Второй одновременно произнес:
— Ясно. — И через кухню они вышли на улицу. Коффман недоуменно взирала на окурок сигареты, который держала Мзабелла.
— Я не понимаю, — сказала она.
Изабелла указала на зубчатый кончик сигареты.
— И что? На мой взгляд, это обычная сигарета.
— Она такой и должна выглядеть. Посветите поближе. И встаньте подальше от кресла. Хорошо. Вот так.
— То есть, это не сигарета? — спросила Коффман, пока Изабелла продолжала исследовать прогоревшее место. — Не настоящая сигарета?
— И да и нет.
— Не понимаю.
— На что и надеялся поджигатель.
— Но…
— Если я не ошибаюсь, — а через несколько минут мы это узнаем, потому что кресло нам скажет, — мы нашли примитивный часовой механизм. Он дает поджигателю от четырех до семи минут на то, чтобы уйти, прежде чем начнется настоящий пожар.
Фонарик дрогнул в руке собиравшейся что-то сказать Коффман, она извинилась и, направив луч на прежнее место, сказала:
— Но если это так, то почему, когда пламя вспыхнуло, кресло не сгорело? Может, поджигатель именно этого и хотел? Я знаю, что окна были закрыты, но огню наверняка хватило бы времени, чтобы перекинуться с кресла на шторы и стену, прежде чем иссяк кислород. Почему же не сработало? Почему от жара не лопнули стекла и не впустили воздух? Почему же весь этот очаровательный коттедж не сгорел дотла? Изабелла продолжала свое скрупулезное исследование — словно разбирала все кресло на отдельные волокна.
—Вы говорите о скорости распространения огня, — сказала она. — Скорость зависит от обивки и внутренности кресла, а также от того, есть или нет в комнате сквозняк. Зависит от фактуры ткани, возраста внутренней набивки и была ли она обработана химикатами. — Она потрогала край подпаленного материала. — Для ответов на эти вопросы нужно будет сделать анализы. Но насчет одного я готова побиться об заклад,
— Поджог? — предположила Коффман. — Который должен был выглядеть, как что-то другое?
— Да, я бы так выразилась.
Коффман посмотрела на лестницу за креслом.
— Тогда все значительно осложняется, — как-то неуверенно проговорила она.
— Согласна. С поджогами обычно так и бывает. — Изабелла извлекла из глубин кресла щепочку, которую искала. — Великолепно, — пробормотала она. — На лучшее и надеяться было нельзя. — Она была уверена, что в обгоревшем остове кресла обнаружится еще не менее пяти таких щепочек. Изабелла вернулась к поискам, разбирая и просеивая. — Кстати, кто она была?
— Про кого вы?
— Жертва. Женщина с котятами.
— В этом-то и проблема, — ответила Коффман. — Поэтому главный и поехал с телом в Пембери. Поэтому позже там и будет пресс-конференция. Поэтому-то теперь все так и усложнилось.
— Почему?
— Понимаете, здесь живет женщина.
— Кинозвезда или кто-то в этом роде? Важная птица?
— Нет. И она — даже не она. Изабелла подняла голову.
— Что вы такое говорите?
— Снелл не знает. Никто не знает, кроме нас.
— О чем никто не знает?
— Труп наверху был мужской.
Глава 2
Полиция появилась на Биллингсгейтском рынке в середине дня, когда Джинни не должна была там находиться, потому что в этот час лондонский рыбный рынок тих и пуст, как станция подземки в три часа ночи. Но Джинни находилась там, дожидаясь мастера, который ехал в кафе «Криссис», чтобы починить плиту. Плита сломалась в самый неподходящий момент — на пике наплыва клиентов, который обычно наступает около половины десятого, после того как торговцы рыбой заключили сделки с покупателями из самых модных городских ресторанов, а команда уборщиков очистила обширную автостоянку от пластиковых коробок и сеток, в которых перевозят моллюсков.
Девушки — у «Криссис» их всегда называли девушками, не глядя на то, что самой старшей из них пятьдесят восемь, а самой молодой — Джинни — тридцать два, — уговорили плиту поработать остаток утра вполнакала, что позволило им как ни в чем не бывало подавать надлежащего качества жареный бекон и хлеб, яйца, кровяную колбасу, гренки по-валлийски и сэндвичи с поджаренной колбасой. Но если они хотели избежать бунта своих клиентов или, того хуже, их перехода к Кейтонам, конкурентам со второго этажа, плиту в маленьком кафе следовало починить немедленно.
Девушки кинули жребий, кому дожидаться мастера, так, как кидали его все пятнадцать лет, что Джинни с ними работала. Они одновременно зажгли по спичке и смотрели, как те горят. Первая, бросившая спичку, проигрывала.
Джинни, как и любая из них, спокойно выдерживала, пока пламя не начинало лизать пальцы, но сегодня ей хотелось проиграть. Выигрыш означал, что ей придется ехать домой. Возможность остаться и ждать мастера, который неизвестно когда соизволит явиться, еще на какое-то время спасала ее от мыслей о том, что делать с Джимми. То, как все, начиная с ближайших соседей и заканчивая руководством школы, произносили слово подросток, говоря о ее сыне, Джинни не нравилось. Они произносили его таким тоном, словно называли Джимми хулиганом, малолетним преступником или бандитом, а все это не соответствовало истине. Но они же этого не понимают, потому что обращают внимание только на внешнее и ни на секунду не задумываются о том, что может твориться в душе человека.
А в душе у Джимми гнездилась боль. Как и у нее в душе, где боль жила уже четыре года.
Джинни сидела за столиком у окна, пила чай и жевала порезанную на кусочки морковку, которую всегда брала из дома, когда наконец услышала звук хлопнувшей автомобильной дверцы. Шел уже четвертый час. Джиини закрыла журнал «Только для женщин», в котором читала статью «Как узнать, хороша ли ты в постели?», свернула его в трубочку, сунула в карман рабочего халата и встала из-за стола. И только тогда увидела, что машина — полицейская и доставила она двух стражей порядка. И потому, что одним из них оказалась строгого вида женщина, которая хмуро оглядела длинное кирпичное здание, расправляя плечи и одергивая воротничок блузки, по коже Джинни пробежал тревожный холодок.
Она автоматически посмотрела на часы второй раз и подумала о Джимми. Она взмолилась, чтобы, несмотря на загубленный праздник в честь его шестнадцатилетня, ее старший сын все же пошел в школу. Если нет, если он снова убежал, если его поймали в каком-то неподходящем месте, если эта женщина и этот мужчина — и почему их двое? — приехали сообщить матери о его очередной выходке… Страшно было подумать, что он мог натворить с тех пор, как Джинни вышла из дома без десяти четыре утра.
Подойдя к стойке, она достала из пачки, заначенной одной из девушек, сигарету. Закурив, почувствовала, как дым обжигает горло, наполняет легкие, и немедленно ощутила легкое головокружение.
Мужчину и женщину она встретила в дверях «Криссис». Женщина была одного роста с Джинни, с гладкой кожей, которая собралась морщинками вокруг глаз, и светлыми волосами, которые нельзя было назвать ни русыми, ни каштановыми. Она представилась и протянула удостоверение, в которое Джинни не взглянула, услышав фамилию и звание. Коффман, назвалась женщина. Детектив-сержант. И добавила — Агнес, словно наличие имени могло смягчить эффект ее присутствия. Женщина объяснила, что она из полиции Большого Спрингбурна, и представила сопровождавшего ее молодого человека — детектива-констебля Дика Пейна, или Ника Дейна, или что-то в этом роде. Джинни не разобрала, потому что не слышала ничего, кроме произнесенных женщиной слов «Большой Спрингбурн».
— Вы Джин Флеминг? — спросила сержант Коффман.
— Была, — ответила Джинни. — Одиннадцать лет. Теперь я Купер. Джин Купер. А что? В чем дело?
— Насколько я поняла… — неуверенно продолжила сержант. — Вы жена Кеннета Флеминга?
— Я еще не получила свидетельство о разводе, если вы об этом. Поэтому формально мы все еще женаты, — ответила Джинни. — Но состоять в браке и быть чьей-то женой разные вещи, верно?
— Да. Полагаю, так. — Но было что-то в том, как сержант произнесла эти три слова, и даже скорее в том, как она при этом посмотрела на Джинни, что заставило ее глубоко затянуться. — Миссис Флеминг.., мисс Купер… миссис Купер… — произнесла сержант Агнес Коффман. Молодой констебль опустил голову.
И тогда Джинни поняла: подлинное сообщение содержалось в нагромождении имен. Джинни даже не услышала, как та произнесла те самые слова. Кенни мертв. Разбился на шоссе, или получил удар ножом на платформе Кенсингтон-Хай-стрит, или отброшен на двести футов от пешеходного перехода, или сбит автобусом… Да какая разница? Как бы это ни случилось, наконец-то все закончилось. Он не придет снова и не сядет напротив нее за кухонный стол, не поговорит и не улыбнется. Не вызовет у нее желания дотронуться до золотисто-рыжих волосков на тыльной стороне ладони.
За последние четыре года она не раз представляла, как порадуется в этот момент. Она думала: «Вот бы какая-то сила взяла и стерла его с лица земли и освободила меня от любви к этому негодяю, любви даже теперь, когда он оставил меня и все знают, что я оказалась недостаточно хороша для него… что мы не подошли друг другу, не были настоящей семьей… Я тысячу раз хотела, чтобы он умер, умер, умер, хотела, чтобы он исчез, чтобы его разорвало в клочья, чтобы он страдал».
Странно, что меня даже не трясет, подумала она и спросила:
— Значит, Кенни умер, сержант?
— Нам нужно официальное опознание. Нужно, чтобы вы взглянули на тело. Я очень сожалею.
«А почему вы не попросите ее сделать это? — захотелось сказать ей. — Она ведь так рвалась смотреть на его тело, когда он был жив».
Вместо этого она произнесла:
— Простите, я только сначала позвоню.
И сержант с готовностью согласилась и удалилась вместе с констеблем в другой конец кафе, где они стояли, глядя в окно на расположенные за гаванью стеклянные башни Кэнари-Ворф с их пирамидальными верхушками — очередную не сбывшуюся надежду на новые рабочие места и реконструкцию, которыми периодически тешат жителей нижнего Ист-Энда воротилы из Сити.
Джинни позвонила своим родителям, рассчитывая, что поговорит с матерью, но трубку снял Деррик. Она постаралась совладать с голосом, ничем себя е выдав. В ответ на ее простую просьбу мать поехала бы к Джинни и, не задавая вопросов, посидела бы с детьми. Но с Дерриком приходилось держаться настороже. Ее брат всегда слишком глубоко во все вникал.
Поэтому она солгала, сказав, что мастер, которого она ждет в кафе, будет еще не скоро, и попросила его поехать к ней и присмотреть за детьми. Напоить их чаем. Удержать Джимми дома этим вечером. Убедиться, что Стэн как следует почистил зубы. Помочь Шэрон с уроками.
Просьба отвечала потребности Деррика чем-то заменить две семьи, которые он уже потерял из-за разводов. Поездка к Джинни означала пропущенное занятие в тренажерном зале — перерыв в длительном процессе доведения каждой мышцы тела до чудовищного в своем роде совершенства, — но зато он получит возможность поиграть в отца, не принимая на себя пожизненной ответственности.
— Я готова, — повернувшись к полицейским, сказала Джинни и пошла за ними к машине.
До места добирались целую вечность, потому что по какой-то непонятной Джинни причине ни сиреной, ни мигалкой полицейские пользоваться не стали. Начался час пик. Они перебрались за реку и ползли по окраинам, минуя бесконечные ряды послевоенных зданий из почерневшего кирпича. Когда, наконец, выбрались на автостраду, дело пошло немного быстрее.
Они свернули на другую автостраду, а потом совсем съехали с нее, когда стали появляться указатели на Тонбридж. Миновали две деревни, пронеслись между живыми изгородями в открытом поле и замедлили движение, когда въехали в городок. В конце концов машина остановилась у заднего входа в больницу, где за самодельным барьером из мусорных
баков защелкали и засверкали вспышками своих камер с полдюжины фотографов, как только констебль Пейн-Дейн открыл дверцу Джинни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
— Ясно. — И через кухню они вышли на улицу. Коффман недоуменно взирала на окурок сигареты, который держала Мзабелла.
— Я не понимаю, — сказала она.
Изабелла указала на зубчатый кончик сигареты.
— И что? На мой взгляд, это обычная сигарета.
— Она такой и должна выглядеть. Посветите поближе. И встаньте подальше от кресла. Хорошо. Вот так.
— То есть, это не сигарета? — спросила Коффман, пока Изабелла продолжала исследовать прогоревшее место. — Не настоящая сигарета?
— И да и нет.
— Не понимаю.
— На что и надеялся поджигатель.
— Но…
— Если я не ошибаюсь, — а через несколько минут мы это узнаем, потому что кресло нам скажет, — мы нашли примитивный часовой механизм. Он дает поджигателю от четырех до семи минут на то, чтобы уйти, прежде чем начнется настоящий пожар.
Фонарик дрогнул в руке собиравшейся что-то сказать Коффман, она извинилась и, направив луч на прежнее место, сказала:
— Но если это так, то почему, когда пламя вспыхнуло, кресло не сгорело? Может, поджигатель именно этого и хотел? Я знаю, что окна были закрыты, но огню наверняка хватило бы времени, чтобы перекинуться с кресла на шторы и стену, прежде чем иссяк кислород. Почему же не сработало? Почему от жара не лопнули стекла и не впустили воздух? Почему же весь этот очаровательный коттедж не сгорел дотла? Изабелла продолжала свое скрупулезное исследование — словно разбирала все кресло на отдельные волокна.
—Вы говорите о скорости распространения огня, — сказала она. — Скорость зависит от обивки и внутренности кресла, а также от того, есть или нет в комнате сквозняк. Зависит от фактуры ткани, возраста внутренней набивки и была ли она обработана химикатами. — Она потрогала край подпаленного материала. — Для ответов на эти вопросы нужно будет сделать анализы. Но насчет одного я готова побиться об заклад,
— Поджог? — предположила Коффман. — Который должен был выглядеть, как что-то другое?
— Да, я бы так выразилась.
Коффман посмотрела на лестницу за креслом.
— Тогда все значительно осложняется, — как-то неуверенно проговорила она.
— Согласна. С поджогами обычно так и бывает. — Изабелла извлекла из глубин кресла щепочку, которую искала. — Великолепно, — пробормотала она. — На лучшее и надеяться было нельзя. — Она была уверена, что в обгоревшем остове кресла обнаружится еще не менее пяти таких щепочек. Изабелла вернулась к поискам, разбирая и просеивая. — Кстати, кто она была?
— Про кого вы?
— Жертва. Женщина с котятами.
— В этом-то и проблема, — ответила Коффман. — Поэтому главный и поехал с телом в Пембери. Поэтому позже там и будет пресс-конференция. Поэтому-то теперь все так и усложнилось.
— Почему?
— Понимаете, здесь живет женщина.
— Кинозвезда или кто-то в этом роде? Важная птица?
— Нет. И она — даже не она. Изабелла подняла голову.
— Что вы такое говорите?
— Снелл не знает. Никто не знает, кроме нас.
— О чем никто не знает?
— Труп наверху был мужской.
Глава 2
Полиция появилась на Биллингсгейтском рынке в середине дня, когда Джинни не должна была там находиться, потому что в этот час лондонский рыбный рынок тих и пуст, как станция подземки в три часа ночи. Но Джинни находилась там, дожидаясь мастера, который ехал в кафе «Криссис», чтобы починить плиту. Плита сломалась в самый неподходящий момент — на пике наплыва клиентов, который обычно наступает около половины десятого, после того как торговцы рыбой заключили сделки с покупателями из самых модных городских ресторанов, а команда уборщиков очистила обширную автостоянку от пластиковых коробок и сеток, в которых перевозят моллюсков.
Девушки — у «Криссис» их всегда называли девушками, не глядя на то, что самой старшей из них пятьдесят восемь, а самой молодой — Джинни — тридцать два, — уговорили плиту поработать остаток утра вполнакала, что позволило им как ни в чем не бывало подавать надлежащего качества жареный бекон и хлеб, яйца, кровяную колбасу, гренки по-валлийски и сэндвичи с поджаренной колбасой. Но если они хотели избежать бунта своих клиентов или, того хуже, их перехода к Кейтонам, конкурентам со второго этажа, плиту в маленьком кафе следовало починить немедленно.
Девушки кинули жребий, кому дожидаться мастера, так, как кидали его все пятнадцать лет, что Джинни с ними работала. Они одновременно зажгли по спичке и смотрели, как те горят. Первая, бросившая спичку, проигрывала.
Джинни, как и любая из них, спокойно выдерживала, пока пламя не начинало лизать пальцы, но сегодня ей хотелось проиграть. Выигрыш означал, что ей придется ехать домой. Возможность остаться и ждать мастера, который неизвестно когда соизволит явиться, еще на какое-то время спасала ее от мыслей о том, что делать с Джимми. То, как все, начиная с ближайших соседей и заканчивая руководством школы, произносили слово подросток, говоря о ее сыне, Джинни не нравилось. Они произносили его таким тоном, словно называли Джимми хулиганом, малолетним преступником или бандитом, а все это не соответствовало истине. Но они же этого не понимают, потому что обращают внимание только на внешнее и ни на секунду не задумываются о том, что может твориться в душе человека.
А в душе у Джимми гнездилась боль. Как и у нее в душе, где боль жила уже четыре года.
Джинни сидела за столиком у окна, пила чай и жевала порезанную на кусочки морковку, которую всегда брала из дома, когда наконец услышала звук хлопнувшей автомобильной дверцы. Шел уже четвертый час. Джиини закрыла журнал «Только для женщин», в котором читала статью «Как узнать, хороша ли ты в постели?», свернула его в трубочку, сунула в карман рабочего халата и встала из-за стола. И только тогда увидела, что машина — полицейская и доставила она двух стражей порядка. И потому, что одним из них оказалась строгого вида женщина, которая хмуро оглядела длинное кирпичное здание, расправляя плечи и одергивая воротничок блузки, по коже Джинни пробежал тревожный холодок.
Она автоматически посмотрела на часы второй раз и подумала о Джимми. Она взмолилась, чтобы, несмотря на загубленный праздник в честь его шестнадцатилетня, ее старший сын все же пошел в школу. Если нет, если он снова убежал, если его поймали в каком-то неподходящем месте, если эта женщина и этот мужчина — и почему их двое? — приехали сообщить матери о его очередной выходке… Страшно было подумать, что он мог натворить с тех пор, как Джинни вышла из дома без десяти четыре утра.
Подойдя к стойке, она достала из пачки, заначенной одной из девушек, сигарету. Закурив, почувствовала, как дым обжигает горло, наполняет легкие, и немедленно ощутила легкое головокружение.
Мужчину и женщину она встретила в дверях «Криссис». Женщина была одного роста с Джинни, с гладкой кожей, которая собралась морщинками вокруг глаз, и светлыми волосами, которые нельзя было назвать ни русыми, ни каштановыми. Она представилась и протянула удостоверение, в которое Джинни не взглянула, услышав фамилию и звание. Коффман, назвалась женщина. Детектив-сержант. И добавила — Агнес, словно наличие имени могло смягчить эффект ее присутствия. Женщина объяснила, что она из полиции Большого Спрингбурна, и представила сопровождавшего ее молодого человека — детектива-констебля Дика Пейна, или Ника Дейна, или что-то в этом роде. Джинни не разобрала, потому что не слышала ничего, кроме произнесенных женщиной слов «Большой Спрингбурн».
— Вы Джин Флеминг? — спросила сержант Коффман.
— Была, — ответила Джинни. — Одиннадцать лет. Теперь я Купер. Джин Купер. А что? В чем дело?
— Насколько я поняла… — неуверенно продолжила сержант. — Вы жена Кеннета Флеминга?
— Я еще не получила свидетельство о разводе, если вы об этом. Поэтому формально мы все еще женаты, — ответила Джинни. — Но состоять в браке и быть чьей-то женой разные вещи, верно?
— Да. Полагаю, так. — Но было что-то в том, как сержант произнесла эти три слова, и даже скорее в том, как она при этом посмотрела на Джинни, что заставило ее глубоко затянуться. — Миссис Флеминг.., мисс Купер… миссис Купер… — произнесла сержант Агнес Коффман. Молодой констебль опустил голову.
И тогда Джинни поняла: подлинное сообщение содержалось в нагромождении имен. Джинни даже не услышала, как та произнесла те самые слова. Кенни мертв. Разбился на шоссе, или получил удар ножом на платформе Кенсингтон-Хай-стрит, или отброшен на двести футов от пешеходного перехода, или сбит автобусом… Да какая разница? Как бы это ни случилось, наконец-то все закончилось. Он не придет снова и не сядет напротив нее за кухонный стол, не поговорит и не улыбнется. Не вызовет у нее желания дотронуться до золотисто-рыжих волосков на тыльной стороне ладони.
За последние четыре года она не раз представляла, как порадуется в этот момент. Она думала: «Вот бы какая-то сила взяла и стерла его с лица земли и освободила меня от любви к этому негодяю, любви даже теперь, когда он оставил меня и все знают, что я оказалась недостаточно хороша для него… что мы не подошли друг другу, не были настоящей семьей… Я тысячу раз хотела, чтобы он умер, умер, умер, хотела, чтобы он исчез, чтобы его разорвало в клочья, чтобы он страдал».
Странно, что меня даже не трясет, подумала она и спросила:
— Значит, Кенни умер, сержант?
— Нам нужно официальное опознание. Нужно, чтобы вы взглянули на тело. Я очень сожалею.
«А почему вы не попросите ее сделать это? — захотелось сказать ей. — Она ведь так рвалась смотреть на его тело, когда он был жив».
Вместо этого она произнесла:
— Простите, я только сначала позвоню.
И сержант с готовностью согласилась и удалилась вместе с констеблем в другой конец кафе, где они стояли, глядя в окно на расположенные за гаванью стеклянные башни Кэнари-Ворф с их пирамидальными верхушками — очередную не сбывшуюся надежду на новые рабочие места и реконструкцию, которыми периодически тешат жителей нижнего Ист-Энда воротилы из Сити.
Джинни позвонила своим родителям, рассчитывая, что поговорит с матерью, но трубку снял Деррик. Она постаралась совладать с голосом, ничем себя е выдав. В ответ на ее простую просьбу мать поехала бы к Джинни и, не задавая вопросов, посидела бы с детьми. Но с Дерриком приходилось держаться настороже. Ее брат всегда слишком глубоко во все вникал.
Поэтому она солгала, сказав, что мастер, которого она ждет в кафе, будет еще не скоро, и попросила его поехать к ней и присмотреть за детьми. Напоить их чаем. Удержать Джимми дома этим вечером. Убедиться, что Стэн как следует почистил зубы. Помочь Шэрон с уроками.
Просьба отвечала потребности Деррика чем-то заменить две семьи, которые он уже потерял из-за разводов. Поездка к Джинни означала пропущенное занятие в тренажерном зале — перерыв в длительном процессе доведения каждой мышцы тела до чудовищного в своем роде совершенства, — но зато он получит возможность поиграть в отца, не принимая на себя пожизненной ответственности.
— Я готова, — повернувшись к полицейским, сказала Джинни и пошла за ними к машине.
До места добирались целую вечность, потому что по какой-то непонятной Джинни причине ни сиреной, ни мигалкой полицейские пользоваться не стали. Начался час пик. Они перебрались за реку и ползли по окраинам, минуя бесконечные ряды послевоенных зданий из почерневшего кирпича. Когда, наконец, выбрались на автостраду, дело пошло немного быстрее.
Они свернули на другую автостраду, а потом совсем съехали с нее, когда стали появляться указатели на Тонбридж. Миновали две деревни, пронеслись между живыми изгородями в открытом поле и замедлили движение, когда въехали в городок. В конце концов машина остановилась у заднего входа в больницу, где за самодельным барьером из мусорных
баков защелкали и засверкали вспышками своих камер с полдюжины фотографов, как только констебль Пейн-Дейн открыл дверцу Джинни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84