— Да как-то неожиданно все получилось. Мы после Нового года почти не снимали, ждали, пока Бродяны отремонтируют — там был сельсовет. Ну, и выяснилось, что ремонт затягивается до весны. А нам остались только сцены в замке и летняя натура. Ну, Иржи всех в отпуск и отправил... Я хотела из Москвы позвонить, но потом решила, пусть лучше сюрприз вам будет. Рады?
— А то ты не видишь... Господи, как мы скучали по тебе! — воскликнул Павел и снова кинулся к Тане. Она мягко отстранила его.
— Погоди. Где мои тапочки?
Нюточка проворно нырнула между ног Павла, закопалась в глубокой полке для обуви и выпрямилась, с торжествующим видом держа в руках Танины тапки. Таня наклонилась и поцеловала девочку.
— И ты скучала? — спросила она.
— Ой, скучала, скучала! — запричитала Нюточка. — А крокодильчика привезла?
— Крокодильчик в чемодан не поместился, — сказала Таня, посмотрела на моментально погрустневшее личико Нюточки и добавила: — Но подарочек тебе прислал.
— Что ли сам? — недоверчиво спросила Нюточка.
— Сам. Со своим портретом.
— Где?
— Тадзимырк! — вмешался Павел якобы строго.-Не терзай маму! Она с дороги, устала...
— Еще как! — с благодарностью подтвердила Таня. — Об одном мечтаю — забраться с ногами на наш большой диван и на вас смотреть, а вы бы вокруг меня на цырлах бегали, чай подносили... Только я сначала пойду сполоснусь. Халатик мой найди, а? — обратилась она к Павлу. — У меня там в сумке кой-какие вкусности достань...
— Я достану, — моментально вызвалась Нюточка.
Через полчаса взрослые сидели за столом и допивали по третьей чашке, заедая чай Таниными вкусностями. Нюточка в новеньком спортивном костюмчике от Лякоста — не обманул крокодильчик и вправду прислал подарок со своим портретом — устроилась на ковре под елкой и нянчила привезенную Таней белокурую Барби в золотистом газовом платье. Таня поначалу лишь отвечала на вопросы, коротко и не очень охотно, но постепенно разошлась и рассказывала, увлеченно, с юмором, о своем волшебном приключении: о съемках и их участниках, со многими из которых она успела за эти четыре месяца сдружиться, о Словакии и Чехии, о Вене, Париже и замках Луары — в одном из этих замков, «не сумев арендовать Версаль», Биляк снимал самые роскошные интерьерные сцены.
— Честно говоря, все это можно было ничуть не хуже снять и в самой Чехословакии, — говорила Таня. — Там есть прямо-таки сказочные дворцы, особенно в Праге. Но Иржи мужичок ушлый. Спасибо ему — и мир посмотрела, и валюты подзаработала.
Павел с некоторым страхом посмотрел на нее.
— Ты что, сюда привезла?
— Не все, но привезла.
— А разрешение у тебя есть? У нас с этим знаешь как строго! Особенно сейчас. За валюту и посадить могут.
— Господи, бред какой! Я уже и отвыкать начала... Да, какую-то бумажку мне выдали.
— Не потеряй, — сказал Дмитрий Дормидонтович. После чаю он потянулся, зевнул и пошел спать. Павел пытался загнать в постель и Нюточку, но та так посмотрела на него, что он моментально оставил все поползновения и понес подогревать чайник. Потом Таня продолжила свой рассказ. Павлу пришлось подниматься еще дважды — выключать гнусно загудевший телевизор, завершивший вещание до утра, и в третий раз ставить чайник.
— Уф, — сказала Таня, откинувшись на спинку кресла. — Наелась-напилась на десять лет вперед... Знаешь, что-то спать совсем не тянет. Сюда ехала, думала, не утерплю, бухнусь в койку и придавлю часиков дцать. А вот отлетело. Но и подниматься нет сил. Слушай, давай прямо здесь покурим — никто ведь тут спать не будет.
— Только ведь при Нюточке...
Оба дружно посмотрели на Нюточку. Та мирно спала, пристроив голову на поваленного ватного Деда Мороза и сжимая в руках Барби. Павел осторожно взял дочку на руки и отнес в детскую.
— С завтрашнего дня укладывать буду я, — сказала Таня, когда он вернулся в гостиную. — Знаешь, там мне ночами грезилось, как я ей колыбельную пою, лобик глажу... а потом иду к тебе, ныряю под одеяло, прижимаюсь и... Ты что куришь?
— «Опал», — сказал он.
— Давай. — Она махнула рукой. — У меня еще хуже, «Казино» называются, типа нашей «Примы». Я там хоть и избаловалась, ко многому хорошему привыкла, чего здесь нет, а вот от сигарет хороших отвыкла. Все лавки ими завалены, какими хочешь, но очень дорого, совестно покупать было... Ой, слушай, я ведь совсем про подарки забыла, у меня в чемодане — тебе, отцу, Нюточке, Беломору кое-что...
— Хорошо, что оные последние нас не слышат, — сказал Павел, пуская в потолок струйку дыма. — А мы и до утра дотерпим. Лениво как-то.
— Ох, не говори! — Таня сладко потянулась. — Мне теперь долго лениться можно. До двадцать пятого марта.
— А потом?
— А потом обратно к станку. Замок к тому времени починить должны. А если и не починят, Иржи будет натуру снимать. Там конец марта — уже полная весна, не то что здесь.
— Значит, на два месяца только?
— На два с половиной. Но к июлю должны закончить. Вернусь — и опять поедем к морю.
— Не поедем, — сказал Павел. Таня обеспокоенно посмотрела на него, потом стукнула себя пальцем по лбу и улыбнулась.

V
— Что, неужели то самое?
— То самое, — подтвердил Павел. — Вчера получил от Лимонтьева копию приказа о моем зачислении с первого февраля, сегодня кинул нашему Ермолаю заявление по собственному желанию, а завтра... — Павел внезапно помрачнел. — Мне завтра в Москву ехать, согласовывать планы, знакомиться с лабораторией... Знаешь, давай я с утра позвоню Лимонтьеву и отбоярюсь как-нибудь. Скажу, что начальство не отпускает или еще что.
— Не надо, — твердо сказала Таня. — Не годится такое большое дело начинать с мелкого вранья. Это надолго?
— Предполагалось, что на неделю.
— Долгонько... Четыре месяца выдержала, потому что собралась, настроилась, а эту неделю не выдержу, настрой уже другой. Совсем другой. — Таня задумалась. — Мы вот что сделаем: я с тобой поеду.
— Но у меня только один билет.
— Второй на вокзале купим.
— А тадзимырк-то нас отпустит? — Павел показал в сторону детской.
— Мы и тадзимырка с собой возьмем.
— А тебе не тяжело будет? Только приехала — и опять в дорогу.
Таня улыбнулась.
— Так я привыкла. Четыре месяца в таком режиме... Иди сюда.
Первые дней десять своего заграничного вояжа она не спала вообще. Немного подремала в самолете — и все. Потом, пройдя паспортный контроль и чисто условную таможню, Таня с толпой других пассажиров вышла в просторный, светлый зал прибытия и среди встречающих увидела невысокую, совсем молоденькую шатенку с приколотым на груди листом бумаги, на котором большими красными русскими буквами было написано: «ТАТЯНА ЛАРИНА». Она подошла к девушке и сказала:
— Татьяна Ларина — это я. Здравствуйте. И погрузилась в стремительный поток новых впечатлений, встреч, динамичной работы. В первый вечер она поднялась в свой номер после роскошного ужина, который закатили ей по случаю знакомства Иржи и Дана, с гудящей головой, не чуя под собой ног, рухнула на белоснежное покрывало и провалилась в забытье, продлившееся минуты две-три.. Потом она лежала, сначала с закрытыми глазами, затем с открытыми — смотрела на перебегающие по потолку разноцветные отблески уличной рекламы. Потом встала, разделась, умылась, почистила зубы и легла уже под одеяло. Повалялась еще часок, встала, включила лампу и электрический чайник, покурила у открытой в теплую ночь форточки, высыпала в стакан-кофе из миниатюрного пакетика, обнаруженного в плетеной корзиночке на столе, и уселась в который раз перечитывать сценарий. Рассвет застал ее у зеркала — она демонстрировала самой себе мимику и позы Александры Николаевны, какой она представлялась в воображении Тани.
В просторном, сверкающем хромом и пластиком гостиничном кафетерии Таня оказалась одной из первых. Отведав йогурта, шпикачек с цветной капустой, слабенького, но терпкого и очень сладкого кофе с корицей и булочку с маслом, она почувствовала, что засыпает прямо за столом, и громадным усилием воли заставила себя выйти в холл. Там она сидела, курила, листала журналы с непонятными словами, позевывала, поминутно взглядывала на часы и с ужасом думала, что если и не заснет посреди своего первого рабочего дня, то уж непременно проведет его в тупой сонной одури, и рассерженный Иржи (по его предложению они еще вчера перешли на имена) отправит ее обратно... Обратно... К Павлу, к Нюточке... Вообще хорошо бы...
Но ничего подобного не случилось. Таня первой заметила вчерашнюю шатенку, переводчицу Марженку, и первой поспешила ей навстречу. На черной студийной «шкоде» они проехали через весь город, и Таня со свежим любопытством смотрела через стекло. Автомобиль въехал в ворота студии и долго колесил между разных строений, сквериков, изгородей, пока не остановился у длинного трехэтажного здания красного кирпича.
— Павильон номер пять, — пояснила Марженка. — Мы идет туда.
— Идем, — автоматически поправила Таня. В этот же день состоялась первая читка с экспликацией, которую прервали уже заполночь и продолжили на следующий день, поскольку большинство исполнителей чешским не владело, и Иржи вынужден был после каждой фразы делать паузы, чтобы переводчики, приставленные к каждому из иностранцев, могли донести до них ее смысл. Он очень неплохо владел и русским, и польским, и немецким, но сегодня решил пользоваться только чешским: в его интернациональной команде любой другой язык понял бы один, от силы два человека, а переводчики растерялись бы вконец. С читкой, естественно, тоже возникали проблемы и задержки, хотя каждый читал свои реплики на родном языке, а остальные вслушивались в интонации и водили пальцами по раскрытым страницам, отслеживая смысл сказанного. Несколько раз Иржи гонял ассистентов за лимонадом, кофе и пирожками. Под конец у всех стали заплетаться языки и путаться мысли, и пришлось распустить народ до утра. По домам их развозил автобус с мрачным шофером, который проторчал у подъезда пятого павильона с шести до полуночи. В гостинице измученная Таня опять сразу же повалилась на кровать, но уже через полтора часа, отчаявшись заснуть, глушила кофе и ковырялась в своих сегодняшних заметках, сделанных на полях сценария.
С третьего дня без раскачки начались примерки, репетиции, пробы. Иржи, этот улыбчивый лысый толстячок, в работе был беспощаден, как Симон Легри из «Хижины дяди Тома». Таня приезжала на студию с красными воспаленными глазами, а уезжала выжатая как лимон. Днем на щеках ее выступал лихорадочный румянец, руки дрожали, движения сделались отрывистыми, ей постоянно приходилось контролировать себя, иначе она начинала гнать свои сцены в ураганно-пулеметном темпе. Роскошные гостиничные завтраки и ужины Таня оставляла почти нетронутыми, подкрепляясь преимущественно кофе и сигаретами.
Ночами она лежала, глядя в расцвеченный потолок, ей казалось, что так глаза будут отдыхать лучше, ведь стоило их закрыть, на черноту под веками набегали мучительно яркие круги, пятна и стрелки. В голову сама собой лезла всякая дурь: отрывочные реплики из сценария, перемежаемые какими-то бессмысленными виршами, калейдоскоп картинок — из будущего фильма, из лиц и предметов ее
новой реальности, из кусочков реальности прежней... Усилием воли пыталась вызвать милые, родные образы, которые только и могли успокоить ее: Павла, Нюточки, Лизаветы, хотя бы Беломора. Но на мгновение блеснув в ее сознании, они рассыпались ядовито-ослепительными искрами... Таня сбрасывала одеяло и устремлялась в сверкающую белую ванную, под обжигающе-холодный душ. Растеревшись докрасна, она набрасывала халат, включала чайник, курила и ждала рассвета. Когда небо светлело и гасли ночные фонари, она одевалась, гуляла по свежим, безлюдным раннеутренним улицам, заставляя себя идти помедленнее и дышать ровнее. Время потихоньку подползало к семи — открытию кафетерия, а потом и к восьми пятнадцати, когда к стеклянным дверям гостиницы подкатывала черная «шкода» с румяной, выспавшейся Марженкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69