Смышленая Нюточка никогда и никуда не пошла бы с незнакомым человеком, но ведь тетя в шубе назвала и ее имя, и мамино, знала, что мама должна прилететь на самолете... Тетя очень торопилась, и они, ничего не сказав воспитательнице, побежали через парк на улицу. Там их ждала серая машина, кажется «Волга», за рулем сидел такой дядя с усами. Как только они тронулись, тетя дала ей шоколадную конфетку со вкусной начинкой, и Нюточка почему-то заснула... Потом она запомнила только, что ее куда-то несли на руках... комнату с желтыми шевелящимися обоями и мягкий диван... Несколько раз приходила тетя, говорила, что мама сейчас придет, снова угощала конфетами... А потом она проснулась уже здесь...
Она не смогла описать внешность ни этой тети — у нее каждый раз было новое лицо! — ни усатого дяди, а вот комнату, пожалуй, узнала бы, если бы, конечно, снова оказалась в ней... Следствию это могло помочь не сильно. Оставалась надежда, что, может быть, кто-то видел того или тех, кто утром доставил девочку в больницу... Павел провел этот день, слоняясь от палаты с Нюточкой, которая вновь заснула, до палаты с Дмитрием Дормидонтовичем, вокруг которого хлопотали врачи и медсестры. Вечером его насилу уговорили вернуться домой.
Электричка, метро... Он еле доплелся до дому и в полном изнеможении повалился на диван. Через десять минут из аэропорта приехала Таня. Она еще ничего не знала...
А ночью раздался телефонный звонок.
— Тебя, — сказала Таня, воротившись на кухню, где они оба молча курили, не в силах ни говорить, ни заснуть.
— Кто?
— Какая-то женщина. Говорит, срочно. Голос интеллигентный.
Павел подошел к аппарату.
— Алло?
Раздавшийся в трубке голос не был ни женским, ни, тем более, интеллигентным:
— Чернов, ты намек понял? Считай последним предупреждением...
У Павла перехватило дыхание. Намек он понял.
— Э-п... э-п... Кто это?
Ответом ему были короткие гудки.
На кухню он вернулся с таким лицом, что Таня моментально взяла его за руку, усадила за стол, сама села рядом и, не выпуская его руки из своей, сказала коротко:
— Рассказывай.
И он рассказал ей все — что не рассказывал доселе никому. Ни отцу, которого с детства привык не посвящать в свои проблемы, ни следователям.
— Знаешь, я давно заметила, что у всех подлецов есть одна слабость, — сказала Таня, выслушав его.
— Какая?
— Они считают, что хитрость, изворотливость и жестокость — это то же самое, что ум. И нередко поступают глупо.
— Глупо?
— Да. Неужели они не понимают, что после всего этого они потеряли последнюю надежду заполучить тебя? Ведь ты же не станешь возвращаться к ним ни при каких обстоятельствах ?
— Да уж лучше подохнуть!
— Но нам надо что-то делать. И быстро. Они ведь ни перед чем не остановятся. Завтра же забираю Нюточку и везу ее в Хмелицы, к Лизавете.
— Если врачи отпустят...
— И если не отпустят — тоже. Думаю, тебе надо ехать с нами.
— А как же отец?
— Я вернусь и буду при нем. Меня они не тронут.
— Если захотят — еще как тронут!.. Нет, вы езжайте, а я останусь здесь, на виду. Мне от них прятаться бесполезно: вон Жаппара на Тянь-Шане отыскали, что им какие-то Хмелицы?!
— Но они не оставят тебя в покое.
— А я в прокуратуру пойду или в КГБ к тому же Голубовскому. Зря я тогда отмолчался, когда он о возможных причинах похищения выспрашивал. Ничего, теперь все расскажу.
— Ой, я даже не знаю... Жил у нас в общежитии парень один, Генка, бетонщик. Непутевый, выпить любил, подраться, но вообще-то неплохой. Как-то после получки собрались они с приятелями, выпили на лавочке, купили еще, а тут дождь. Забрались они с бутылками своими в подвал. А там в углу — труп. Приятели говорят, пошли скорей отсюда, а Генка им — нет, надо заявить. Те ушли, а он в отделение. Там его, не разбираясь, скрутили и в клетку: пьяный, мол. А он им кричит: я про покойника заявить пришел. Ну, рассказал, где и что, выехали они. Смотрят — действительно покойник. Генка им говорит: что, убедились, что не вру? Теперь отпустите! А они говорят: теперь-то как раз и не отпустим, потому что ты и есть убийца! Убил, испугался и к нам прибежал, рассказывать, будто случайно нашел. Он на колени: да вы что, да какой я убийца!.. Год его потом в тюрьме продержали до суда, и там и вовсе бы засудили, да хорошо, что прокурор порядочный попался и разобраться не поленился. Труп-то в подвале три дня пролежал до того, как Генка нашел его, а Генка в то время на Бокситогорском комбинате в командировке был. Отпустили его, слава Богу, но жизнь все равно покалечили крепко.
— Я не боюсь, — угрюмо сказал Павел.
— Зато я боюсь... Давай-ка мы прежде того с надежным человеком посоветуемся, который в таких делах разбирается лучше нашего. Вот только с кем бы?
— Может быть, с Николаем Николаевичем? — подумав, предложил Павел.
— Это с каким Николаем Николаевичем?
— С адвокатом, бывшим тестем моим. Человек он знающий, ловкий. Помнишь, это же он осенью в две недели организовал и твой развод, и наш брак?
— А, седой такой? Я еще в толк не могла взять, что это ты так вдруг заспешил — жили же до того нерасписанные, и ничего. А это ты мое будущее обеспечивал. — Она горько усмехнулась.
— И Нюточкино, — не замечая усмешки, сказал Павел. — До свадьбы ты юридически была для нее посторонним лицом.
— А ты его хорошо знаешь, этого адвоката? Можно ему доверять?
— А если больше некому?
— Есть кому, — твердо сказала Таня...
— Вот, собственно, и все. Ну и что ты думаешь?
— Я скажу. Только сначала разреши мне задать один вопрос.
— Задавай.
Рафалович встал, резко отодвинув стул.
— Объясни мне, пожалуйста, почему, ну почему ты такой идиот? Кто тебя просил гнать волну, а? Да, допустим, весь навар с твоих разработок пойдет не в закрома Родины, а в карман какому-то хитрому дяде — ну и что? Что это меняет? Ты же взрослый человек, ты прекрасно понимаешь, что эта самая Родина, которая из нас сосет соки и выворачивает нам руки и карманы, — и есть сотня-другая таких вот хитрых дядей, которые окопались на теплых местечках и втихаря грызут друг дружку, норовя отхватить кусочек пожирнее. Так что с точки зрения твоей хваленой нравственности совершенно безразлично, вкалываешь ты на одного дядю, на двух или на тысячу. А с рациональной точки зрения на одного-то еще и лучше — и плодами труда твоего с умом распорядится, и тебе даст, сколько ты стоишь, а не сколько полагается по штатному расписанию... Тебя же впервые оценили по достоинству, создали все условия, освободили от всякой херни — твори, дорогой, открывай, изобретай. Оборудование новое нужно? Ты только списочек составь, Зарплата маленькая? На тебе вдвое. Не хочешь каждый день на работу ходить? Ходи когда захочешь, только дело делай. Ведь так оно было?
— Так.
— Ну и какого рожна тебе? Ах, его бедного заманили, обманом вовлекли! А что им оставалось? Прийти и сказать: «Чувак, у нас тут левый бизнес намечается, хочешь в долю?» Они же хорошо подготовились и понимали, с кем имеют дело. Нет, я тебе так скажу: этой фирмой рулит парень головастый. Он же так все подстроил, чтобы тебя и заполучить, и подстраховать.
— Объясни.
— При таком раскладе, даже если бы они засыпались по полной, ты остался бы чистехонек. Занимался научной работой в солидном институте, про леваки не знал, в коммерцию не лез. И вот лимонтьевы с клизмерами, бяки нехорошие, гремят под фанфары, а честный, но обманутый советский ученый Чернов продолжает свою шибко полезную для страны деятельность.
— Погоди, но ведь Лимонтьев и есть главный организатор!
— Сомневаюсь. Он скорее зиц-председатель Фунт.
— Что-то я не пойму, к чему ты клонишь?
— К тому, что тебе не следовало вставать на дыбы. Продолжал бы себе спокойненько работать.
— Даже когда они прикончили Жаппара?
— Тогда тем более. Они показали, что умеют быстро и жестко защищать свои интересы, которые, кстати, совпадают с твоими.
— Что? Ты соображаешь, что говоришь? Гнать за границу ценнейшее стратегическое сырье — в моих интересах?!!
— Еще не факт, что они занимались или готовились заняться именно этим. А вот Жаппар — он как раз гнал. За что ими же и был наказан.
— И что, по-твоему, мне надо делать сейчас?
— Прекратить артачиться и возвращаться в институт. Павел задохнулся от возмущения.
— Офигел? После всего с Нюточкой?
— А что? Утрись, засунь свой праведный гнев куда подальше и возвращайся.
— По их милости отец лежит при смерти!
— Не заставляй меня напоминать тебе, что если бы ты не вел себя как самый идиотский идиот, ни с отцом твоим, ни с Нюточкой ничего бы не случилось.
Павел подскочил к Рафаловичу, схватил его за лацканы кожаного пиджака и прошипел ему в лицо:
— Не смей, слышишь!
Рафалович взметнул руки, освободился от захвата и отскочил на два шага.
— Что, Пашенька, правда глаза колет, а?
Павел закрыл глаза, сделал глубокий вдох, медленно сосчитал до десяти и выдохнул. Рафалович за это время встал так, чтобы обеденный стол оказался между ним и Павлом.
— Ты извини меня, Леня, — спокойно выговорил Павел.
— Это за что же? — спросил Рафалович недоверчиво.
— За то, что отнял у тебя время понапрасну. Я ведь чувствовал, что разговор наш закончится чем-то в этом роде, и не хотел обременять ни себя, ни тебя. Таня уговорила. Она отчего-то очень верит тебе... Так что забудь, пожалуйста, все, о чем мы тут говорили, и не поминай лихом.
— Ни фига себе, забудь! А ты снова какую-нибудь глупость выкинешь, и они тебя грохнут!
— Не грохнут. Я еще с одним умным человеком поговорю, он немного в курсе моих дел, может, другой выход присоветует.
— А какой, может быть другой выход?
— Ну, например, работа за границей. Он же Таню в этот чешский фильм пристроил. Не исключено, что и мне поможет.
— И кто же это такой всемогущий?
— Да не знаешь. Есть в Москве такой Шеров Вадим, Ахметович.
— Стой! — воскликнул Рафалович. — Повтори, как ты сказал?
— Шеров Вадим Ахметович.
— Так. — Рафалович грузно опустился на стул. — Быстро рассказывай, как и где ты с ним познакомился. И что значит, что он «немного в курсе твоих дел»? Постарайся ничего не упустить. Это очень важно.
Выслушав Павла, Рафалович положил локти на стол и прижал ладони к вискам.
— Я тебе говорил, что надо возвращаться в институт. Теперь скажу иначе: не просто возвращаться, а на коленях ползти, лоб об землю расшибить, чтобы назад приняли.
— Это еще почему?
— Потому что это шеровская комбинация, и очень масштабная. А те, кто встает ему поперек дороги, долго не живут.
— Готов рискнуть.
— Да пойми ты, идиот! Он же убьет тебя!
— Ты будешь смеяться, но есть вещи пострашнее смерти.
Рафалович замотал головой и застонал:
— Господи, ну какой урод!.. В последний раз спрашиваю: однозначно нет?
— Однозначно. И давай прекратим...
— Нет, погоди... Сходи-ка лучше завари кофейку. И если коньячок найдется...
— А ты?
— Я буду думать. Долго и скучно.
Через несколько минут Павел принес кофе в турке, початую бутылку «Праздничного» и хрустальную стопочку. Рафалович что-то чертил пальцами на бахромчатой скатерти и бормотал под нос. Он поднял голову и, начисто проигнорировав стопочку, плеснул коньяк прямо в кружку с остатками прошлой порции кофе. Залпом выпил, крякнул и сказал:
— Есть у меня дорожка. Экстренный путь отхода. Для себя готовил, но тебе, видать, нужнее... Но имей в виду, обратной дороги уже не будет. Тебе придется бросить все — дом, семью, собственное имя.
— Таню, Нюточку? — с тоской в голосе спросил Павел.
— Все... Возможно, потом, через пару-тройку лет, когда про тебя все забудут, вы сможете воссоединиться... где-нибудь подальше отсюда.
— В бега податься? Как злостный алиментщик?
— Тогда возвращайся к Шерову под крылышко. Других вариантов нет.
— Есть. Обратиться в органы. Есть же прокуратура, милиция...
— Тогда уж лучше прямо к Шерову обратись. Время сэкономишь, а результат будет тот же.
— Что ты мелешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Она не смогла описать внешность ни этой тети — у нее каждый раз было новое лицо! — ни усатого дяди, а вот комнату, пожалуй, узнала бы, если бы, конечно, снова оказалась в ней... Следствию это могло помочь не сильно. Оставалась надежда, что, может быть, кто-то видел того или тех, кто утром доставил девочку в больницу... Павел провел этот день, слоняясь от палаты с Нюточкой, которая вновь заснула, до палаты с Дмитрием Дормидонтовичем, вокруг которого хлопотали врачи и медсестры. Вечером его насилу уговорили вернуться домой.
Электричка, метро... Он еле доплелся до дому и в полном изнеможении повалился на диван. Через десять минут из аэропорта приехала Таня. Она еще ничего не знала...
А ночью раздался телефонный звонок.
— Тебя, — сказала Таня, воротившись на кухню, где они оба молча курили, не в силах ни говорить, ни заснуть.
— Кто?
— Какая-то женщина. Говорит, срочно. Голос интеллигентный.
Павел подошел к аппарату.
— Алло?
Раздавшийся в трубке голос не был ни женским, ни, тем более, интеллигентным:
— Чернов, ты намек понял? Считай последним предупреждением...
У Павла перехватило дыхание. Намек он понял.
— Э-п... э-п... Кто это?
Ответом ему были короткие гудки.
На кухню он вернулся с таким лицом, что Таня моментально взяла его за руку, усадила за стол, сама села рядом и, не выпуская его руки из своей, сказала коротко:
— Рассказывай.
И он рассказал ей все — что не рассказывал доселе никому. Ни отцу, которого с детства привык не посвящать в свои проблемы, ни следователям.
— Знаешь, я давно заметила, что у всех подлецов есть одна слабость, — сказала Таня, выслушав его.
— Какая?
— Они считают, что хитрость, изворотливость и жестокость — это то же самое, что ум. И нередко поступают глупо.
— Глупо?
— Да. Неужели они не понимают, что после всего этого они потеряли последнюю надежду заполучить тебя? Ведь ты же не станешь возвращаться к ним ни при каких обстоятельствах ?
— Да уж лучше подохнуть!
— Но нам надо что-то делать. И быстро. Они ведь ни перед чем не остановятся. Завтра же забираю Нюточку и везу ее в Хмелицы, к Лизавете.
— Если врачи отпустят...
— И если не отпустят — тоже. Думаю, тебе надо ехать с нами.
— А как же отец?
— Я вернусь и буду при нем. Меня они не тронут.
— Если захотят — еще как тронут!.. Нет, вы езжайте, а я останусь здесь, на виду. Мне от них прятаться бесполезно: вон Жаппара на Тянь-Шане отыскали, что им какие-то Хмелицы?!
— Но они не оставят тебя в покое.
— А я в прокуратуру пойду или в КГБ к тому же Голубовскому. Зря я тогда отмолчался, когда он о возможных причинах похищения выспрашивал. Ничего, теперь все расскажу.
— Ой, я даже не знаю... Жил у нас в общежитии парень один, Генка, бетонщик. Непутевый, выпить любил, подраться, но вообще-то неплохой. Как-то после получки собрались они с приятелями, выпили на лавочке, купили еще, а тут дождь. Забрались они с бутылками своими в подвал. А там в углу — труп. Приятели говорят, пошли скорей отсюда, а Генка им — нет, надо заявить. Те ушли, а он в отделение. Там его, не разбираясь, скрутили и в клетку: пьяный, мол. А он им кричит: я про покойника заявить пришел. Ну, рассказал, где и что, выехали они. Смотрят — действительно покойник. Генка им говорит: что, убедились, что не вру? Теперь отпустите! А они говорят: теперь-то как раз и не отпустим, потому что ты и есть убийца! Убил, испугался и к нам прибежал, рассказывать, будто случайно нашел. Он на колени: да вы что, да какой я убийца!.. Год его потом в тюрьме продержали до суда, и там и вовсе бы засудили, да хорошо, что прокурор порядочный попался и разобраться не поленился. Труп-то в подвале три дня пролежал до того, как Генка нашел его, а Генка в то время на Бокситогорском комбинате в командировке был. Отпустили его, слава Богу, но жизнь все равно покалечили крепко.
— Я не боюсь, — угрюмо сказал Павел.
— Зато я боюсь... Давай-ка мы прежде того с надежным человеком посоветуемся, который в таких делах разбирается лучше нашего. Вот только с кем бы?
— Может быть, с Николаем Николаевичем? — подумав, предложил Павел.
— Это с каким Николаем Николаевичем?
— С адвокатом, бывшим тестем моим. Человек он знающий, ловкий. Помнишь, это же он осенью в две недели организовал и твой развод, и наш брак?
— А, седой такой? Я еще в толк не могла взять, что это ты так вдруг заспешил — жили же до того нерасписанные, и ничего. А это ты мое будущее обеспечивал. — Она горько усмехнулась.
— И Нюточкино, — не замечая усмешки, сказал Павел. — До свадьбы ты юридически была для нее посторонним лицом.
— А ты его хорошо знаешь, этого адвоката? Можно ему доверять?
— А если больше некому?
— Есть кому, — твердо сказала Таня...
— Вот, собственно, и все. Ну и что ты думаешь?
— Я скажу. Только сначала разреши мне задать один вопрос.
— Задавай.
Рафалович встал, резко отодвинув стул.
— Объясни мне, пожалуйста, почему, ну почему ты такой идиот? Кто тебя просил гнать волну, а? Да, допустим, весь навар с твоих разработок пойдет не в закрома Родины, а в карман какому-то хитрому дяде — ну и что? Что это меняет? Ты же взрослый человек, ты прекрасно понимаешь, что эта самая Родина, которая из нас сосет соки и выворачивает нам руки и карманы, — и есть сотня-другая таких вот хитрых дядей, которые окопались на теплых местечках и втихаря грызут друг дружку, норовя отхватить кусочек пожирнее. Так что с точки зрения твоей хваленой нравственности совершенно безразлично, вкалываешь ты на одного дядю, на двух или на тысячу. А с рациональной точки зрения на одного-то еще и лучше — и плодами труда твоего с умом распорядится, и тебе даст, сколько ты стоишь, а не сколько полагается по штатному расписанию... Тебя же впервые оценили по достоинству, создали все условия, освободили от всякой херни — твори, дорогой, открывай, изобретай. Оборудование новое нужно? Ты только списочек составь, Зарплата маленькая? На тебе вдвое. Не хочешь каждый день на работу ходить? Ходи когда захочешь, только дело делай. Ведь так оно было?
— Так.
— Ну и какого рожна тебе? Ах, его бедного заманили, обманом вовлекли! А что им оставалось? Прийти и сказать: «Чувак, у нас тут левый бизнес намечается, хочешь в долю?» Они же хорошо подготовились и понимали, с кем имеют дело. Нет, я тебе так скажу: этой фирмой рулит парень головастый. Он же так все подстроил, чтобы тебя и заполучить, и подстраховать.
— Объясни.
— При таком раскладе, даже если бы они засыпались по полной, ты остался бы чистехонек. Занимался научной работой в солидном институте, про леваки не знал, в коммерцию не лез. И вот лимонтьевы с клизмерами, бяки нехорошие, гремят под фанфары, а честный, но обманутый советский ученый Чернов продолжает свою шибко полезную для страны деятельность.
— Погоди, но ведь Лимонтьев и есть главный организатор!
— Сомневаюсь. Он скорее зиц-председатель Фунт.
— Что-то я не пойму, к чему ты клонишь?
— К тому, что тебе не следовало вставать на дыбы. Продолжал бы себе спокойненько работать.
— Даже когда они прикончили Жаппара?
— Тогда тем более. Они показали, что умеют быстро и жестко защищать свои интересы, которые, кстати, совпадают с твоими.
— Что? Ты соображаешь, что говоришь? Гнать за границу ценнейшее стратегическое сырье — в моих интересах?!!
— Еще не факт, что они занимались или готовились заняться именно этим. А вот Жаппар — он как раз гнал. За что ими же и был наказан.
— И что, по-твоему, мне надо делать сейчас?
— Прекратить артачиться и возвращаться в институт. Павел задохнулся от возмущения.
— Офигел? После всего с Нюточкой?
— А что? Утрись, засунь свой праведный гнев куда подальше и возвращайся.
— По их милости отец лежит при смерти!
— Не заставляй меня напоминать тебе, что если бы ты не вел себя как самый идиотский идиот, ни с отцом твоим, ни с Нюточкой ничего бы не случилось.
Павел подскочил к Рафаловичу, схватил его за лацканы кожаного пиджака и прошипел ему в лицо:
— Не смей, слышишь!
Рафалович взметнул руки, освободился от захвата и отскочил на два шага.
— Что, Пашенька, правда глаза колет, а?
Павел закрыл глаза, сделал глубокий вдох, медленно сосчитал до десяти и выдохнул. Рафалович за это время встал так, чтобы обеденный стол оказался между ним и Павлом.
— Ты извини меня, Леня, — спокойно выговорил Павел.
— Это за что же? — спросил Рафалович недоверчиво.
— За то, что отнял у тебя время понапрасну. Я ведь чувствовал, что разговор наш закончится чем-то в этом роде, и не хотел обременять ни себя, ни тебя. Таня уговорила. Она отчего-то очень верит тебе... Так что забудь, пожалуйста, все, о чем мы тут говорили, и не поминай лихом.
— Ни фига себе, забудь! А ты снова какую-нибудь глупость выкинешь, и они тебя грохнут!
— Не грохнут. Я еще с одним умным человеком поговорю, он немного в курсе моих дел, может, другой выход присоветует.
— А какой, может быть другой выход?
— Ну, например, работа за границей. Он же Таню в этот чешский фильм пристроил. Не исключено, что и мне поможет.
— И кто же это такой всемогущий?
— Да не знаешь. Есть в Москве такой Шеров Вадим, Ахметович.
— Стой! — воскликнул Рафалович. — Повтори, как ты сказал?
— Шеров Вадим Ахметович.
— Так. — Рафалович грузно опустился на стул. — Быстро рассказывай, как и где ты с ним познакомился. И что значит, что он «немного в курсе твоих дел»? Постарайся ничего не упустить. Это очень важно.
Выслушав Павла, Рафалович положил локти на стол и прижал ладони к вискам.
— Я тебе говорил, что надо возвращаться в институт. Теперь скажу иначе: не просто возвращаться, а на коленях ползти, лоб об землю расшибить, чтобы назад приняли.
— Это еще почему?
— Потому что это шеровская комбинация, и очень масштабная. А те, кто встает ему поперек дороги, долго не живут.
— Готов рискнуть.
— Да пойми ты, идиот! Он же убьет тебя!
— Ты будешь смеяться, но есть вещи пострашнее смерти.
Рафалович замотал головой и застонал:
— Господи, ну какой урод!.. В последний раз спрашиваю: однозначно нет?
— Однозначно. И давай прекратим...
— Нет, погоди... Сходи-ка лучше завари кофейку. И если коньячок найдется...
— А ты?
— Я буду думать. Долго и скучно.
Через несколько минут Павел принес кофе в турке, початую бутылку «Праздничного» и хрустальную стопочку. Рафалович что-то чертил пальцами на бахромчатой скатерти и бормотал под нос. Он поднял голову и, начисто проигнорировав стопочку, плеснул коньяк прямо в кружку с остатками прошлой порции кофе. Залпом выпил, крякнул и сказал:
— Есть у меня дорожка. Экстренный путь отхода. Для себя готовил, но тебе, видать, нужнее... Но имей в виду, обратной дороги уже не будет. Тебе придется бросить все — дом, семью, собственное имя.
— Таню, Нюточку? — с тоской в голосе спросил Павел.
— Все... Возможно, потом, через пару-тройку лет, когда про тебя все забудут, вы сможете воссоединиться... где-нибудь подальше отсюда.
— В бега податься? Как злостный алиментщик?
— Тогда возвращайся к Шерову под крылышко. Других вариантов нет.
— Есть. Обратиться в органы. Есть же прокуратура, милиция...
— Тогда уж лучше прямо к Шерову обратись. Время сэкономишь, а результат будет тот же.
— Что ты мелешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69