Видимо, к этому руку приложили вы, да?
Мать начала со своей любимой реплики.
— Я бы хотела поговорить о будущем.
— О чьем будущем? Моем? Ребенка? Или Кенни?
— О будущем вас троих. Джин кивнула.
— Видимо, вы здорово переживаете за мое будущее, миссис Уайтлоу, а? Не спите, наверное, ночи напролет. Готова поспорить, что вы уже распланировали все мое будущее, и мне только остается выслушать, как все будет. — Она бросила сигарету на потрескавшийся линолеум пола, раздавила ее носком туфли и тут же закурила следующую.
— Джин, это вредно для ребенка, — сказала мать.
— Я решу, что хорошо для ребенка, большое спасибо. Мы с Кенни решим, Сами.
— А разве вы оба в состоянии решить? Я имею в виду, самостоятельно.
— Мы знаем, что знаем.
— Кен — студент, Джин. Он никогда не работал. Если он бросит школу сейчас, вас ждет жизнь без будущего, без надежды. Вы должны это понимать.
— Я много чего понимаю. Я понимаю, что люблю его, а он любит меня, и мы хотим жить вместе, и мы будем жить вместе.
— Ты хочешь, — заметила мать. — Ты, Джин. Кен этого не хочет. В шестнадцать лет ни один юноша не имеет подобных желаний. А Кену только что исполнилось семнадцать. Он почти ребенок. А ты сама… Джин, неужели ты хочешь предпринять такой шаг — брак и сразу же ребенок, одно за другим, — когда ты так молода? Когда у вас так мало средств? Когда вам придется рассчитывать на помощь ваших семей, а ваши семьи и так едва сводят концы с концами? Ты считаешь, что это самое лучшее для вас троих? Для Кена, для ребенка и для тебя?
— Я много чего понимаю, — повторила Джинни. — Я вижу, что мы с ним уже много лет, и нам хорошо вместе, и всегда было хорошо, а поступил он в какую-то там шикарную школу или нет — это нисколько дела не изменит. Чего бы вы там ни хотели.
— Я хочу вам обоим только добра.
Фыркнув, Джин занялась сигаретой, сквозь дым все время наблюдая за матерью.
— Я много чего понимаю, — опять сказала она. — Я понимаю, что вы поговорили с Кенни, перетолковали все по-своему и расстроили его.
— Он уже был расстроен. Господи, неужели ты не понимаешь, что он не слишком обрадовался этой новости! — Она указала на живот Джин. — Это испортило ему жизнь.
— Я понимаю, что это вы заставили его поглядывать на меня с сомнением. Понимаю, какие вопросы вы ему задавали. Я понимаю, что он думает: «А вдруг Джинни раздвигает ноги не только передо мной, но и еще перед тремя-четырьмя парнями», и я понимаю, от кого все пошло, потому что эта женщина стоит передо мной собственной персоной.
Джин бросила на пол и затоптала вторую, сигарету,
— Мне нужно идти работать. С вашего позволения… — И, проходя мимо моей матери, она, наклонив голову, вытерла щеки.
— Ты расстроена, — сказала мать. — Это понятно. Но вопросы Кена законны. Если ты собираешься просить его пожертвовать будущим, тогда ты должна смириться с фактом, что вначале он захочет удостовериться в том, что…
Она развернулась так стремительно, что мать покачнулась.
— Я ничего не прошу. Ребенок — его, и я сообщила ему об этом, потому что, по-моему, он имеет право знать. Если он решит бросить школу и жить с нами, прекрасно. Если нет, мы проживем без него.
— Но есть и другая возможность, — проговорила мать. — Тебе незачем вообще рожать этого ребенка. И даже если и родишь, не обязательно его оставлять. Есть тысячи мужчин и женщин, желающих усыновить, жаждущих ребенка. Неразумно приносить в мир нежеланного ребенка.
Джинни с такой силой схватила мать за руку, что потом — за ужином в тот вечер мать показала нам их — на коже проступили синяки.
— Не называй его нежеланным, ты, тварь с грязным умом. Не смей!
Тогда она и увидела настоящую Джин Купер, дрожащим голосом говорила нам мать. Девицу, способную на все ради того, чего хочет. Способную на любые действия, даже на насилие. Она и стремилась к насилию, в этом нет сомнений. Она хотела ударить мать, и сделала бы это, если бы одна из секретарш дирекции рынка не появилась в этот момент в туалете, покачиваясь на высоких каблуках, и не споткнулась бы на порванном линолеуме.
— Черт! — воскликнула она. — Ой, простите. Я не помешала?
— Нет, — сказала Джин, с силой отвела от себя руку матери и вышла.
Мать последовала за ней.
— У вас ничего не получится. Ни у тебя, ни у него. Джин, не поступай с ним так. Или хотя бы подожди, пока…
— … вы с тем же успехом не сможете заграбастать его для себя? — закончила Джин.
Мать остановилась на безопасном расстоянии от Джин.
— Не смеши меня. И не говори глупостей.
Но она не собиралась ни смешить, ни говорить глупости, Джин Купер. Ей было шестнадцать, и она провидела будущее, хотя в то время этого не знала. Тогда она, должно быть, только подумала: «Я победила», потому что в конце семестра Кеннет оставил школу. Они не поженились сразу. Наоборот, они всех удивили, выжидая, работая и откладывая деньги, и наконец поженились через полгода после рождения их первого сына Джимми.
После этого наши трапезы в Кенсингтоне проходили в тишине. Мы больше ничего не слышали о Кеннете Флеминге. Не знаю, что чувствовал папа в связи с внезапным отсутствием беседы за ужином, но лично я провела много счастливых часов, празднуя тот факт, что божок с Собачьего острова оказался еще одним простым смертным из плоти и крови. Что касается матери, она не полностью покинула Кеннета. Это было не в ее духе. Нет, она заставила папу найти для Кена место в типографии, чтобы у него была постоянная работа и он мог прокормить семью. Но Кеннет Флеминг больше не являлся безупречным образцом молодого человека, осуществившего то, к чему был призван с юности, каким одно время надеялась увидеть его моя мать. А потому не было причин ежевечерне предлагать вниманию восхищенных слушателей рассказы о нем или о его триумфальных победах.
В отношении Кеннета Флеминга мать умыла руки, подобно тому, как три года спустя она умыла руки в отношении меня. С той только разницей, что при первой же возможности — вскоре после смерти моего отца — она взяла полотенце и руки эти вытерла.
Кеннету тогда было двадцать шесть. Матери — шестьдесят.
Глава 5
— Кеннет Флеминг, — закончил корреспондент агентства телевизионных новостей, говоря в микрофон с подобающей, как ему казалось, для такого случая торжественностью, — умер в тридцать два года. О многом скорбит сегодня вечером мир крикета. — Поверх его плеча камера панорамой дала стены, украшенные лепными гирляндами, и фигурные кованые ворота Грейс-гейт крикетного стадиона «Лордз», на фоне которых велся репортаж. — Через минуту мы услышим выступления игроков его команды и капитана английской сборной Гая Моллисона.
Джинни Купер отошла от окна в гостиной и выключила телевизор. Нужно купить новый, подумала она, прикидывая его возможную стоимость. На смену этому массивному чудовищу, огромному, как холодильник, ровеснику Джимми.
При имени сына, когда оно непрошено всплыло в мозгу, Джинни сильно прикусила губу изнутри, намеренно пытаясь вызвать кровь. Боль от раны на губе она выдержит, решила Джинни. Гадать же, куда на весь день скрылся сын, сил не было.
— Джимми так и не приходил? — спросила она у брата, когда полиция привезла ее домой после ужаса, пережитого в Кенте.
— И в школу не ходил, как сказала мне Шэр. На этот раз он оттянулся по полной программе. — Деррик взял с кофейного столика два снаряда для силовой тренировки, похожих на щипцы, и сжал их поочередно каждой рукой, бормоча: — Приводящая мышца, сгибающая, пронатор, есть.
— Ты не искал его, Дер? Не ходил в парк? Деррик наблюдал за сокращением и расслаблением мощной мускулатуры своих рук.
— Вот что я тебе скажу об это маленьком мерзавце, Джи. В парке я бы его искал в последнюю очередь.
Этот разговор с братом происходил в половине седьмого, незадолго до его ухода. Сейчас шел одиннадцатый час. Младшие дети уже больше часа лежали в постели. И с того момента, когда, закрыв двери их комнат, она спустилась вниз, Джинни стояла у окна, слушая бормотание голосов в телевизоре и вглядываясь в ночь, не идет ли Джимми.
Она подошла к кофейному столику за сигаретами, нашарила в кармане коробок спичек, закурила и, затянувшись, вернулась к окошку и приподняла занавеску.
Джинни подумала о том, чтобы отправиться на поиски Джимми, и отвергла эту мысль. Ей нужно было кое-что узнать у сына, и выведать это она могла только оставшись на месте, в этой комнате, чтобы стать первым из членов семьи, кого он увидит, вернувшись. До этого момента, сказала она себе, ей остается хранить спокойствие. Остается ждать и молиться.
Только об изменении того, что уже произошло, она молиться не сможет.
Ей бы хотелось верить, что проблема заключается в мотоциклете, что все ее беды с Джимми начались с того самого дня, когда он пригнал этот проклятый мотоциклет домой. Но правда была сложнее, чем бесконечные споры между матерью и сыном по поводу владения средством передвижения. Правда заключалась во всем том, о чем они избегали говорить годами.
Она отпустила занавеску, аккуратно расправила ее, распределив вдоль по всему окну. Интересно, какую часть жизни она провела, стоя вот так у разных окон в надежде дождаться тех, кто так и не приходил.
Джинни прошла по комнате к старому серому дивану, входившему в унылый комплект мягкой мебели, перешедший к ней от родителей по случаю их с Кенни свадьбы. Она взяла растрепанный журнал «Только для женщин» и примостилась на краешке диванной подушки. Диван был настолько старым, что набивка давным-давно скаталась в жесткие мелкие катышки. Все равно что сидеть на влажном песке. Когда Кенни только начал играть за Англию, он хотел заменить старую мебель на что-нибудь шикарное. Но к тому времени он уже два года как оставил их семью, и Джинни отказалась.
Раскрыв на коленях журнал, она склонилась над страницами и попыталась читать. Начала «Дневник свадебного платья», но после четвертой попытки одолеть все тот же абзац, в котором подробно излагались необыкновенные приключения свадебного платья, взятого напрокат, Джинни бросила журнал назад, на кофейный столик, прижала кулаки ко лбу и, зажмурившись, попробовала молиться.
— Боже, — зашептала она. — Боже, если можно… — Сделать — что? — спросила она себя. Что нужно сделать Богу? Изменить реальность? Факты?
Джинни стремительно поднялась и принялась ходить по комнате, до боли вжав костяшки правой руки в ладонь левой. Где он, где он, где же он, думала она. Поток ее мыслей был прерван тарахтением мотоциклета. Звук доносился с дорожки, отделявшей дома, которые стояли по Кардейл-стрит, от тех, что шли за ними. Мотоциклет долго трещал у калитки заднего двора, словно ездок решал, как поступить. Затем скрипнула, открывшись и закрывшись, калитка, треск мотора приблизился, мотоциклет взвыл разок и заглох под самой кухонной дверью.
Джинни вернулась к дивану и села. Она слышала, как открылась и закрылась кухонная дверь. Послышались шаги по линолеуму, и он показался — «Мартенсы» с металлическими носами и плохо за тянутыми шнурками, джинсы без ремня болтаются на бедрах, грязная футболка с россыпью дырочек у выреза. Джимми заправил прядь длинных волос за ухо и встал, перенеся тяжесть тела на одну ногу, так что выперло противоположное костлявое бедро.
Если не считать одежды и того, что Джимми был грязным, как бомж, он настолько походил па своего отца в шестнадцать лет, что у Джинни потемнело в глазах. Она почувствовала, как под левую грудь словно воткнулась стрела, и пришлось задержать дыхание, чтобы боль отступила.
— Где ты был, Джим?
— Катался. — Он стоял, привычно наклонив голову набок, как будто маскируя свой рост.
— Очки брал?
— Нет.
— Мне не нравится, что ты водишь мотоциклет без очков. Это опасно.
Тыльной стороной ладони он отбросил со лба волосы. Равнодушно двинул плечами.
— В школу сегодня ходил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Мать начала со своей любимой реплики.
— Я бы хотела поговорить о будущем.
— О чьем будущем? Моем? Ребенка? Или Кенни?
— О будущем вас троих. Джин кивнула.
— Видимо, вы здорово переживаете за мое будущее, миссис Уайтлоу, а? Не спите, наверное, ночи напролет. Готова поспорить, что вы уже распланировали все мое будущее, и мне только остается выслушать, как все будет. — Она бросила сигарету на потрескавшийся линолеум пола, раздавила ее носком туфли и тут же закурила следующую.
— Джин, это вредно для ребенка, — сказала мать.
— Я решу, что хорошо для ребенка, большое спасибо. Мы с Кенни решим, Сами.
— А разве вы оба в состоянии решить? Я имею в виду, самостоятельно.
— Мы знаем, что знаем.
— Кен — студент, Джин. Он никогда не работал. Если он бросит школу сейчас, вас ждет жизнь без будущего, без надежды. Вы должны это понимать.
— Я много чего понимаю. Я понимаю, что люблю его, а он любит меня, и мы хотим жить вместе, и мы будем жить вместе.
— Ты хочешь, — заметила мать. — Ты, Джин. Кен этого не хочет. В шестнадцать лет ни один юноша не имеет подобных желаний. А Кену только что исполнилось семнадцать. Он почти ребенок. А ты сама… Джин, неужели ты хочешь предпринять такой шаг — брак и сразу же ребенок, одно за другим, — когда ты так молода? Когда у вас так мало средств? Когда вам придется рассчитывать на помощь ваших семей, а ваши семьи и так едва сводят концы с концами? Ты считаешь, что это самое лучшее для вас троих? Для Кена, для ребенка и для тебя?
— Я много чего понимаю, — повторила Джинни. — Я вижу, что мы с ним уже много лет, и нам хорошо вместе, и всегда было хорошо, а поступил он в какую-то там шикарную школу или нет — это нисколько дела не изменит. Чего бы вы там ни хотели.
— Я хочу вам обоим только добра.
Фыркнув, Джин занялась сигаретой, сквозь дым все время наблюдая за матерью.
— Я много чего понимаю, — опять сказала она. — Я понимаю, что вы поговорили с Кенни, перетолковали все по-своему и расстроили его.
— Он уже был расстроен. Господи, неужели ты не понимаешь, что он не слишком обрадовался этой новости! — Она указала на живот Джин. — Это испортило ему жизнь.
— Я понимаю, что это вы заставили его поглядывать на меня с сомнением. Понимаю, какие вопросы вы ему задавали. Я понимаю, что он думает: «А вдруг Джинни раздвигает ноги не только передо мной, но и еще перед тремя-четырьмя парнями», и я понимаю, от кого все пошло, потому что эта женщина стоит передо мной собственной персоной.
Джин бросила на пол и затоптала вторую, сигарету,
— Мне нужно идти работать. С вашего позволения… — И, проходя мимо моей матери, она, наклонив голову, вытерла щеки.
— Ты расстроена, — сказала мать. — Это понятно. Но вопросы Кена законны. Если ты собираешься просить его пожертвовать будущим, тогда ты должна смириться с фактом, что вначале он захочет удостовериться в том, что…
Она развернулась так стремительно, что мать покачнулась.
— Я ничего не прошу. Ребенок — его, и я сообщила ему об этом, потому что, по-моему, он имеет право знать. Если он решит бросить школу и жить с нами, прекрасно. Если нет, мы проживем без него.
— Но есть и другая возможность, — проговорила мать. — Тебе незачем вообще рожать этого ребенка. И даже если и родишь, не обязательно его оставлять. Есть тысячи мужчин и женщин, желающих усыновить, жаждущих ребенка. Неразумно приносить в мир нежеланного ребенка.
Джинни с такой силой схватила мать за руку, что потом — за ужином в тот вечер мать показала нам их — на коже проступили синяки.
— Не называй его нежеланным, ты, тварь с грязным умом. Не смей!
Тогда она и увидела настоящую Джин Купер, дрожащим голосом говорила нам мать. Девицу, способную на все ради того, чего хочет. Способную на любые действия, даже на насилие. Она и стремилась к насилию, в этом нет сомнений. Она хотела ударить мать, и сделала бы это, если бы одна из секретарш дирекции рынка не появилась в этот момент в туалете, покачиваясь на высоких каблуках, и не споткнулась бы на порванном линолеуме.
— Черт! — воскликнула она. — Ой, простите. Я не помешала?
— Нет, — сказала Джин, с силой отвела от себя руку матери и вышла.
Мать последовала за ней.
— У вас ничего не получится. Ни у тебя, ни у него. Джин, не поступай с ним так. Или хотя бы подожди, пока…
— … вы с тем же успехом не сможете заграбастать его для себя? — закончила Джин.
Мать остановилась на безопасном расстоянии от Джин.
— Не смеши меня. И не говори глупостей.
Но она не собиралась ни смешить, ни говорить глупости, Джин Купер. Ей было шестнадцать, и она провидела будущее, хотя в то время этого не знала. Тогда она, должно быть, только подумала: «Я победила», потому что в конце семестра Кеннет оставил школу. Они не поженились сразу. Наоборот, они всех удивили, выжидая, работая и откладывая деньги, и наконец поженились через полгода после рождения их первого сына Джимми.
После этого наши трапезы в Кенсингтоне проходили в тишине. Мы больше ничего не слышали о Кеннете Флеминге. Не знаю, что чувствовал папа в связи с внезапным отсутствием беседы за ужином, но лично я провела много счастливых часов, празднуя тот факт, что божок с Собачьего острова оказался еще одним простым смертным из плоти и крови. Что касается матери, она не полностью покинула Кеннета. Это было не в ее духе. Нет, она заставила папу найти для Кена место в типографии, чтобы у него была постоянная работа и он мог прокормить семью. Но Кеннет Флеминг больше не являлся безупречным образцом молодого человека, осуществившего то, к чему был призван с юности, каким одно время надеялась увидеть его моя мать. А потому не было причин ежевечерне предлагать вниманию восхищенных слушателей рассказы о нем или о его триумфальных победах.
В отношении Кеннета Флеминга мать умыла руки, подобно тому, как три года спустя она умыла руки в отношении меня. С той только разницей, что при первой же возможности — вскоре после смерти моего отца — она взяла полотенце и руки эти вытерла.
Кеннету тогда было двадцать шесть. Матери — шестьдесят.
Глава 5
— Кеннет Флеминг, — закончил корреспондент агентства телевизионных новостей, говоря в микрофон с подобающей, как ему казалось, для такого случая торжественностью, — умер в тридцать два года. О многом скорбит сегодня вечером мир крикета. — Поверх его плеча камера панорамой дала стены, украшенные лепными гирляндами, и фигурные кованые ворота Грейс-гейт крикетного стадиона «Лордз», на фоне которых велся репортаж. — Через минуту мы услышим выступления игроков его команды и капитана английской сборной Гая Моллисона.
Джинни Купер отошла от окна в гостиной и выключила телевизор. Нужно купить новый, подумала она, прикидывая его возможную стоимость. На смену этому массивному чудовищу, огромному, как холодильник, ровеснику Джимми.
При имени сына, когда оно непрошено всплыло в мозгу, Джинни сильно прикусила губу изнутри, намеренно пытаясь вызвать кровь. Боль от раны на губе она выдержит, решила Джинни. Гадать же, куда на весь день скрылся сын, сил не было.
— Джимми так и не приходил? — спросила она у брата, когда полиция привезла ее домой после ужаса, пережитого в Кенте.
— И в школу не ходил, как сказала мне Шэр. На этот раз он оттянулся по полной программе. — Деррик взял с кофейного столика два снаряда для силовой тренировки, похожих на щипцы, и сжал их поочередно каждой рукой, бормоча: — Приводящая мышца, сгибающая, пронатор, есть.
— Ты не искал его, Дер? Не ходил в парк? Деррик наблюдал за сокращением и расслаблением мощной мускулатуры своих рук.
— Вот что я тебе скажу об это маленьком мерзавце, Джи. В парке я бы его искал в последнюю очередь.
Этот разговор с братом происходил в половине седьмого, незадолго до его ухода. Сейчас шел одиннадцатый час. Младшие дети уже больше часа лежали в постели. И с того момента, когда, закрыв двери их комнат, она спустилась вниз, Джинни стояла у окна, слушая бормотание голосов в телевизоре и вглядываясь в ночь, не идет ли Джимми.
Она подошла к кофейному столику за сигаретами, нашарила в кармане коробок спичек, закурила и, затянувшись, вернулась к окошку и приподняла занавеску.
Джинни подумала о том, чтобы отправиться на поиски Джимми, и отвергла эту мысль. Ей нужно было кое-что узнать у сына, и выведать это она могла только оставшись на месте, в этой комнате, чтобы стать первым из членов семьи, кого он увидит, вернувшись. До этого момента, сказала она себе, ей остается хранить спокойствие. Остается ждать и молиться.
Только об изменении того, что уже произошло, она молиться не сможет.
Ей бы хотелось верить, что проблема заключается в мотоциклете, что все ее беды с Джимми начались с того самого дня, когда он пригнал этот проклятый мотоциклет домой. Но правда была сложнее, чем бесконечные споры между матерью и сыном по поводу владения средством передвижения. Правда заключалась во всем том, о чем они избегали говорить годами.
Она отпустила занавеску, аккуратно расправила ее, распределив вдоль по всему окну. Интересно, какую часть жизни она провела, стоя вот так у разных окон в надежде дождаться тех, кто так и не приходил.
Джинни прошла по комнате к старому серому дивану, входившему в унылый комплект мягкой мебели, перешедший к ней от родителей по случаю их с Кенни свадьбы. Она взяла растрепанный журнал «Только для женщин» и примостилась на краешке диванной подушки. Диван был настолько старым, что набивка давным-давно скаталась в жесткие мелкие катышки. Все равно что сидеть на влажном песке. Когда Кенни только начал играть за Англию, он хотел заменить старую мебель на что-нибудь шикарное. Но к тому времени он уже два года как оставил их семью, и Джинни отказалась.
Раскрыв на коленях журнал, она склонилась над страницами и попыталась читать. Начала «Дневник свадебного платья», но после четвертой попытки одолеть все тот же абзац, в котором подробно излагались необыкновенные приключения свадебного платья, взятого напрокат, Джинни бросила журнал назад, на кофейный столик, прижала кулаки ко лбу и, зажмурившись, попробовала молиться.
— Боже, — зашептала она. — Боже, если можно… — Сделать — что? — спросила она себя. Что нужно сделать Богу? Изменить реальность? Факты?
Джинни стремительно поднялась и принялась ходить по комнате, до боли вжав костяшки правой руки в ладонь левой. Где он, где он, где же он, думала она. Поток ее мыслей был прерван тарахтением мотоциклета. Звук доносился с дорожки, отделявшей дома, которые стояли по Кардейл-стрит, от тех, что шли за ними. Мотоциклет долго трещал у калитки заднего двора, словно ездок решал, как поступить. Затем скрипнула, открывшись и закрывшись, калитка, треск мотора приблизился, мотоциклет взвыл разок и заглох под самой кухонной дверью.
Джинни вернулась к дивану и села. Она слышала, как открылась и закрылась кухонная дверь. Послышались шаги по линолеуму, и он показался — «Мартенсы» с металлическими носами и плохо за тянутыми шнурками, джинсы без ремня болтаются на бедрах, грязная футболка с россыпью дырочек у выреза. Джимми заправил прядь длинных волос за ухо и встал, перенеся тяжесть тела на одну ногу, так что выперло противоположное костлявое бедро.
Если не считать одежды и того, что Джимми был грязным, как бомж, он настолько походил па своего отца в шестнадцать лет, что у Джинни потемнело в глазах. Она почувствовала, как под левую грудь словно воткнулась стрела, и пришлось задержать дыхание, чтобы боль отступила.
— Где ты был, Джим?
— Катался. — Он стоял, привычно наклонив голову набок, как будто маскируя свой рост.
— Очки брал?
— Нет.
— Мне не нравится, что ты водишь мотоциклет без очков. Это опасно.
Тыльной стороной ладони он отбросил со лба волосы. Равнодушно двинул плечами.
— В школу сегодня ходил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84