Он обо всем этом думает, очень даже думает!
– И ты полагаешь, что неуважение, которое проявил ко мне Нед, может заставить меня страдать?
Том покрепче прижал её локоть к себе и улыбнулся ей.
– Может, дорогая бабушка. Я знаю, когда вы страдаете, даже если остальные этого не замечают.
Элеонора с любовью улыбнулась ему в ответ.
– Нет, кое-кто замечает, – призналась она.
– Джоб?
– Откуда ты знаешь?
– Я видел его из окна. Что он вам сказал?
– Приблизительно то же, что и ты сейчас, но менее убедительно и более почтительно, – ответила она.
– Он очень любит вас. Вам это известно, бабушка?
Элеонора подняла одну бровь.
– Он состоит при мне чуть ли не с детства. – Это вряд ли можно было считать ответом, и она поспешила вернуться к прежней теме. – Хуже всего то, что Нед проделывает это уже во второй раз. Может быть, я смогла бы согласиться с тобой, если бы это было впервые – но дважды?..
Тут Тома осенило.
– А вам это никого не напоминает? – лукаво спросил он.
– Что?
– Был человек, который тоже дважды тайно женился, а вы, между прочим, любили его. Кто бы это мог быть?
Элеонора удивленно уставилась на внука.
– Кого ты имеешь в виду, дитя мое? Не можешь же ты намекать на короля Эдуарда?
– Именно о нем я и говорю. Он дважды тайно и неудачно женился, и оба раза – на женщинах, которые были значительно ниже его по положению, но в которых он безумно влюблялся. А Нед ведь состоял при дворе короля Эдуарда и почти три года был пажом этого государя.
– Уж не пытаешься ли ты доказать мне, что он ведет себя подобным образом только потому, что подражает своему повелителю? – изумилась Элеонора.
– Это не так уж нелепо, как вам может показаться, бабушка. Ведь все тогда просто обожали короля Эдуарда, а те, кто был рядом с ним, смотрели на него, как зачарованные. Ну, а когда служишь пажом, невольно начинаешь перенимать повадки своего господина, – вы же знаете это, не так ли? Иначе почему бы вы всегда так старались послать своих детей в свиту благородного лорда? Именно потому, что надеялись: они будут следовать его доброму примеру. Так стоит ли удивляться тому, что Нед вырос слишком романтичным и влюбчивым – и не таким благоразумным, как хотелось бы?
Элеонора задумалась.
– Ну что же, возможно, в твоих словах есть доля истины, – сказала она наконец. – Я простило ему его первую ошибку, потому что меня просил об этом сам король. А вдруг ты действительно прав?
Некоторое время они молча гуляли по саду. Каждый был погружен в собственные мысли. Потом Том сказал:
– Как бы то ни было, бабушка, этот брак означает, что в детской появится еще несколько ребятишек, а это должно вас радовать. А на следующий год, когда я женюсь на своей Арабелле...
– Молю Бога, чтобы мне довелось увидеть твоих детей, Том. Хоть я и рада, что ты получишь место при дворе, но порой меня это и огорчает: ведь ты не сможешь жить дома!
– Но мы будем навещать вас, – уверил её Том. – Вы же знаете, что король любит север. Надеюсь, государь будет часто посещать Йорк и проводить по нескольку месяцев в году в Миддлхэме. Так что я нередко буду оказываться рядом и смогу приезжать домой.
– Надеюсь, что так, дорогое мое дитя, надеюсь, что так, – вздохнула Элеонора. Она остановилась, повернулась к внуку и, повинуясь безотчетному порыву, взяла его лицо в свои ладони – это красивое лицо с высокими скулами и темно-голубыми, очень выразительными глазами. Это был тот мальчик, с которым они так часто, держась за руки, гуляли в саду; мальчик, которого она приучила ездить верхом, своими руками посадив в седло его первого собственного пони; мальчик, которого она научила петь и играть на гитаре; юноша, которого она определила ко двору и за чьим продвижением с гордостью следила. – Мой дорогой Том, – сказала она. – Когда твой дед отправился на юг сватать меня, его отец привез с собой подарки – прекрасные ткани, резные кубки и много других ценных вещей. А твой дед привез мне щенка собственной суки – лучшего в помете. Один щенок всегда получается лучше остальных, лучше во всех отношениях. Лучший в помете... – Она поцеловала его в лоб. – Да хранит тебя Бог, дитя мое.
Она отпустила его, и они еще долго ходили в молчании, опять взявшись за руки, как когда-то.
Ребекка была в отчаянии. Скандал, разразившийся, когда Нед привез её домой, был ужасен, но то, что последовало за ним, было еще хуже. С бабушкой Неда, от которой она ожидала самых больших неприятностей, как раз оказалось проще всего: та вообще не замечала Ребекку и, следуя по своим делам, проходила мимо неё, как мимо пустого места; но вот мать Неда... мать ни на секунду не оставляла Ребекку в покое, вечно браня её, шпыняя и придираясь к каждому шагу невестки. Довольно быстро Дэйзи выяснила, что Ребекка не умеет ни читать, ни писать, ни считать, моментально решив, что жена Неда ни на что не годится, Дэйзи не преминула сказать ей об этом.
– Я не понимаю, как ты собираешься управлять таким большим домом?! Как ты будешь вести счета, если не знаешь цифр? Как ты будешь заказывать все, что необходимо в хозяйстве, если не умеешь читать и писать? Господи, да у нас слуги и то лучше образованы, чем ты! Неужели ты думаешь, что они будут уважать тебя и исполнять твои приказы?
И бесполезно было пытаться что-то объяснять ей, бесполезно было говорить, что она, Ребекка, не собиралась становиться хозяйкой огромного имения и вышла замуж за Неда только потому, что он её об этом попросил, потому, что она любила его и была беременна, и еще потому, что хотела уйти из своего ненавистного дома. Дэйзи слушать не желала её смущенного лепета. Иногда Ребекка думала, что эти муки ниспосланы ей в наказание за грех; иногда ей хотелось снова очутиться у себя дома, спать на чердаке, бегать по поручениям отца и мачехи и терпеть их вечную брань. Здесь же было гораздо больше вещей, которые Ребекка делала неправильно, и постоянные насмешки и колкости Дэйзи были намного хуже, чем побои отца или оплеухи мачехи. Синяки сходят, боль быстро забывается. А придирки Дэйзи постоянно преследовали её, делая еще более застенчивой и неуклюжей.
Если бы Нед хоть как-то поддерживал свою юную жену, все это было бы не так страшно, но большую часть дня его не бывало дома. Он говорил ей, что должен трудиться особенно упорно, чтобы умилостивить своих родителей, поэтому каждое утро вскакивал на коня и уезжал по каким-нибудь делам, возвращаясь порой лишь к самому ужину. А вечерами, после ужина, он погружался в любимые занятия, которые были ей недоступны. Она не умела играть ни в шахматы, ни в шашки, а те карточные игры, которые она знала, были неизвестны ему. Правда, она пела, но не те песни, что были приняты здесь, а танцевать или играть на каком-нибудь музыкальном инструменте так и не научилась.
Она выросла в одиночестве и нс знала ни одной из тех игр, в которые играли они, и выучить правила ей было очень трудно, поскольку играли все так воодушевленно и неистово, что отвлекаться на то, чтобы объяснить суть игры какому-то постороннему человеку, ни у кого не было ни малейшего желания. Именно постороннему – вот кем была она на самом деле. Почти все время Ребекка проводила теперь в одиночестве – Дэйзи, обнаружив, что жена Неда весьма искусна в работе с ниткой и иголкой, правда, в самых несложных вещах (вышивать она толком не умела), каждое утро усаживала её шить что-нибудь попроще – рубашки, простыни и прочес белье, – причем оставляла её в бельевой одну. Так что Ребекка целыми днями сидела в пустой комнате перед ворохом белья, и шила, шила, шила, пока у неё не начинали болеть пальцы; лишь изредка бедняжка с тоской поглядывала в окно на сияющее солнце и зеленые поля. Ни разу не услышала она ни слова благодарности за свой труд, даже если, приложив нечеловеческие усилия, умудрялась справиться с тем, что ей приказано было сделать за день.
Вечерами она безмолвно, сидела в зале и смотрела, как все играют и веселятся. Ночами в постели Нед иногда занимался с ней любовью, но это было совсем не так, как раньше, до свадьбы, ибо теперь им приходилось делать это тихо, поскольку в спальне они были не одни; да и случалось это далеко не каждую ночь, иногда Нед просто поворачивался к ней спиной и засыпал без единого слова. А потом, когда Ребекка пробыла в этом доме уже месяц, выяснилось, что она вовсе даже и не беременна – то была ложная тревога, – и Нед пришел в ярость, обвинив жену в том, что она хитростью заманила его под венец, и после этого едва разговаривал с ней, не целовал её и не ласкал ночами; он полностью игнорировал Ребекку, словно той здесь и не было.
Стоит ли удивляться, что она была в полном отчаянии и иногда, сидя в одиночестве в своей рабочей комнате, тихо проливала слезы, оплакивая свою любовь, которая обернулась такими страданиями. Как-то днем, как раз перед ужином, она бесшумно выскользнула в сад, села там под дерево и горько разрыдалась. И вдруг почувствовала неуверенную руку, которая гладила её по голове, словно стараясь утешить. «Нед! – подумала она. – Все-таки, несмотря ни на что, он меня любит – и вот пришел успокоить меня и обнять!» Ребекка подняла залитое слезами лицо и, обернувшись, вцепилась в эту руку. И тут же, испуганно охнув, разжала пальцы. Это был не Нед, а его кузен – Эдмунд.
– Я... я думал... – начал он, и тут Ребекку вновь охватило отчаяние, нахлынув с такой силой, что слезы ручьями полились из её глаз.
Эдмунд сел на траву рядом с ней и молча смотрел на юную женщину, давая ей выплакаться, и только время от времени поглаживал её по голове или плечу; так успокаивают маленького раненого зверька. Наконец она немного пришла в себя и, все еще всхлипывая и икая, села прямо и взглянула на Эдмунда. Его лицо было типичным лицом Морлэндов, но ему не хватало их обычной красоты. Черты его были не совсем правильными, слегка асимметричными. Глаза у него были какими-то блеклыми и не такими большими, как у Тома, а волосы слегка светлее, каштановыми. Он был не особенно красив и так тих и необщителен, что у него, казалось, вообще нет никакого характера. Порученную ему работу он всегда выполнял спокойно и хорошо, а развлекался в основном чтением.
– Почему ты так несчастна? – спросил он её сейчас. Голос у него тоже был каким-то тусклым, невыразительным, как будто Эдмунд не хотел привлекать к себе внимания даже тогда, когда говорил. – Кто-нибудь обидел тебя?
– Моя свекровь, – быстро ответила Ребекка. – Она злая. И вообще, все здесь презирают меня, потому что я необразованная и не из богатой семьи. Даже Нед сторонится меня и жалеет, что женился на мне. А я жалею, – пылко воскликнула она, – что вышла за него замуж!
– А ты-то почему это сделала? – спросил Эдмунд все тем же тихим, безразличным голосом.
– Потому что я любила его! – воскликнула она. Эдмунд ждал продолжения, и она честно добавила: – И чтобы уйти из дома.
– Тебе было там плохо?
– Да.
– Ты не любила своих родителей?
– Моя матушка умерла. У меня была только мачеха, которая ненавидела меня, и отец, который с самого начала не хотел, чтобы я появилась на свет. А как насчет тебя? Что случилось с твоими родителями?
– Отца у меня никогда не было, – ответил Эдмунд, – зато у меня было две матери.
Ребекка подумала, что он шутит, и улыбнулась. Эдмунд же без тени улыбки продолжал:
– Моя первая матушка утонула здесь, во рву.
– Ох! – По выражению его лица Ребекка никак не могла понять, как ей следует реагировать на эти слова, и потому просто спросила: – И как это случилось?
– Она влюбилась в лебедя, жившего во рву. Днем она кормила его крошками со своего стола, а ночами он подплывал к берегу и превращался в человека, прекрасного принца; моя мать поджидала его там, и они гуляли и разговаривали друг с другом всю ночь напролет, пока не пряталась луна. А когда луна садилась, он опять превращался в лебедя, оставляя мать одну, с разбитым сердцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
– И ты полагаешь, что неуважение, которое проявил ко мне Нед, может заставить меня страдать?
Том покрепче прижал её локоть к себе и улыбнулся ей.
– Может, дорогая бабушка. Я знаю, когда вы страдаете, даже если остальные этого не замечают.
Элеонора с любовью улыбнулась ему в ответ.
– Нет, кое-кто замечает, – призналась она.
– Джоб?
– Откуда ты знаешь?
– Я видел его из окна. Что он вам сказал?
– Приблизительно то же, что и ты сейчас, но менее убедительно и более почтительно, – ответила она.
– Он очень любит вас. Вам это известно, бабушка?
Элеонора подняла одну бровь.
– Он состоит при мне чуть ли не с детства. – Это вряд ли можно было считать ответом, и она поспешила вернуться к прежней теме. – Хуже всего то, что Нед проделывает это уже во второй раз. Может быть, я смогла бы согласиться с тобой, если бы это было впервые – но дважды?..
Тут Тома осенило.
– А вам это никого не напоминает? – лукаво спросил он.
– Что?
– Был человек, который тоже дважды тайно женился, а вы, между прочим, любили его. Кто бы это мог быть?
Элеонора удивленно уставилась на внука.
– Кого ты имеешь в виду, дитя мое? Не можешь же ты намекать на короля Эдуарда?
– Именно о нем я и говорю. Он дважды тайно и неудачно женился, и оба раза – на женщинах, которые были значительно ниже его по положению, но в которых он безумно влюблялся. А Нед ведь состоял при дворе короля Эдуарда и почти три года был пажом этого государя.
– Уж не пытаешься ли ты доказать мне, что он ведет себя подобным образом только потому, что подражает своему повелителю? – изумилась Элеонора.
– Это не так уж нелепо, как вам может показаться, бабушка. Ведь все тогда просто обожали короля Эдуарда, а те, кто был рядом с ним, смотрели на него, как зачарованные. Ну, а когда служишь пажом, невольно начинаешь перенимать повадки своего господина, – вы же знаете это, не так ли? Иначе почему бы вы всегда так старались послать своих детей в свиту благородного лорда? Именно потому, что надеялись: они будут следовать его доброму примеру. Так стоит ли удивляться тому, что Нед вырос слишком романтичным и влюбчивым – и не таким благоразумным, как хотелось бы?
Элеонора задумалась.
– Ну что же, возможно, в твоих словах есть доля истины, – сказала она наконец. – Я простило ему его первую ошибку, потому что меня просил об этом сам король. А вдруг ты действительно прав?
Некоторое время они молча гуляли по саду. Каждый был погружен в собственные мысли. Потом Том сказал:
– Как бы то ни было, бабушка, этот брак означает, что в детской появится еще несколько ребятишек, а это должно вас радовать. А на следующий год, когда я женюсь на своей Арабелле...
– Молю Бога, чтобы мне довелось увидеть твоих детей, Том. Хоть я и рада, что ты получишь место при дворе, но порой меня это и огорчает: ведь ты не сможешь жить дома!
– Но мы будем навещать вас, – уверил её Том. – Вы же знаете, что король любит север. Надеюсь, государь будет часто посещать Йорк и проводить по нескольку месяцев в году в Миддлхэме. Так что я нередко буду оказываться рядом и смогу приезжать домой.
– Надеюсь, что так, дорогое мое дитя, надеюсь, что так, – вздохнула Элеонора. Она остановилась, повернулась к внуку и, повинуясь безотчетному порыву, взяла его лицо в свои ладони – это красивое лицо с высокими скулами и темно-голубыми, очень выразительными глазами. Это был тот мальчик, с которым они так часто, держась за руки, гуляли в саду; мальчик, которого она приучила ездить верхом, своими руками посадив в седло его первого собственного пони; мальчик, которого она научила петь и играть на гитаре; юноша, которого она определила ко двору и за чьим продвижением с гордостью следила. – Мой дорогой Том, – сказала она. – Когда твой дед отправился на юг сватать меня, его отец привез с собой подарки – прекрасные ткани, резные кубки и много других ценных вещей. А твой дед привез мне щенка собственной суки – лучшего в помете. Один щенок всегда получается лучше остальных, лучше во всех отношениях. Лучший в помете... – Она поцеловала его в лоб. – Да хранит тебя Бог, дитя мое.
Она отпустила его, и они еще долго ходили в молчании, опять взявшись за руки, как когда-то.
Ребекка была в отчаянии. Скандал, разразившийся, когда Нед привез её домой, был ужасен, но то, что последовало за ним, было еще хуже. С бабушкой Неда, от которой она ожидала самых больших неприятностей, как раз оказалось проще всего: та вообще не замечала Ребекку и, следуя по своим делам, проходила мимо неё, как мимо пустого места; но вот мать Неда... мать ни на секунду не оставляла Ребекку в покое, вечно браня её, шпыняя и придираясь к каждому шагу невестки. Довольно быстро Дэйзи выяснила, что Ребекка не умеет ни читать, ни писать, ни считать, моментально решив, что жена Неда ни на что не годится, Дэйзи не преминула сказать ей об этом.
– Я не понимаю, как ты собираешься управлять таким большим домом?! Как ты будешь вести счета, если не знаешь цифр? Как ты будешь заказывать все, что необходимо в хозяйстве, если не умеешь читать и писать? Господи, да у нас слуги и то лучше образованы, чем ты! Неужели ты думаешь, что они будут уважать тебя и исполнять твои приказы?
И бесполезно было пытаться что-то объяснять ей, бесполезно было говорить, что она, Ребекка, не собиралась становиться хозяйкой огромного имения и вышла замуж за Неда только потому, что он её об этом попросил, потому, что она любила его и была беременна, и еще потому, что хотела уйти из своего ненавистного дома. Дэйзи слушать не желала её смущенного лепета. Иногда Ребекка думала, что эти муки ниспосланы ей в наказание за грех; иногда ей хотелось снова очутиться у себя дома, спать на чердаке, бегать по поручениям отца и мачехи и терпеть их вечную брань. Здесь же было гораздо больше вещей, которые Ребекка делала неправильно, и постоянные насмешки и колкости Дэйзи были намного хуже, чем побои отца или оплеухи мачехи. Синяки сходят, боль быстро забывается. А придирки Дэйзи постоянно преследовали её, делая еще более застенчивой и неуклюжей.
Если бы Нед хоть как-то поддерживал свою юную жену, все это было бы не так страшно, но большую часть дня его не бывало дома. Он говорил ей, что должен трудиться особенно упорно, чтобы умилостивить своих родителей, поэтому каждое утро вскакивал на коня и уезжал по каким-нибудь делам, возвращаясь порой лишь к самому ужину. А вечерами, после ужина, он погружался в любимые занятия, которые были ей недоступны. Она не умела играть ни в шахматы, ни в шашки, а те карточные игры, которые она знала, были неизвестны ему. Правда, она пела, но не те песни, что были приняты здесь, а танцевать или играть на каком-нибудь музыкальном инструменте так и не научилась.
Она выросла в одиночестве и нс знала ни одной из тех игр, в которые играли они, и выучить правила ей было очень трудно, поскольку играли все так воодушевленно и неистово, что отвлекаться на то, чтобы объяснить суть игры какому-то постороннему человеку, ни у кого не было ни малейшего желания. Именно постороннему – вот кем была она на самом деле. Почти все время Ребекка проводила теперь в одиночестве – Дэйзи, обнаружив, что жена Неда весьма искусна в работе с ниткой и иголкой, правда, в самых несложных вещах (вышивать она толком не умела), каждое утро усаживала её шить что-нибудь попроще – рубашки, простыни и прочес белье, – причем оставляла её в бельевой одну. Так что Ребекка целыми днями сидела в пустой комнате перед ворохом белья, и шила, шила, шила, пока у неё не начинали болеть пальцы; лишь изредка бедняжка с тоской поглядывала в окно на сияющее солнце и зеленые поля. Ни разу не услышала она ни слова благодарности за свой труд, даже если, приложив нечеловеческие усилия, умудрялась справиться с тем, что ей приказано было сделать за день.
Вечерами она безмолвно, сидела в зале и смотрела, как все играют и веселятся. Ночами в постели Нед иногда занимался с ней любовью, но это было совсем не так, как раньше, до свадьбы, ибо теперь им приходилось делать это тихо, поскольку в спальне они были не одни; да и случалось это далеко не каждую ночь, иногда Нед просто поворачивался к ней спиной и засыпал без единого слова. А потом, когда Ребекка пробыла в этом доме уже месяц, выяснилось, что она вовсе даже и не беременна – то была ложная тревога, – и Нед пришел в ярость, обвинив жену в том, что она хитростью заманила его под венец, и после этого едва разговаривал с ней, не целовал её и не ласкал ночами; он полностью игнорировал Ребекку, словно той здесь и не было.
Стоит ли удивляться, что она была в полном отчаянии и иногда, сидя в одиночестве в своей рабочей комнате, тихо проливала слезы, оплакивая свою любовь, которая обернулась такими страданиями. Как-то днем, как раз перед ужином, она бесшумно выскользнула в сад, села там под дерево и горько разрыдалась. И вдруг почувствовала неуверенную руку, которая гладила её по голове, словно стараясь утешить. «Нед! – подумала она. – Все-таки, несмотря ни на что, он меня любит – и вот пришел успокоить меня и обнять!» Ребекка подняла залитое слезами лицо и, обернувшись, вцепилась в эту руку. И тут же, испуганно охнув, разжала пальцы. Это был не Нед, а его кузен – Эдмунд.
– Я... я думал... – начал он, и тут Ребекку вновь охватило отчаяние, нахлынув с такой силой, что слезы ручьями полились из её глаз.
Эдмунд сел на траву рядом с ней и молча смотрел на юную женщину, давая ей выплакаться, и только время от времени поглаживал её по голове или плечу; так успокаивают маленького раненого зверька. Наконец она немного пришла в себя и, все еще всхлипывая и икая, села прямо и взглянула на Эдмунда. Его лицо было типичным лицом Морлэндов, но ему не хватало их обычной красоты. Черты его были не совсем правильными, слегка асимметричными. Глаза у него были какими-то блеклыми и не такими большими, как у Тома, а волосы слегка светлее, каштановыми. Он был не особенно красив и так тих и необщителен, что у него, казалось, вообще нет никакого характера. Порученную ему работу он всегда выполнял спокойно и хорошо, а развлекался в основном чтением.
– Почему ты так несчастна? – спросил он её сейчас. Голос у него тоже был каким-то тусклым, невыразительным, как будто Эдмунд не хотел привлекать к себе внимания даже тогда, когда говорил. – Кто-нибудь обидел тебя?
– Моя свекровь, – быстро ответила Ребекка. – Она злая. И вообще, все здесь презирают меня, потому что я необразованная и не из богатой семьи. Даже Нед сторонится меня и жалеет, что женился на мне. А я жалею, – пылко воскликнула она, – что вышла за него замуж!
– А ты-то почему это сделала? – спросил Эдмунд все тем же тихим, безразличным голосом.
– Потому что я любила его! – воскликнула она. Эдмунд ждал продолжения, и она честно добавила: – И чтобы уйти из дома.
– Тебе было там плохо?
– Да.
– Ты не любила своих родителей?
– Моя матушка умерла. У меня была только мачеха, которая ненавидела меня, и отец, который с самого начала не хотел, чтобы я появилась на свет. А как насчет тебя? Что случилось с твоими родителями?
– Отца у меня никогда не было, – ответил Эдмунд, – зато у меня было две матери.
Ребекка подумала, что он шутит, и улыбнулась. Эдмунд же без тени улыбки продолжал:
– Моя первая матушка утонула здесь, во рву.
– Ох! – По выражению его лица Ребекка никак не могла понять, как ей следует реагировать на эти слова, и потому просто спросила: – И как это случилось?
– Она влюбилась в лебедя, жившего во рву. Днем она кормила его крошками со своего стола, а ночами он подплывал к берегу и превращался в человека, прекрасного принца; моя мать поджидала его там, и они гуляли и разговаривали друг с другом всю ночь напролет, пока не пряталась луна. А когда луна садилась, он опять превращался в лебедя, оставляя мать одну, с разбитым сердцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90