Повар из нее был никакой, потому что у Барбары никогда не было ни сил, ни времени попрактиковаться. Поэтому пока Линли листал роман о Флинте Саутерне, периодически фыркая и один раз пробормотав: «Господи боже», Барбара сварганила блюдо, которое, она надеялась, сойдет за омлет. Он немножко подгорел и был кривоват, но она сдобрила его сыром, луком и единственным обнаруженным в ведре помидором. Еще она сделала тосты из четырех ломтиков явно черствого — но спасибо, хоть не заплесневелого — хлеба из цельных зерен пшеницы.
Она наливала в чайник горячей воды, когда Линли оторвался от книги:
— Извините, я плохой гость. Совсем вам не помогаю. Где у вас приборы, сержант?
— В ящике рядом с раковиной, сэр.
И тут она вспомнила. Она метнулась к ящику, уже приоткрытому Линли, и выхватила оттуда трусы и лифчик.
Линли поднял бровь, Барбара запихала белье в карман.
— Ящиков не хватает, — беспечно произнесла она. — Надеюсь, вы не против чая в пакетиках. «Лапсанг сушонга» у меня нет.
Линли извлек из царившего в ящике хаоса два ножа, две вилки и две ложки.
— В пакетиках подойдет, — ответил он, неся приборы на стол. Барбара поставила тарелки.
Омлет получился резиновым, но Линли мужественно взрезал его и, подцепив кусок на вилку, сказал:
— Выглядит аппетитно, сержант.
И принялся за еду. Барбара воспользовалась моментом, чтобы унести книгу в дальний конец коттеджа, но Линли, похоже, не заметил исчезновения романа. За столом воцарилось молчание. Поскольку продолжительные раздумья были не в обычае Барбары, через несколько минут молчаливого жевания она все-таки спросила:
— Что?
— Что? — спросил он в ответ.
— Еда, атмосфера или компания? Или вид моего нижнего белья? Между прочим, оно было чистым. Или вас смутила книжка про Флинта и Стар… забыла ее имя?
— Получается, они не разделись, — ответил после некоторого размышления Линли. — Как такое возможно?
— Ошибка редактора. Так значит, они разделись?
— Судя по всему.
— Что ж, хорошо. Тогда я не буду дочитывать. Оно и к лучшему. Этот Флинт действует мне на нервы.
Они вернулись к еде. Линли намазал тост ежевичным джемом, любезно не замечая частичек сливочного масла, оставшегося на джеме от предыдущей трапезы. Барбара с беспокойством наблюдала за своим начальником. В ее обществе Линли никогда не погружался в длительное молчание, всегда стремясь поделиться мыслями, возникающими по ходу расследования, и внезапная перемена беспокоила Барбару.
Она съела еще омлета, намазала маслом еще один тост и налила себе еще чаю. И наконец спросила:
— Это Хелен, инспектор?
— Хелен?
— Да. Вы же помните Хелен. Рост около пяти футов семи дюймов. Каштановые волосы. Карие глаза. Хорошая кожа. Весит примерно восемь с половиной стоунов. Вы спите с ней с ноября прошлого года. Ни о чем вам не говорит?
Он намазал на тост еще джема.
— Нет, это не Хелен, — ответил он. — По крайней мере, это не всегда и не вся Хелен.
— Ваш ответ все разъясняет. Если не Хелен, то что?
— Я думал о Фарадее.
— О чем? О его истории?
— Ее правдоподобие меня тревожит. История так и просится, чтобы ей поверили.
— Если он не убивал Флеминга, у него должно быть алиби, не так ли?
— Весьма удобно, что оно у него столь надежно, когда у других — в лучшем случае страдает пробелами.
— У Пэттен такое же надежное алиби, как у Фарадея, — возразила она. — М у Моллисона, если уж на то пошло. И у миссис Уайтлоу. И у Оливии. Вы же не думаете, что Фарадей убедил Аманду Бекстед, ее брата и соседей дать ложные показания ради его выгоды. И потом, какая ему выгода от смерти Флеминга?
— Прямой — нет.
— Тогда кто? — спросила Барбара и сама же ответила: — Оливия?
— Если им удалось убрать Флеминга с дороги, то мать Оливии с тем большей вероятностью примет ее обратно. Вы не согласны?
—Конечно, — отозвалась Барбара, густо намазывая тост джемом. — После потери Флеминга миссис Уайтлоу, вероятно, сделалась восприимчивее к эмоциональным воздействиям.
— Поэтому…
Барбара подняла измазанный синеватым джемом нож, останавливая Линли;
— Но факты есть факты, как бы мы ни хотели подогнать их под наши теории. Вы прекрасно знаете, что рассказ Фарадея подтвердится. Это верно, что поначалу Фарадей нам правды не сказал, но на то у него была веская причина. Вы видели Оливию. Она уже на грани небытия. На месте Фарадея вы бы тоже не захотели причинить ей боль, не так ли? Вы приписываете ему какой-то зловещий умысел, когда он всего лишь вполне разумно оберегает умирающего человека.
Откинувшись на стуле, Барбара ждала ответа. Линли допил чай, она налила ему еще. Он рассеянно помешал в чашке, не добавив ни сахара, ни молока, и вилкой погонял по тарелке последний кусочек помидора. Было ясно, что линия рассуждений Барбары его не убеждает, и Хейверс не могла понять, почему. Она снова заговорила:
— Смиритесь, инспектор. Алиби Фарадея подтвердится. Мы, конечно, можем выяснить, что на самом деле он прикрывает своим алиби с мальчишником, но этим мы ни на шаг не приблизимся к убийце Флеминга. А мы ведь за ним охотимся. Или наши цели изменились, пока я хлопала глазами?
Линли сложил нож и вилку крест-накрест на своей пустой тарелке. Барбара принесла из кухни виноград, обобрав с него подгнившие ягоды, и кусок чеддера, с которого счистила тоненькую пленку плесени.
— Вот что я думаю, — заявила она. — Мне кажется, нам надо вызвать для допроса Джин Купер. Надо спросить, почему она не слишком горит желанием дать нам полезную информацию. О своем браке. О посещениях Флеминга. О заявлении на развод и временных совпадениях в этом деле. Нужно продержать ее в Ярде часов шесть, взять ее измором.
— Она приедет в Скотленд-Ярд только с адвокатом, Хейверс.
— Ну и что? Мы справимся с Фрискином или кого там она с собой приведет. Наша задача — встряхнуть ее, инспектор. Только так, по моему мнению, от нее можно добиться правды.
— Сержант, вы правы, — сказал вдруг Линли. — И чем больше я над этим думаю, тем больше в этом убеждаюсь. Встряхнуть — вот что нам нужно.
— Отлично, — сказала она. — Везем Джин к нам или…
— Не Джин, — перебил он.
— Не… Кого же?
— Джимми.
—Джимми. Джимми? — Барбара почувствовала необходимость что-то предпринять, чтобы не взвиться от неподдельной досады. Она вцепилась в сиденье своего стула. — Сэр, с помощью Джимми ее не расколоть. Фрискин должен был сказать ей сегодня, что Джимми скрывает нужные нам факты. Она скажет сыну, чтобы он продолжал в том же духе. И если он потерпит и будет держать рот на замке, когда мы слишком близко к нему подберемся, он окажется дома, и он, должно быть, это знает. Как и она. Говорю вам, сэр, с помощью Джимми Джин Купер не встряхнуть. И не сломать.
— Проследите, чтобы его доставили к двенадцати часам, — сказал Линли.
— Но зачем терять на это время? И пресса на нас накинется, не говоря уже о реакции Уэбберли и Хильера. Мы ничего не выиграем. И время потеряем. Сэр, послушайте меня. Если мы задержим Джин, мы снова возьмем след. У нас появится материал для работы. Если же мы зациклимся на Джимми, мы вообще не встряхнем Джин.
— В этом вы правы, — сказал Линли. Он смял свою бумажную салфетку и бросил на стол.
— В чем права?
— Насчет встряски для Джин Купер.
— Отлично. Так что, если я права…
— Но встряхнуть я хочу не Джин Купер. Доставьте Джимми к полудню.
Линли намеренно поехал домой кружным путем. Он не спешил. У него не было причин полагать, что его ожидало сообщение от Хелен Клайд, но даже если и так, Линли иногда обнаруживал, что, покинув место, казалось бы созданное для размышлений, он начинал думать даже с большей ясностью, чем дома или в кабинете. По этой причине он нередко уходил из Нью-Скотленд-Ярда в разгар расследования на пятиминутную прогулку по Сент-Джеймсскому парку. В этот вечер Линли в конце концов оказался перед входом на крикетный стадион «Лордз».
Предъявив сторожу полицейское удостоверение и назвав имя Кеннета Флеминга, Линли прошел к трибунам. В безмолвной темноте стадиона Линли дал себе ясный отчет в результатах следствия по прошествии семидесяти двух часов. У них не было улик, которые суд мог бы посчитать неопровержимыми, улик, которые можно было безоговорочно связать с одним из имеющихся подозреваемых в той же мере, в какой они были связаны с убийством. С одной стороны, у них имелись окурки, отпечатки обуви, волокна, два комплекта масляных пятен — на волокнах и на земле — и признание. С другой стороны, у них было обгоревшее кресло, полдюжины горелых спичек и окурок одной сигареты «Бенсон энд Хеджез». Кроме того, они располагали очень важной уликой — ключом от кухонной двери, оказавшимся у Джимми Купера, ссорой, которую слышал во время своей вечерней прогулки фермер, ссорой на автостоянке крикетного стадиона, заявлением о разводе, которое требовало подтверждения, и романом с несчастливым концом. Но каждая конкретная улика, которой он располагал, равно как и все собранные до настоящего момента свидетельские показания, выступали в роли кусочков смальты, которые могли навсегда остаться незаконченной мозаикой.
И именно отсутствие чего-то основополагающего, давало Линли передышку, позволявшую мысленно вернуться в библиотеку их родового гнезда в Корнуолле. Он лежит на полу, положив голову на руки, сестра пристроилась рядом, обхватив руками подушку. Отец сидит в кресле и читает детям рассказ, который оба они знают наизусть: об исчезновении лошади-фаворита, о смерти ее тренера и о дедуктивных способностях Шерлока Холмса. Они и сами не помнят, сколько раз слышали эту историю, но как только рассказ подбирается к кульминационному моменту, ожидание нарастает. Линли садится, Джудит прижимает подушку к животу. И когда граф, кашлянув, спрашивает у Шерлока Холмса голосом инспектора Грегори: «Есть еще какие-то моменты, на которые вы советовали бы мне обратить внимание?», Линли с сестрой подхватывают — Линли говорит: «На странное поведение собаки в ночь преступления», Джудит с притворным недоумением возражает: «Собаки? Но она никак себя не вела!», и вместе они выкрикивают, дойдя до благополучного финала: «Это-то и странно».
Только в деле Кеннета Флеминга темой диалога между Холмсом и Грегори было бы не поведение собаки в ночное время, а заявление подозреваемого. Ибо внимание Линли привлекла некая странность в этом заявлении.
Означенный подозреваемый не сказал абсолютно ничего.
В этом и заключалась — если отбросить все лишнее — странность.
Глава 21
— Давай вернемся к тому моменту, когда ты открыл дверь в коттедж, — сказал Линли. — Напомни мне. Что это была за дверь?
Джимми Купер поднес ко рту палец и откусил заусенец. Они сидели в комнате для допросов уже больше часа, и за это время мальчик умудрился дважды кусать себя до крови, оба раза, по-видимому, не испытывая боли.
Линли продержал Фрискина и Джимми Купера в комнате для допросов сорок семь минут к моменту своего вступления в беседу. Он хотел как можно сильнее вывести мальчишку из себя, и поэтому дал адвокату и его клиенту потомиться в соусе ожидания, пока вокруг них шумела повседневная жизнь полицейского управления. Фрискин, естественно, не преминул воспользоваться моментом, чтобы проинформировать своего клиента о замысле полиции, но над физиологическим состоянием мальчика он был не властен. Опасность грозила не адвокату, а голове Джимми. Линли зависел от способности мальчика осознать сей факт.
— Мы по меньшей мере раза четыре возвращались к одному и тому же факту, — вмешался Фрискин. — Вряд ли пятый раз что-то изменит.
— Ты можешь уточнить для меня, какая это была дверь? — повторил вопрос Линли.
Фрискин вздохнул с демонстративным неодобрением. Джимми поерзал на стуле:
— Я уже сказал. Кухонная.
— И ты воспользовался ключом?…
— Из сарая. Это я тоже уже говорил.
— Да.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84