- Конкретно? Я должна знать, потому что этот человек в беде. И твой сын, кстати, тоже.
Лиана глотнула воздуха, закашлялась и перевела дух.
- Я рассказала ему всю историю с магнитофоном. Насколько сама её знала.
- Что за история?
- Ну, Ленька записал что-то на магнитофон, и из-за этого его убил Гузкин... Только якобы из-за меня, понимаешь? На самом деле, по заказу каких-то очень крутых людей. Которые потом организовали мне эту квартиру и велели дать такие показания на суде, чтобы Гузкин получил наименьший срок. И никогда никому и словом не заикаться о магнитофоне, если мне жизнь дорога. И как можно меньше видеться с сыном и с родственниками Леньки...
- Ты не знаешь, что Ленька записал?
- Нет.
- Почему ты мне это не рассказала... когда мы виделись в прошлый раз?
- "Виделись"! - горько усмехнулась Лиана. - Да я бы скорее сдохла, чем лишнее словечко тебе поведала!
- Ладно! - Богомол выпрямилась. - Где у тебя телефон?
- Два аппарата, на кухне и в комнате жильцов.
Богомол прошла на кухню и набрала номер, который, как она запомнила, набирал Игорь, после когда города Самары.
- Алло? - сказал чуть подсевший басовитый голос.
- Поздравляю, товарищ полковник! - насмешливо сказала она. - Лучше надо охранять ценных свидетелей.
- Кто? - сразу спросил полковник.
- Лиана Некрасова. Хорошо, я вовремя подоспела. Один из пытавшихся её убить сам мертв, второй крепко связан, сейчас попробую разобраться с шофером, который ждет их в машине. Будет упакован к вашему приезду.
- Уже выезжаем, - сказал полковник. - Думал навестить Лиану утром... Спасибо.
- Что за история с магнитофоном, из-за которой погиб мой брат?
- Хованцев расскажет. Он все знает. Более того, он все и нарыл. Пока.
- До свидания, - Богомол повесила трубку и вернулась в комнату.
- Значит, так, - сказала она Лиане. - Кончай хлюпать и истерить. Сейчас подъедут люди, за которыми ты будешь как за каменной стеной. Приведи себя в порядок - и, надеюсь, больше никогда не увидимся.
- Я тоже... - пробормотала Лиана.
Богомол забрала пистолеты нападавших и покинула квартиру.
Из подъезда Богомол вышла в расстегнутой шубе, покачиваясь, напевая и размахивая зажженной сигаретой. Она отошла от подъезда метров на двадцать, потом, как бы вдруг спохватившись, вернулась к машине.
- Мужик! - постучала она по стеклу. - Мужик! Почему они все говорят, что я здесь не живу?
- Ошиблась, значит, - буркнул мужик. Стекло было приоткрыто на самую малость - только чтобы не задохнуться в машине.
- Вот тут они ошибаются! - великолепно изобразив блаженненькую пьяную улыбку, заявила Богомол. - Где-то здесь я все-таки живу... Слушай, давай потреплемся за жизнь, а? И потом я дальше пойду искать свою квартиру.
Шофер бросил на Богомола сомневающийся взгляд. С одной стороны, соблазнительно очутиться в машине с пьяной красоткой. С другой - вот-вот выйдут его товарищи, и надо будет быстро смываться... А вообще-то, почему не смыться вместе с красоткой? Она, наверно, не будет очень против, и троих обслужит не хуже, чем одного, особенно если её ещё подпоить.
Все эти мысли, очень явно читаемые, промелькнули на лице шофера, и он распахнул дверцу.
- Садись!
Он вряд ли успел понять, что произошло. И, конечно, никак не успел удивиться, почему это красотка так быстро протрезвела.
Богомол крепко связала потерявшего сознание шофера, закрыла дверцу машины и, не оглядываясь, пошла прочь.
Ей надо успеть ещё очень многое за наступающий день.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
"Сопроводил я Максимку в больницу, потом стал домой собираться. Пистолет и патроны я заранее, ещё до появления Максимки, в свою сумку переубрал.
- Значит, - говорю, - завтра приеду и подсоблю насчет похорон. А сейчас тебе лучше всего стакан водки принять да и уснуть, с дороги и после всех переживаний. Если один стакан не поможет, выпей два.
- Ой, дядя Миша! - отвечает он. - Ты прямо как тот старый поп из анекдота, что молодому наставления давал. Помнишь, чем все кончилось? "Я тебе говорил "остаканься", а ты обутылился..."
Ладненько, думаю. Видно, что на душе у него кошки скребут, и чуть не слезы в глазах стоят, но раз шутить пытается, значит, дела ничего.
Вскинул я свою сумку на плечо и заковылял к остановке. Мне все равно, в общем, что на электричке, что на автобусе, но на автобусе все-таки получше. Вот я и вышел к автовокзалу. Автобус быстро подошел, и я в путь пустился. Проехали мы место, где Шипов насмерть погиб, там машина перекореженная на обочину отволочена, да и в автобусе разговорчик пробежал, что вон, мол, то самое дерево, о которое директорский шофер навернулся.
- Видно, здорово был пьян, - говорят. - Дорога-то прямая, кати себе и кати.
Только у меня сильные сомнения имеются, насколько Шипов был пьян. По тому, что я знаю, он кому-то сделался совсем не нужен. Тому же директору, хотя бы. Ведь он Букина, надо понимать, за горло держал, угрожая приплести его к делу о похищенных и убитых. А Букин - он ведь такой, ехидна с подковырочкой. Сладко поет, и жалобиться любит, но, по моему разумению, на убийство завсегда пойдет, если его шкурный интерес слишком больно заденут. Да и другие есть люди, которым Шипов совсем не интересен живым.
Но, кроме этого, домой я добрался без приключений. Огляделся в квартире, чайничек поставил, перед телевизором сел. И тут - телефонный звонок.
- Вернулся, дед? - полковник спрашивает.
- Вернулся, - говорю, - на сутки перед похоронами и с новостями для вас. Во-первых, Шипов, шофер директорский, погиб, и не верится мне, что это была случайность.
- Это я уже знаю, и мы с этим работаем. Что еще?
- Во-вторых, нашел я следы той пуговицы, которую вы в подвале нашли.
- Вот это совсем интересно! Выкладывай, дед.
Я ему все рассказываю: и про палатку на рынке, и про ателье, и про галантерейных оптовиков, которые этими пуговицами торгуют.
- Вот спасибо, дед! - говорит товарищ полковник. - Если бы ты знал, как ты нас выручил.
- Это ещё не все, - сообщаю.
- Да ну? Еще какие вести?
- Букин паспорт вернул.
- Об этом тоже слух дошел. Но ты давай-ка в подробностях.
- А подробности такие... - и пересказываю я ему весь разговор с Букиным.
- Очень хорошо! - говорит. - Ты ведь понимаешь, что это значит?
- Еще бы не понять! - говорю. - Букин перетрусил хуже некуда.
- Вот-вот... - откликается он. - Ну, я рад, дед, что у тебя все в порядке. Отдыхай пока. Запиши мои телефоны и, если что, звони.
- Обязательно, - говорю. - И всегда на меня рассчитывайте.
Поужинал я после этого, и спать лег. Проснулся рано, стал вещи перебирать, что бы такое одеть на похороны. Вроде, уместней всего парадный мундир будет, со всеми наградами, но при парадном мундире моя хромота заметней и совсем комическое чудо получается - вид у меня становится как у цыпленка в петушиных перьях. Примерил я мундир, поковылял перед зеркалом туда и сюда, потом снял его, черный костюм надел, тоже в зеркало посмотрелся... Нет, думаю, в простом черном костюме нормальней будет. Да и незачем сейчас боевыми наградами звякать - пересекусь с Букиным, он может решить, на весь мой нагрудный иконостас глядя, что я не так прост, каким кажусь. А мне Букина вспугивать нельзя.
Снял я костюм, почистил его щеточкой, повесил на плечики, белую рубашку проверил, хорошо ли поглажена. Вроде, все нормально. Я себе ещё чайку приготовил и перед телевизором уселся. Мне о многом надо было подумать, а под телевизор оно как-то легче думается. Ну, и день надо использовать, раз он таким спокойным выдался, чтобы передохнуть и с силами собраться, а заодно ещё раз все известное переварить и по полочкам в голове разложить, чтобы потом нигде не ошибиться. Наступил такой момент, когда мне ошибаться заказано.
Я, вроде, и задремал даже чуток, в кресле перед телевизором сидючи, потому что легкость и равновесие наступили у меня необыкновенные. Такие, знаете, легкость и равновесие, которые на горечи и печали замешаны, потому что боль и обида не проходят, и ещё ясней понимаешь, что мертвых друзей не вернешь и покалеченного не выправишь, но зато видишь, как себя вести и как действовать, чтобы им спокойно в земле лежалось, будто этот путь перед тобой по воздуху нарисован.
И тут - в дверь звонок. Кто бы это мог быть, думаю. Иду, пистолет на всякий случай за пояс под свитер засовываю, спрашиваю:
- Кто там?
- Михаил Григорьевич? - женский голос спрашивает. - Я к вам по делу.
Я дверь приоткрыл - девка стоит. Девка, прямо скажу, ослепительная. Мне бы годков двадцать сбросить - я бы уж перед ней раскуражился! Только глаза нехорошие. Слишком спокойные такие глаза, понимаете, будто ей все до лампочки, даже она сама.
- Слушаю вас, - говорю.
- Может, все-таки в квартиру впустите? - осведомляется. - У меня дело такое, что не хотелось бы на лестничной клетке обсуждать.
- Проходите, - говорю. От девки, думаю, вреда не будет.
Она заходит, снимает свою дубленку роскошную, шапку, из-под шапки волосы рассыпаются, прямо золотом сверкают. И вообще, она всем этим голливудовским актрисам, которые сейчас постоянно в нашем телевизоре, нос утрет.
- Где мы поговорить можем? - спрашивает.
- А в комнате, где телевизор, - и провожу её в комнату. - Вот, садитесь, - сажаю её в одно кресло, сам сажусь в другое, напротив.
Она смотрит на меня, её глаза округляются. И что она такое во мне увидела, недоумеваю я? А она вдруг как расхохочется!
- Ах ты, старый хрыч! - говорит. - А я-то тебя сейчас расспрашивать стала, как последняя дура!..
- В чем дело? - спрашиваю.
- Пистолет из-за пояса убери. Или ты меня боишься?
Я поражаюсь - и как это она разглядела, что у меня за пояс что-то заправлено, и тем более поняла, что это пистолет? Ведь ни Букин не замечал, никто другой из таких, кого на мякине не проведешь. Правда, на мне тогда, кроме толстого свитера, ещё пиджак застегнутый был, и за своими движениями я следил, а тут расслабился, шлепнулся в кресло так, что, действительно, пистолет на какую-то секунду неудобство доставил, и лишние складки на свитере нарисовались. И все равно, я был уверен, что женщине уж точно насчет пистолета не додуматься. Словом, я понимаю так, что эта девка не только красива, но ещё и во всяких переделках побывала. Что ж, вот и объяснение, почему у неё такие глаза.
- Ладно, - говорю, - выложу.
И выкладываю пистолет на стол.
- И я тоже, - говорит она.
Извлекает так изящненько "Макаров", родной брат моему, и тоже на низенький этот столик кладет.
- Значит, - говорит, - это ты одного из братьев Сизовых хлопнул? И, может, второго? Может, этот уцелевший Сизов со страху брешет, что его брат сбежал?
- Сбежал, - говорю, - на метр под землю.
- Полковник знает? - спрашивает она. - Если не знает, то я не проговорюсь.
- Полковник все знает, - отвечаю.
- Это хорошо. И что он о тебе говорит?
- Что сразу обо мне догадался, потому что я гений, - сообщаю с гордостью. - Правда, во-первых, засекреченный, во-вторых, по старости из гениев как бы и списанный.
- Какой гений? Снайпер?
- Ну да, стрелок.
- Забавно, - улыбается она. - Полковник мог бы и предупредить. Ведь знал, что я с тобой буду встречаться.
- Откуда ж ему было знать, что ты пистолет заметишь?
- Уж он-то знает, что я все замечаю... - улыбается она.
- А что он о тебе говорит? - интересуюсь.
- Что такой гадины ещё свет не видывал, - докладает спокойненько.
Я подумал.
- Так, значит, ты из этих, из исполнительниц каких-нибудь?
- Угадал, - кивает она. - Кстати, скажи, как к тебе обращаться. На "старый хрыч" ты, я видела, поморщился.
- За "хрыча" ответишь! - смеюсь.
- А полковник как тебя называет?
- "Дед".
- Хорошо, и я тебя буду "дед" называть. Устраивает?
- Лучше бы ты меня милым и дорогим называла, - шучу.
- Об этом не проси, если жизнь дорога. Я милыми и дорогими называю только тех, кого в работу беру.
- Вот как? - тут, наверно, у меня глаза округлились. Понял я, что за птаха ко мне залетела. - И ты так открыто об этом рассказываешь?
- Так полковник, наверно, все равно тебе расскажет, раз он на тебя ставку сделал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54