– Ах, Джоб, ты всегда такой правильный, – вздохнула Изабелла. – Мне кажется, ты стареешь. Все в порядке, – добавила она поспешно, – я же только шучу, Ты же знаешь, как я уважаю твое мнение, и ты, конечно, абсолютно прав насчет матушки. Ну же! Я прощена?
Джоб покачал головой.
– Больно уж у вас острый язычок, Изабелла. Вечно вы готовы что-нибудь ляпнуть – а вот думаете перед этим далеко не всегда.
– Хорошо, но я все-таки не понимаю, почему мать должна отдавать все деньги королю, – обиженно заявила Изабелла, не любившая, когда Джоб её за что-нибудь отчитывал.
– Потому, – медленно и строго ответил ей Джоб, – что, во-первых, король обязан поддерживать мир в этой стране, что выгодно всем нам, и осаживать этих мародеров-шотландцев – иначе они давно перешли бы границу и сожгли наши дома. И, во-вторых, поклялась отцу короля, что будет помогать Эдуарду, а она не привыкла нарушать своих обещаний.
– О да, лорд Ричард, – задумчиво проговорила Изабелла. – Он был такой чудесный – ты помнишь, как он танцевал со мной? Джоб, это правда, что он был любовником матери?
– Конечно же, нет, – быстро ответил Джоб. – Вам не надо слушать, что болтают между собой слуги.
– Но как ты можешь знать наверняка? – настаивала Изабелла. – Король, конечно, очень дружен с ней, но относится к ней как-то странно. Почему, например, в прошлом январе он вдруг пригласил её на поминки по лорду Ричарду? А посмотри, как она носится с младшим братом короля – я имею в виду Ричарда, – все время повторяя, что он – единственный во всей семье – похож на своего отца!
Они уже въезжали во двор усадьбы, и навстречу им бежал слуга, чтобы принять лошадей. Нужно было соблюдать осторожность.
– Я ничего не знаю наверняка, – твердо заявил Джоб. – Но если говорить начистоту, то, по-моему, все это – пустые сплетни. Хватит в семье одного человека, бегающего по ночам на свидания.
– То есть ты хочешь сказать, что мне надо держать язык за зубами, если я хочу, чтобы ты тоже помалкивал? – вскинула брови Изабелла. – Ну что же, пожалуйста. Нет, все в порядке, – бросила она слуге. – Я сама отведу его. Хочу приглядеть, чтобы ему сделали хорошую подстилку. Пойдем со мной, Джоб, надеюсь, ты не настолько заважничал, чтобы самому не позаботиться о собственной лошади?
Они вместе прошли через двор к конюшням, ведя лошадей в поводу. У Изабеллы был сейчас молодой жеребчик, Лайард Второй, её прежний гнедой, Лайард Первый, умер два года назад. Она сама объезжала скакуна – так же, как Элеонора объезжала когда-то для себя Лепидуса. Пожалуй, это – единственное, что есть у них с матерью общего, подумала Изабелла. Не зря Джоб часто в шутку спрашивал у Изабеллы, от кого еще она могла заразиться любовью к лошадям, если не от матери?
– Джоб, – покосилась она на него сейчас, – почему ты так и не женился? Что, и не собираешься? – Изабелла уже спрашивала его об этом раньше, по другому поводу, но так и не получила тогда ответа – Джоб всегда был очень замкнут во всем, что касалось его личной жизни. – Ты же еще не стар, тебе нет и сорока.
– Мне сорок два, госпожа, и это вам прекрасно известно, – ответил Джоб, не сводя с неё пристального взгляда. – И еще вы прекрасно знаете, поскольку я уже не раз говорил вам это прежде, что я не могу жениться, так как состою в услужении у вашей матери.
– Но ты можешь найти жену в поместье – и брак никак не помешает твоей службе. Почему бы тебе не жениться на Энис? Я уверена, что она с радостью пойдет за тебя.
– Я не хочу жениться на Энис, а она не хочет выходить за меня замуж, – ответил Джоб.
Изабелла оглянулась, чтобы увериться, Что их никто не слышит, и заговорила опять, на этот раз – пряча глаза от Джоба и покраснев от смущения.
– Хорошо, тогда ты мог бы жениться на мне, – сказала она. Наступило молчание, и когда Изабелла наконец осмелилась поднять глаза, то успела заметить на лице Джоба какое-то странное выражение – то ли нежности, то ли жалости, прежде чем оно опять стало таким же невозмутимым, как всегда. – Разве ты не хочешь? – жалобно спросила молодая женщина:
– Госпожа... – беспомощно начал Джоб. Изабелла быстро перебила его.
– Ну подумай – ты всегда нравился мне, и я всегда была твоей любимицей – ты знаешь, что была! И... О, Джоб, я так боюсь, что матушка отошлет меня отсюда. Недавно она опять говорила о том, что для меня надо подыскать мужа. Но ведь если она даже кого-нибудь и найдет, это будет какой-нибудь ужасный старик, совсем мне чужой, и мне придется выйти за него замуж! А если не найдет, то мне останется одна дорога – в монастырь. Мне ведь уже двадцать шесть, – жалобно закончила она.
– В монастыре может оказаться не так уж и плохо, – мягко попытался утешить её Джоб. – Вы будете жить там как настоящая леди – ваша мать не допустит, чтобы вы нуждались в деньгах.
– Но я не хочу никуда уезжать отсюда. Мой дом здесь! Я не хочу оказаться навеки запертой в келье, лишиться прогулок верхом, охоты, свежего ветра, бьющего в лицо! О, Джоб я же нравлюсь тебе, я знаю, что нравлюсь! Нам могло бы быть так хорошо вместе. Неужели ты не можешь полюбить меня, ну хоть чуть-чуть? – И в отчаянии, отшвырнув поводья, она кинулась ему на шею, страстно прижавшись к нему всем телом.
На глазах у Джоба выступили слезы, и он обнял её, словно пытаясь защитить от всех невзгод. Она подняла к нему лицо, предлагая свои губы, и он нежно поцеловал её, прежде чем отстранить от себя. Именно этот поцелуй ей все и сказал. Так когда-то целовал её отец.
– Я понимаю, – с горечью прошептала молодая женщина. – Прости, если я смутила тебя.
– Дорогая Изабелла... – опять начал Джоб. – Вы же знаете, что я очень люблю вас, но...
– Но всего лишь как отец. А на самом деле ты любишь мою мать, разве не так? Нет, не надо ничего говорить. Мне нужно было догадаться гораздо раньше. Ты любишь её и смотришь на нас как на собственных детей. – Неожиданно её поразила другая мысль, и Изабелла поспешила высказать её прежде, чем Джоб успел остановить её. – А может быть, мы твои дети? Боже, мне никогда раньше не приходило это я голову. Так вот почему ты был так уверен, что она не была любовницей лорда Ричарда – потому что она была твоей?
– Изабелла, вы не должны говорить таких вещей! Немедленно выбросьте это из головы и молите Господа, чтобы он простил вам эти грешные мысли! Я всем сердцем люблю вашу мать и даже не могу выразить, насколько она дорога мне. Я был при ней с тех пор, как оба мы едва вышли из детского возраста. Это правда, я питаю к ней более нежные чувства, чем простому слуге позволено испытывать к своей госпоже, но отношусь к ней вовсе не так, как вы думаете. И кроме того, неужели вы можете себе представить, что, даже если бы я и любил её по-настоящему, я позволил бы себе запятнать честь вашего отца в его собственном доме? Ведь этот человек был моим хозяином – и добрым хозяином!
Изабелла казалась пристыженной.
– Прости меня, Джоб, – прошептала она. – Я совсем не то хотела сказать – просто как-то вырвалось... Это все из-за того, что я очень беспокоюсь.
– Я понимаю, – уже мягче ответил Джоб. – Но, дитя мое, если ваша мать найдет вам подходящего мужа, вы примиритесь с этим? В конце концов, у вас всегда будет достаточно денег, да еще появится собственный дом и множество слуг. Вы сможете ездить на охоту, ходить в гости и вообще делать все, что вам заблагорассудится.
Изабелла подхватила поводья Лайарда и печально отвернулась.
– Ты по-прежнему ничего не понимаешь, – вздохнула она. – Ты просто не можешь этого понять. Ты мужчина. Выйти замуж – это значит рожать детей. – И не произнеся больше ни слова, Изабелла повела Лайарда в стойло.
Собравшийся в апреле парламент долго и горячо обсуждал вопросы, связанные с торговлей тканями, и по довольному выражению, появившемуся на лице Элеоноры в тот момент, когда она услышала о новых законах, принятых на сей счет, можно было предположить, что и она приложила к этому руку. Новые законы запрещали ввозить в страну иноземные материи; указывали, какой должна быть каждая штука сукна, и строго предписывали расплачиваться за шерсть и ткани только деньгами или золотом. Эти правила защищали английских торговцев от чужеземных купцов и клали конец производству скверных тканей внутри страны. Одновременно был принят закон о том, что с работниками, занятыми на сукновальнях, отныне надлежит рассчитываться только наличными, а не натурой; этот же закон устанавливал минимальные и максимальные размеры жалованья, и теперь трудовому люду незачем было то и дело переходить от одних хозяев к другим.
Элеонора же все время была по-прежнему занята усиленными поисками подходящей сукновальной машины. И наконец женщина нашла именно то, что надо. Машина была установлена на берегу ручья, который благодаря быстрому течению не замерзал даже в самые лютые холода, и находилась всего в четырех милях от «Имения Морлэндов»; вокруг раскинулись хорошие ровные поля, вполне подходящие для того, чтобы построить на них подсобные помещения для обработки тканей.
Хозяином машины был некий Эзра Бразен, торговец тканями из Йорка, не слишком заинтересованный в том, чтобы самому выделывать материю, но, тем не менее, владевший этой сукновальней, а также еще и двумя мельницами, дававшими ему кое-какой дополнительный доход. Бразену было лет под пятьдесят, был он вдовцом, так и не обзаведшимся детьми, и в определенных кругах пользовался славой весьма ловкого дельца. Поговаривали, что и эта сукновальная машина, и обе мельницы достались ему путем, который лишь отчасти можно было считать законным. Бразен жил один в большом доме на Кони-стрит, где держал трех слуг; еду вдовцу приносили с постоялого двора напротив; там же, в конюшне, стояли лошади Бразена, а одевался он богато и модно, как и положено торговцу тканями.
Элеонора, как обычно, начала переговоры с ним во дворе храма, где они, якобы случайно, столкнулись как-то утром после мессы, а неделей позже пригласила вдовца на обед в «Имение Морлэндов». Здесь Бразен никому особо не понравился, ибо, несмотря на свой прекрасный костюм, имел весьма непрезентабельный вид: гладкие седеющие волосы, морщинистое лицо простого ремесленника, гнилые зубы... был он невысок и худ, но, судя по тому, как ловко сдерживал свою крупную норовистую лошадь, обладал немалой силой. Правда, Изабелле показалось, что при этом он слишком уж часто пускал в ход хлыст. Дэйзи не понравилось довольно бесцеремонное поведение Бразена за столом, а Эдуард посчитал, что торговец не выказывает должного уважения семье Морлэндов, которая, как-никак, имела собственный герб и числилась в личных друзьях короля.
Однако никто из Морлэндов не высказывал своих мыслей вслух, ибо предполагалось, что после обеда Элеонора просто договорится с Бразеном о цене сукновальной машины, и на том они расстанутся. За обедом вся семья вела себя с гостем вежливо, слушала его разглагольствования, помалкивала, даже если не была согласна с его мнением. После обеда Элеонора предложила прогуляться по саду; это значило, что она намерена перейти к делу, и, когда все прочие отказались подышать свежим воздухом, она удалилась вдвоем с Бразеном. За ними следовали лишь две горничные.
Они гуляли по саду часа два, после чего Эзра Бразен отклонил приглашение отужинать, сославшись на неотложные дела. Проводить гостя вышли Эдуард и Элеонора. Они наблюдали, как он сел на лошадь, кликнул свою собаку и выехал со двора; потом мать и сын отправились ужинать.
– Полагаю, он заломил немалую цену, – словно мимоходом заметил Эдуард. – Говорят, что он довольно крепкий орешек, когда дело доходит до денег.
Элеонора казалась какой-то странно задумчивой. Она взглянула на своего сына так, будто не понимала, о чем он говорит.
– Что? А... Он вообще ничего не хочет продавать, – ответила она наконец с отсутствующим видом.
Эдуард вскинул брови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90