два фунта. Так что... — Он выразительно потер большим пальцем об указательный.
— Ах да, совсем забыла, извини.
Таня достала из сумочки сто долларов и помахала перед носом Дарлинга. Он протянул руку и выхватил у нее бумажку.
— Следующая поездка — за твой счет, дарлинг, — с безмятежной улыбкой проговорила Таня.
— Конечно, конечно... — рассеянно пробормотал он, пряча деньги в карман. — Разреши.
Он чуть отодвинул Таню и вышел, прикрыв дверь.
Таня посмотрела ему вслед, подошла к кровати, сняла сумку с плеча, положила поверх чемоданов и сама села рядом. Под ней мягко спружинил эластичный матрас.
Устала. Разбираться в ситуации начнем завтра. А сегодня — сегодня плыть по течению. Но, конечно, смотреть во все глаза.
Скинув сумку, она раскрыла верхний чемодан, черный, кожаный и стала вынимать оттуда и раскладывать барахлишко, попутно прикидывая, что же надеть к ужину.
После душа, переодевшись во все свежее, она принялась за второй чемодан и сумку. Очень скоро все ее принадлежности были разложены по местам, опустевшие чемоданы перекочевали в приемистое верхнее отделение шкафа, а в большой сумке остались только прозрачная папка с разными необходимыми бумагами и ручная сумочка, в которой, за исключением сигарет и обычных дамских мелочей, лежали ее советский загранпаспорт с постоянной британской визой и почти вся наличность, кроме сотни, отданной Дарлингу, и оставшейся в кармане мелочевки. Восемьсот тридцать пять долларов.
Таня стояла возле кровати — впрочем, здесь где ни встанешь, все будет возле кровати — с деньгами в руках и задумчиво оглядывала комнату. Решение пришло только секунд через пятнадцать. Видно, перелет и вправду утомил ее.
Тетя Поппи — мисс Пенелопа Семипопулос — оказалась толстой приземистой бабой в красном брючном костюме, с крашеной черной стрижкой под бобика и нечистой кожей. Она встретила Таню с Дарлингом в уютной прихожей, притулившейся за дверью без номера в начале коридора, вплеснула руками, провизжала что-то темпераментное и кинулась обнимать и целовать Таню, обдавая ее кислым пивным перегаром и пятная багровой помадой.
— Рада, рада! Ты красивая, — с рыдающими придыханиями прохрипела она.
— Я тоже очень рада познакомиться с вами, мисс Семипопулос, — ответила Таня, деликатно высвобождаясь из потных объятию новой родственницы.
— Называй ее тетя Поппи, иначе она обидится, — сказал Дарлинг. — И, пожалуйста, говори помедленнее. Тетя не очень хорошо понимает по-английски.
— Да, да! — оживленно кивая, подтвердила тетя Поппи и совершенно ошарашила Таню, добавив по-русски: — Английски плехо. Русски корошо. Русски совсем-королю... Ортодокс гуд.
— Ну вот, совсем в языках запуталась, — с усмешкой заметил Дарлинг. — Тетя Поппи отродясь в церковь не заглядывала, но, как все греки, питает слабость к единоверцам.
Таня улыбнулась, а тетя Поппи состроила кривую рожу и обрушила на племянника какую-то греческую тираду, при этом от души размахивая руками. Тот что-то ответил, и тетя мгновенно успокоилась, схватила Таню под локоток и втащила в гостиную, где на круглом столе, покрытом синей клеенчатой скатертью, был накрыт ужин.
— Совсем худая, — сказала тетя Поппи по-английски, видимо исчерпав запас русских слов, и усадила Таню на мягкий, обтянутый серым бархатом стул. — Надо кушать, много кушать. Здесь все много кушать!
Для начала она навалила Тане большую глубокую тарелку салата из огурцов, помидоров, оливок и брынзы, щедро заправленного уксусом и растительным маслом.
— Греческий салат, — пояснил Дарлинг, наклонил заранее откупоренную высокую бутылку и налил себе и Тане. — А это белое кипрское вино.
— А тете? — спросила Таня.
— Она пьет только «Гиннес», — сказал Дарлинг. При слове «Гиннес» тетя Поппи блаженно улыбнулась и налила в свой стакан черной пенной жидкости из большого кувшина, стоящего возле ее прибора.
Дарлинг поднял бокал и с улыбкой обернулся к Тане.
— За нового члена нашей большой и дружной семьи! — провозгласил он и, не чокнувшись, одним махом осушил бокал.
Тетя Поппи последовала его примеру. Таня пригубила вина, сделала два-три мелких глотка и поставила бокал. Приятное, очень легкое вино со странной, не вполне винной горчинкой. Подмешали чего-нибудь? Однако Дарлинг же выпил. И немедленно налил себе второй, тетя Поппи тоже. Таня ослепительно улыбнулась им обоим и принялась за салат, заедая его горячей хрустящей булочкой. Только сейчас она поняла, до чего проголодалась.
После салата тетя Поппи сняла крышку со сверкающей металлической кастрюли, расположившейся в самом центре стола, и положила Тане огромную порцию крупно наструганного мяса, переложенного слоями баклажанов, помидоров и лука.
— Мусака, — пояснил Дарлинг, протягивая свою тарелку. — Молодая баранина. Очень вкусно.
Таня попробовала, целиком согласилась с мужем и подняла бокал за гостеприимную хозяйку этого теплого дома. Дарлинг перевел ее слова тете Поппи, та расчувствованно всхлипнула и произнесла длинную тарабарскую фразу. Естественно, Таня ничего не поняла, но на всякий случай произнесла одно из немногих известных ей греческих слов:
— Евхаристо!
Тетя Поппи вскочила, проковылялас Тане и заключила ее в жаркие объятия.
— Ты правильно ответила, — сказал Дарлинг Тане, когда тетя Поппи уселась на место. — Тетя очень похвалила тебя и сказала, что ты — лучшее украшение этого дома.
Пока Таня доедала мусаку, Дарлинг снял трубку телефона, стоявшего на мраморной крышке пузатого серванта, и что-то сказал в нее. Не прошло и двух минут, как дверь неслышно растворилась и вошла маленькая обезьянистая китаяночка в красной ливрее с золотым галуном. Широко улыбаясь, она поставила на стол поднос, сдернула с него полотняную салфетку и тихо удалилась. На подносе оказались две хрустальные вазочки с разноцветным мороженым, политым взбитыми сливками с толчеными орешками, фигурная плошка с каким-то сладким печивом и серебряный кофейник с чашечками.
— А почему только две? — спросила Таня, принимая от Дарлинга одну из вазочек.
От вкусной, обильной еды после трудного дня она блаженно отяжелела, по всему телу разливалась теплая истома.
— Тетя Поппи мороженого не ест. Она будет пить «Гиннес» и заедать шоколадом. Это ее десерт, — с некоторой натугой проговорил Дарлинг.
Его классическое лицо раскраснелось, движения замедлились.
Тетя Поппи согласно кивнула.
— Это вечерний кофе, без кофеина. Он не помешает спать, — продолжал Дарлинг, разливая кофе в чашечки и немножко на скатерть.
— Спасибо, даарлинг, — протянула Таня. Какие они все-таки милые! А она, дуреха, боялась, боялась...
Таня сладко, длинно зевнула.
Она уплывала.
На ласковых волнах мягкой широкой постели, в красном полусвете ночника, под мерное покачивание стен... Улыбались добрые мохноногие гномики, запуская пухлые ручки в свои мешки и осыпая ее пригоршнями сверкающих камней зеленого, красного и черного граната; кувыркались уморительные пушистые медвежата, липкие курносые поросята с хрустом надламывали круглый плод гранатового дерева. Брызгал сок, и зверюшки втыкали в ранку свои. пятачки и жрали, хрюкая и повизгивая. Это в открытых глазах, а в закрытых... в закрытых бегали голые, пьяные вдрезину девицы по хороводу, выуживали статного кавалергарда из строя, увлекая в центр, и под буйный хохот происходило очередное соитие, после которого маленькие зверюшки становились немыслимо громадными и свирепыми и разрывали очередного избранника на клочки и закоулочки, а по чистому небу летел открытый белый лимузин, увитый гирляндами из алых и белых роз, и нежилась душа в халате на гагачьем пуху... Лирический кайф, good trip в самом мягком варианте... Good trip... Lucy in the sky with diamonds...
Накачали все-таки, суки... Перекатиться на живот, свалиться на пол, доползти до сортира — и два пальца в рот, , чтобы... чтобы...
Чтобы что? А пошло оно все!..
Проблеваться, а потом душ — ледяной, долгий-долгий. И кофе.
А на фига?..
А на фига из обоев выплыл громадный Винни-Пух, выставив перед собой на тарелочке с голубой каемочкой кабанью башку, зажаренную с артишоками, которые не растут на жопе, очень жаль... А пар так аппетитно кружится и клубится, из башки усищи Аполлины торчат, и сам он выползает, искрится и змеится, топорщит губки алые, а губки говорят: «Мой сладкий рашэн дарлинг, мой золотистый старлинг, твои глаза как звезды и сиськи хороши. Сейчас твой крошка Дарлинг материализарлинг — и с ходу тебе вставлинг от всей большой души...»
Хочу-у-у. Хочу. Хочу-хочу-хочу... Щаз-з-з-з...
Их двое на волнах...
— Дарлинг, это ты?
— Как хочешь... Хочешь?
— А-а-ах!
— Ложись сверху... Вправь меня в себя... Теперь поднимайся.. — медленно, медленно...,
— Bay!
Биение в несказанной агонии блаженства... Слова? К черту слова!
— А-а-ааааааааааааа!!!
...И никакой связи с дурьим зависаловом. Совершенно раздельные субстанции. Хи-хикс!
...В незашторенном окошке дрожит круглая зыбучая луна:
— Дарлинг?
И горячий шепот где-то рядом:
— А?
— Дарлинг, почему у тебя голова светится?
— Это полнолуние... Спи.
— Еще?
— Устал... Знаешь, у тебя, наверное, было много мужчин...
— Да-а...
— ...Но ни одному из них ты не отдавала себя всю, даже если хотела. Их отвергал мужчина, живущий в тебе...
— Да... Еще...
— Я приду. В нужное время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
На втором этаже после небольшой площадки, украшенной пальмой в прямоугольной кадке, начался коридор, исполненный в той же манере, что и вестибюль, и освещенный тремя яркими, равномерно расположенными лампами. Он напоминал коридор небольшой гостиницы. Все двери, за исключением торцовой, были снабжены номерами и покрашены в тот же черный цвет. На круглой бронзовой ручке одной из дверей висела стандартная табличка «Do Not Disturb» *, из узенькой щелки над полом лился свет и слышались невнятные голоса — глуховатый мужской и женский, визгливо-кокетливый. За остальными дверями было тихо.
Джулиан остановился возле двери с номером 3, извлек откуда-то с пояса длинный желтоватый ключ и, раскрыв дверь, подхватил чемоданы и внес их внутрь. Дарлинг вошел вслед за ним. Тане оставалось лишь последовать их примеру.
Комната напоминала одиночный номер в гостинице средней руки. Небольшая прихожая — слева встроенный шкаф, справа белая дверь, очевидно в ванную, сама комната вытянутая, завершающаяся окном, прикрытым плотной темно-вишневой портьерой. Слева от окна — — высокий столик с телевизором, белым электрическим чайником и телефоном без циферблата. Справа — низенький журнальный столик с пепельницей и двумя стаканами на стеклянном блюде и два кресла. Прямо у входа — маленький холодильник. В противоположном переднем углу — треугольное угловое трюмо с высоким двойным зеркалом и пуфиком. Главенствующей частью обстановки была кровать — длинная, широкая, покрытая ярким пестрым покрывалом, она стояла поперек комнаты и занимала весь центр, оставляя лишь узкий проход к телевизору и столику. У нее была одна спинка — в головах, а над ней — ночное бра с красным китайским абажуром. Комната была оклеена розовыми обоями в цветочках, бородатых гномиках и Красных Шапочках. Все имело вид слегка потертый, но вполне гигиеничный.
Джулиан водрузил оба чемодана на кровать и, пролавировав между Дарлингом и Таней, вышел, отвесив на прощание преувеличенно-церемонный поклон. Дарлинг свой чемодан из рук не выпустил.
— Располагайся, — бросил он через плечо остановившейся у входа Тане. — Можешь пока освежиться, принять душ. Через полчаса зайду за тобой. Представлю тебя тете Поппи и поужинаем... Кстати, на счетчике было как раз сорок два фунта. Так что... — Он выразительно потер большим пальцем об указательный.
— Ах да, совсем забыла, извини.
Таня достала из сумочки сто долларов и помахала перед носом Дарлинга. Он протянул руку и выхватил у нее бумажку.
— Следующая поездка — за твой счет, дарлинг, — с безмятежной улыбкой проговорила Таня.
— Конечно, конечно... — рассеянно пробормотал он, пряча деньги в карман. — Разреши.
Он чуть отодвинул Таню и вышел, прикрыв дверь.
Таня посмотрела ему вслед, подошла к кровати, сняла сумку с плеча, положила поверх чемоданов и сама села рядом. Под ней мягко спружинил эластичный матрас.
Устала. Разбираться в ситуации начнем завтра. А сегодня — сегодня плыть по течению. Но, конечно, смотреть во все глаза.
Скинув сумку, она раскрыла верхний чемодан, черный, кожаный и стала вынимать оттуда и раскладывать барахлишко, попутно прикидывая, что же надеть к ужину.
После душа, переодевшись во все свежее, она принялась за второй чемодан и сумку. Очень скоро все ее принадлежности были разложены по местам, опустевшие чемоданы перекочевали в приемистое верхнее отделение шкафа, а в большой сумке остались только прозрачная папка с разными необходимыми бумагами и ручная сумочка, в которой, за исключением сигарет и обычных дамских мелочей, лежали ее советский загранпаспорт с постоянной британской визой и почти вся наличность, кроме сотни, отданной Дарлингу, и оставшейся в кармане мелочевки. Восемьсот тридцать пять долларов.
Таня стояла возле кровати — впрочем, здесь где ни встанешь, все будет возле кровати — с деньгами в руках и задумчиво оглядывала комнату. Решение пришло только секунд через пятнадцать. Видно, перелет и вправду утомил ее.
Тетя Поппи — мисс Пенелопа Семипопулос — оказалась толстой приземистой бабой в красном брючном костюме, с крашеной черной стрижкой под бобика и нечистой кожей. Она встретила Таню с Дарлингом в уютной прихожей, притулившейся за дверью без номера в начале коридора, вплеснула руками, провизжала что-то темпераментное и кинулась обнимать и целовать Таню, обдавая ее кислым пивным перегаром и пятная багровой помадой.
— Рада, рада! Ты красивая, — с рыдающими придыханиями прохрипела она.
— Я тоже очень рада познакомиться с вами, мисс Семипопулос, — ответила Таня, деликатно высвобождаясь из потных объятию новой родственницы.
— Называй ее тетя Поппи, иначе она обидится, — сказал Дарлинг. — И, пожалуйста, говори помедленнее. Тетя не очень хорошо понимает по-английски.
— Да, да! — оживленно кивая, подтвердила тетя Поппи и совершенно ошарашила Таню, добавив по-русски: — Английски плехо. Русски корошо. Русски совсем-королю... Ортодокс гуд.
— Ну вот, совсем в языках запуталась, — с усмешкой заметил Дарлинг. — Тетя Поппи отродясь в церковь не заглядывала, но, как все греки, питает слабость к единоверцам.
Таня улыбнулась, а тетя Поппи состроила кривую рожу и обрушила на племянника какую-то греческую тираду, при этом от души размахивая руками. Тот что-то ответил, и тетя мгновенно успокоилась, схватила Таню под локоток и втащила в гостиную, где на круглом столе, покрытом синей клеенчатой скатертью, был накрыт ужин.
— Совсем худая, — сказала тетя Поппи по-английски, видимо исчерпав запас русских слов, и усадила Таню на мягкий, обтянутый серым бархатом стул. — Надо кушать, много кушать. Здесь все много кушать!
Для начала она навалила Тане большую глубокую тарелку салата из огурцов, помидоров, оливок и брынзы, щедро заправленного уксусом и растительным маслом.
— Греческий салат, — пояснил Дарлинг, наклонил заранее откупоренную высокую бутылку и налил себе и Тане. — А это белое кипрское вино.
— А тете? — спросила Таня.
— Она пьет только «Гиннес», — сказал Дарлинг. При слове «Гиннес» тетя Поппи блаженно улыбнулась и налила в свой стакан черной пенной жидкости из большого кувшина, стоящего возле ее прибора.
Дарлинг поднял бокал и с улыбкой обернулся к Тане.
— За нового члена нашей большой и дружной семьи! — провозгласил он и, не чокнувшись, одним махом осушил бокал.
Тетя Поппи последовала его примеру. Таня пригубила вина, сделала два-три мелких глотка и поставила бокал. Приятное, очень легкое вино со странной, не вполне винной горчинкой. Подмешали чего-нибудь? Однако Дарлинг же выпил. И немедленно налил себе второй, тетя Поппи тоже. Таня ослепительно улыбнулась им обоим и принялась за салат, заедая его горячей хрустящей булочкой. Только сейчас она поняла, до чего проголодалась.
После салата тетя Поппи сняла крышку со сверкающей металлической кастрюли, расположившейся в самом центре стола, и положила Тане огромную порцию крупно наструганного мяса, переложенного слоями баклажанов, помидоров и лука.
— Мусака, — пояснил Дарлинг, протягивая свою тарелку. — Молодая баранина. Очень вкусно.
Таня попробовала, целиком согласилась с мужем и подняла бокал за гостеприимную хозяйку этого теплого дома. Дарлинг перевел ее слова тете Поппи, та расчувствованно всхлипнула и произнесла длинную тарабарскую фразу. Естественно, Таня ничего не поняла, но на всякий случай произнесла одно из немногих известных ей греческих слов:
— Евхаристо!
Тетя Поппи вскочила, проковылялас Тане и заключила ее в жаркие объятия.
— Ты правильно ответила, — сказал Дарлинг Тане, когда тетя Поппи уселась на место. — Тетя очень похвалила тебя и сказала, что ты — лучшее украшение этого дома.
Пока Таня доедала мусаку, Дарлинг снял трубку телефона, стоявшего на мраморной крышке пузатого серванта, и что-то сказал в нее. Не прошло и двух минут, как дверь неслышно растворилась и вошла маленькая обезьянистая китаяночка в красной ливрее с золотым галуном. Широко улыбаясь, она поставила на стол поднос, сдернула с него полотняную салфетку и тихо удалилась. На подносе оказались две хрустальные вазочки с разноцветным мороженым, политым взбитыми сливками с толчеными орешками, фигурная плошка с каким-то сладким печивом и серебряный кофейник с чашечками.
— А почему только две? — спросила Таня, принимая от Дарлинга одну из вазочек.
От вкусной, обильной еды после трудного дня она блаженно отяжелела, по всему телу разливалась теплая истома.
— Тетя Поппи мороженого не ест. Она будет пить «Гиннес» и заедать шоколадом. Это ее десерт, — с некоторой натугой проговорил Дарлинг.
Его классическое лицо раскраснелось, движения замедлились.
Тетя Поппи согласно кивнула.
— Это вечерний кофе, без кофеина. Он не помешает спать, — продолжал Дарлинг, разливая кофе в чашечки и немножко на скатерть.
— Спасибо, даарлинг, — протянула Таня. Какие они все-таки милые! А она, дуреха, боялась, боялась...
Таня сладко, длинно зевнула.
Она уплывала.
На ласковых волнах мягкой широкой постели, в красном полусвете ночника, под мерное покачивание стен... Улыбались добрые мохноногие гномики, запуская пухлые ручки в свои мешки и осыпая ее пригоршнями сверкающих камней зеленого, красного и черного граната; кувыркались уморительные пушистые медвежата, липкие курносые поросята с хрустом надламывали круглый плод гранатового дерева. Брызгал сок, и зверюшки втыкали в ранку свои. пятачки и жрали, хрюкая и повизгивая. Это в открытых глазах, а в закрытых... в закрытых бегали голые, пьяные вдрезину девицы по хороводу, выуживали статного кавалергарда из строя, увлекая в центр, и под буйный хохот происходило очередное соитие, после которого маленькие зверюшки становились немыслимо громадными и свирепыми и разрывали очередного избранника на клочки и закоулочки, а по чистому небу летел открытый белый лимузин, увитый гирляндами из алых и белых роз, и нежилась душа в халате на гагачьем пуху... Лирический кайф, good trip в самом мягком варианте... Good trip... Lucy in the sky with diamonds...
Накачали все-таки, суки... Перекатиться на живот, свалиться на пол, доползти до сортира — и два пальца в рот, , чтобы... чтобы...
Чтобы что? А пошло оно все!..
Проблеваться, а потом душ — ледяной, долгий-долгий. И кофе.
А на фига?..
А на фига из обоев выплыл громадный Винни-Пух, выставив перед собой на тарелочке с голубой каемочкой кабанью башку, зажаренную с артишоками, которые не растут на жопе, очень жаль... А пар так аппетитно кружится и клубится, из башки усищи Аполлины торчат, и сам он выползает, искрится и змеится, топорщит губки алые, а губки говорят: «Мой сладкий рашэн дарлинг, мой золотистый старлинг, твои глаза как звезды и сиськи хороши. Сейчас твой крошка Дарлинг материализарлинг — и с ходу тебе вставлинг от всей большой души...»
Хочу-у-у. Хочу. Хочу-хочу-хочу... Щаз-з-з-з...
Их двое на волнах...
— Дарлинг, это ты?
— Как хочешь... Хочешь?
— А-а-ах!
— Ложись сверху... Вправь меня в себя... Теперь поднимайся.. — медленно, медленно...,
— Bay!
Биение в несказанной агонии блаженства... Слова? К черту слова!
— А-а-ааааааааааааа!!!
...И никакой связи с дурьим зависаловом. Совершенно раздельные субстанции. Хи-хикс!
...В незашторенном окошке дрожит круглая зыбучая луна:
— Дарлинг?
И горячий шепот где-то рядом:
— А?
— Дарлинг, почему у тебя голова светится?
— Это полнолуние... Спи.
— Еще?
— Устал... Знаешь, у тебя, наверное, было много мужчин...
— Да-а...
— ...Но ни одному из них ты не отдавала себя всю, даже если хотела. Их отвергал мужчина, живущий в тебе...
— Да... Еще...
— Я приду. В нужное время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69