Душевное состояние Фристедта было совсем иным. Пристально изучив схему расследования, все это время висевшую на стене, он наконец-то увидел то, что следовало бы увидеть сразу. Он просто сгорал от нетерпения и переполнявшей его энергии.
- Что ты делал 30 ноября 1963 года? - спросил он Аппельтофта тоном, требовавшим, несмотря на всю абсурдность, серьезного ответа.
Аппельтофт потер указательным и большим пальцами переносицу и зажмурился, пытаясь вспомнить время более четверти столетия назад.
- Я был ассистентом полиции, меня только что перевели из Люлео сюда, в этот город. Это был первый год моей службы в "сэке", в "Бюро А", и занимался я русскими вопросами. Двухкомнатная квартира, дочери два года, было немного трудновато, но так, ничего, - однотонно ответил он.
- 30 ноября 1963 года родился наш убийца, - сказал Фристедт.
Аппельтофт поднял глаза. Фристедт встал, подошел к схеме расследования, висевшей на стене, и пальцем показал на номер телефона, который привел их сначала к молодой женщине, сейчас уже, вероятно, выпущенной на свободу, правда, в шоковом состоянии и сначала на лечение в психиатрическую клинику в Дандеруде; затем этот же номер телефона привел их к дому четверых пропалестинских активистов, и один из них - их "немецкий дружок" - не имел никакого отношения к убийству.
- Понимаешь, - продолжал Фристедт, - как дьявольски просто? Посмотри вот тут, в журнале Фолькессона, что, собственно, здесь написано?
Фристедт держал журнал, открытый на нужной странице.
- Позвонить или проверить 631130, - прочел Аппельтофт.
- Вот именно. Звонят по номеру телефона, ну а зачем проверять номер телефона, если он уже известен? Он должен был проверить, кто этот человек, или позвонить ему, - продолжал Фристедт, едва сдерживая свой энтузиазм.
- Это не номер телефона? А ты проверял, кто это? Здесь ведь не хватает лишь четырех последних цифр дня рождения, но компьютер может выдать их, - ответил Аппельтофт, неожиданно почувствовав прилив сил.
- В этом-то и состоит некая странность. Я запросил компьютер, но получил неожиданный ответ: по какой-то причине этот человек занесен в разведреестр или в определенный вид документации, по которому классифицировались данные.
- Хамильтон, - сказал Аппельтофт, - Хамильтон нашел номер телефона и всю эту галиматью по своему компьютеру, пусть теперь вытаскивает и этого плута.
- Я так же думаю. Хамильтон уже возвращается, он звонил из Афин, прибудет сегодня вечером.
- Сказал что-нибудь?
- Да. Он сказал, что везет имя убийцы и описание его личности, не совсем полное, но все же кое-что.
- Ты знаешь, когда он прибывает? Поедем, встретим его?
- В 20.05 из Копенгагена. Именно это я и хотел предложить, ведь сейчас все начинает проясняться, тебе не кажется?
Аппельтофт кивнул. Действительно все начинало проясняться. Значит, все, что было сделано до этого, - ошибка: выдворенных не должны были выдворять, а четверых задержанных молодых шведов не следовало задерживать. И казалось, что уже не было причин для уныния, но тут вдруг еще большая беда подкатила к порогу: одна из секретарш отдела заглянула в комнату, и, хотя она еще ничего не сказала, Аппельтофт все уже понял по ее лицу.
- Нэслюнд ищет тебя. Он в своем кабинете. "Это спешно", - сказал он, - сообщила она низким голосом, намекавшим на пламя, вылетавшее из телефонной трубки, когда Нэслюнд призывал к себе виновного.
- Увидимся сразу же, как только я вернусь оттуда, - сказал Аппельтофт, поднялся и пошел к двери.
Шеф бюро Нэслюнд был возмущен и даже не пытался скрывать это. Когда этот "торгаш автомашинами" говорил, волосы падали на его лицо, а виски пульсировали. Рядом с ним сидел главный прокурор К. Г. Йонссон с "зашнурованным" ртом.
- Мне интересно, - начал Нэслюнд, хотя Аппельтофт еще не успел пройти в комнату и найти себе стул, - мне интересно, черт возьми, чем, по-твоему, мы тут занимаемся? Ты, например?
- Я лично, дав клятву, отвечаю на вопросы, если речь об этом, - тихо ответил Аппельтофт, садясь, хотя ему и не "приказали" это сделать.
- Я не просил тебя садиться! - закричал шеф бюро. Аппельтофт медленно встал, не отвечая на оскорбления. - Пожалуйста, садись! - все еще кричал Нэслюнд, медленно отбрасывая раггарский клок волос, свалившийся на лоб. - Ну, ты что, записался в адвокаты или в чем дело?
Чувствуя себя сбитым с толку бешенством шефа, Аппельтофт не находил ответа. Он молча сел.
- Я повторяю вопрос, - продолжал Нэслюнд еще более низким, холодным голосом, - что за идейку ты подал этому "любимчику"-адвокату и почему?
- Когда я допрашивал Хедлюнда, после изучения протокола конфискованного... я не мог по-другому. Я хотел получить от него подтверждение. Я имею в виду, что он сам думал об этих патронах. И потом, с этой книгой...
- Я спрашиваю не об этом. Я спрашиваю, что ты сказал этому дьяволу-адвокату? Мало того, что террористы должны иметь адвокатов, они еще и получают помощь от певчих сыщиков-петухов! Итак, что ты сказал ему?
- Я показал ему то, что написано в протоколе конфискованного... да, но он и сам имел доступ к нему, я сказал лишь о том, что значилось и в его собственных бумагах.
- Адвокаты никогда не смотрят в бумаги! Особенно перед Рождеством. Значит, это ты подкинул ему идейку.
- Да, но это же правда.
- Итак, наша птичка улетела. Понимаешь, что это значит?
- Да. Но ведь никаких веских причин для задержания и не было.
- Без дерзостей! Понимаешь, что все это значит, я тебя спрашиваю?
- Нет. Во всяком случае, его не в чем обвинять.
- Это твое мнение?
- Да.
- Тогда я скажу тебе: ты здесь не для того, чтобы давать оперативные или юридические оценки, ты здесь для того, чтобы вести расследование. Понятно?
- Не-ет. Мы должны расследовать о подозреваемом все: и положительное, и отрицательное. А это своего рода юридическая оценка.
- Не болтай чепухи.
- Так, во всяком случае, записано в служебной инструкции, а эту чепуху, которой мы занимаемся, я не понимаю.
- Мы никакие не сыщики! Это государственная служба безопасности, и - о, проклятье на мою голову! - совершенно удивительно, что мне нужно объяснять тебе это. Будет обвинение или нет - это одно. Но то, что мы должны стремиться держать террористов взаперти, - совсем другое.
- Но нет никаких доказательств, что он хоть как-то связан с этой террористической акцией. Во всяком случае, с арабской.
- И ты знаешь это наверняка?
- Я знаю, что против него доказательств нет. И если я должен свидетельствовать под присягой...
- А я случайно знаю, что это палестинская террористическая операция. Вероятно, с ливийским заводом часов. Шикуют парни Каддафи, а тут появляется такое вот дерьмо, как ты.
Нэслюнд внезапно овладел собой и не столько из-за оскорблений, сколько из-за того, что сказал несколько больше, чем хотел. Аппельтофт тут же заметил это, чуть подскочил на стуле и задал свой простой, но в этой связи очень неподходящий вопрос:
- Откуда ты знаешь, что эта операция палестинская? Для нас, ведущих расследование, это новость.
- Мы не должны докладывать тебе об этом, - тут же вставил главный прокурор, - это под грифом "Секретно".
- Да, - возразил Аппельтофт с подчеркнутой агрессивностью, - но для нас, ведущих расследование, было бы, наверное, неплохо знать, какие сейчас проходят террористические операции.
- Ты больше не занят ни в каком расследовании, - сказал Нэслюнд, беря инициативу на себя. - Ты и Фристедт можете заняться исключительно сбором побочных сведений, связанных с этим "шпионом по беженцам" при Управлении по делам иммиграции. С сегодняшнего дня другие займутся террористическими операциями. И мы обязаны спешить; я не хочу, чтобы хоть слово просочилось об этом, понимаешь меня?
- Нет, - ответил Аппельтофт, - будь я проклят, ничего не понимаю. В наших материалах нет ни единого следа чего-либо ливийского...
- Я не говорю о ваших материалах. А еще, будь любезен, исчезни и держись подальше от телефона. Никаких слез прессе ни от тебя, ни от какого-либо "анонимного рупора" из СЭПО, понятно?
- Конечно. Но это не мы болтаем по телефону... - сказал Аппельтофт и ушел, почти удовлетворенный; по крайней мере последний удар был за ним, даже если и сам он не очень хорошо обошелся с желтым крестом на голубом поле.
Но теперь все уже кончилось. Все уплыло в небытие, и вечерние газеты, и беспокойство сына и жены из-за выдуманных ливийских террористов.
Так или иначе, но все прошло, по крайней мере для него, думал он. И абсолютно ошибался. Именно сейчас все только и начиналось.
Глава 12
Карл летел над Смоландом регулярным рейсом авиакомпании SAS Копенгаген - Арланда. Сидя в самолете над Смоландом, он все еще как бы оставался в Эйлате.
Карл пробыл там два дня. И за это время Шуламит убедила его, что операция если и состоится, то только после Хануки - еврейского праздника, чем-то напоминающего христианское Рождество, - все израильтяне, даже генералы Моссада и оперативники "Сайерет-Маткал" на Хануку всегда бывают дома в семейном кругу. В Израиле осуждают войны во время больших религиозных празднеств; такое отношение стало результатом очень дорого стоившей войны "Йом Киппур".
Карлу поначалу удавалось сдерживаться. Но в первый же вечер, когда они встали с постели и отправились в небольшой ресторан у старой гавани - они захватили с собой хвосты лангуст и, немного поторговавшись, попросили поджарить их на гриле, - а потом добрались и до второй бутылки "Carmel Rose", его потянуло к ней по-настоящему, неотвратимо.
Они купались, валялись на песке и рассказывали друг другу о своей жизни. Он больше не пытался бороться со своим влечением. Теперь ему пришлось бороться лишь с сильным желанием рассказать ей о Старике, о том, как его завербовали, чем он, собственно, занимался в Сан-Диего - обо всем том, о чем никогда не рассказывал Тесси.
Ведь с Шулой - теперь, думая о ней, он называл ее ласковым коротким именем Шула - все было иначе. Она уже и так знала многое и поэтому не могла обижаться на него за то, что он недостаточно откровенен с ней.
На другой день на пляже они уже не говорили о службе, нет, они говорили о том, что, не будучи евреем, он никогда не смог бы переехать в Израиль, а она, "кибуцница" в третьем поколении, никогда не смогла бы покинуть свою страну. Все это было совершенно ясно, логично и невозможно отбросить. Они могли лишь на короткое время позволить себе с головой окунуться в страсть, но и только, - ничего другого никогда не могло бы быть. Им не надо было даже долго говорить об этом, довольно скоро они смогли шутить над выдуманным "прикрытием" в форме нелепой влюбленности в "гойского" шведского офицера безопасности, поскольку она уже превратилась в истинную.
Они долго фантазировали, как и когда встретятся вновь, как она сможет вернуться на свою работу в Стокгольм - что более чем сомнительно: она даже лишилась "заграничного" звания майора и вновь стала капитаном, когда ее отозвали в Израиль; но в Израиле могли произойти политические изменения и все прочее, тогда они могли бы продолжить заниматься "прикрытием".
Одно только мучило его: он не мог рассказать ей о встречах с палестинцами в Бейруте. Муна - ее он мог себе представить младшей сестрой Шулы, но одновременно она могла бы быть и убийцей ее младшего брата в секторе Газа; Рашид Хуссейни - человек, называвший себя Мишелем, - поступал и рассуждал так, что мог бы быть ее близким родственником, одним из воинственного ее клана; все эти военные трофеи омрачали радость и восторг их влюбленности.
Расставаясь на автобусной станции Беэр-Шева, она обещала приехать в Стокгольм - "в следующем году в Стокгольме", шутила она, переиначивая вечную молитву "в следующем году в Иерусалиме", - а он обещал не вступать в конфронтацию с Элазаром, если тот действительно окажется в Стокгольме через пару дней.
Но ни одному из них не суждено было сдержать свое обещание.
Последнее, что он видел за закрывающейся автобусной дверью, были ее "лошадиный хвост" и переброшенный через плечо "узи".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67