– Том, сядь и выпей вина. Тебе пришлось проделать долгий путь, чтобы попасть к нам, – тепло проговорил Генри. – И расскажи о пире – вот, должно быть, великолепное зрелище!
– Только не тогда, когда ты лежишь ниц на помосте! Да нет, все в порядке, я шучу! Мег, забери эту паршивую собачонку, я уверен, что она собирается обглодать мою ногу, как какую-нибудь старую кость.
– Мы все тоже скучали по тебе в «Имении Морлэндов» – без тебя там стало так тихо...
– Благословенно тихо, я бы сказал, без меня и Маргарет! Мы же постоянно мучили вас и устраивали вам веселую жизнь. Мистер Дженни считал нас такими испорченными, что исправить нас могла только могила, – добрый старикан, как он там?
– Немного поседел, немного погрузнел, – ответил Эдуард. – Иной раз он засыпает прямо на уроке. Если бы Пол не был таким послушным ребенком, то уже давно носился бы сломя голову по всей округе, ибо, я уверен, мистеру Дженни не удалось бы справиться с ним. Но Пол – просто ангел, и когда учитель просыпается, то обнаруживает, что мальчик сидит перед ним тихо, как мышонок, и терпеливо ждет его пробуждения.
Том в ответ громко расхохотался.
– Да можно ли себе представить, чтобы мы с Мегги покорно ждали, когда проснется наш учитель! – воскликнул он. – Этот ребенок – просто святой, не иначе!
– Уверена, что наш отец был в его возрасте точно таким же, – сказала Сесили.
– Нас держали в куда большей строгости, – признал Эдуард. – А Нед был... Но сейчас ваша бабушка стала чуть снисходительней к проделкам молодежи.
– Как мне повезло, – воскликнул Том. – А Нед, наверное, извел её окончательно.
– Но я же – сама добродетель, правда, отец? – с невинным видом спросил Нед. Последовавший за этим взрыв смеха был прерван громким стуком во входную дверь, который был слышен даже на верхнем этаже.
– Кто бы это мог быть? – удивилась Маргарет.
Генри шагнул к окну и выглянул на улицу, но уже стемнело, и кем бы ни был неожиданный гость, его скрывала тень от балкона. Некоторое время, похоже, у двери шел какой-то спор, а потом появился слуга и обратился к Генри:
– Внизу какой-то человек, желающий поговорить с вами, сэр.
– Что еще за человек? – весело спросил Генри. – Но кто бы это ни был, сегодня, в эту ночь, мы должны пригласить его в дом и предложить ему вина. Кто это, Мэттью?
– Очень странный человек, сэр; он похож на бродягу, но... – Мэттью в сомнении помолчал, а потом закончил: – Но он говорит, что приходится мадам дядей.
Услышав это, Нед вскочил на ноги.
– Ричард! – воскликнул он. – Это, должно быть, Ричард! Ведите его наверх – Генри, пусть его приведут сюда! Я почти не сомневаюсь, что это брат моего отца, Ричард.
– Проведи его наверх, Мэттью, – кивнул Генри и, когда слуга вышел, спросил: – Что все это значит?
– Мой брат, Ричард, – попытался объяснить зятю Эдуард. – Разве вы не помните его? Он жил дома в то время, когда вы уехали в Лондон, но вскоре после этого ушел бродяжничать, как монах, и с тех пор навестил нас всего один раз.
– Да, конечно, те: ерь я припоминаю его, – кивнул Генри. – Вы с ним были вместе во Франции, не так ли, Нед?
– То-то и оно, что были. Господи, лишь бы это был он... – И в этот миг в дверях вновь появился Мэттью и ввел в комнату «бродягу».
На Ричарде был подвязанный веревкой плащ из грубого сукна, похожий на тот, в котором он в последний раз приходил домой. Выгоревшая на солнце борода почти достигала груди. На конце посоха болтался узелок с одеждой, а на руках Ричард держал маленького ребенка; другой, лет двух или трех, стоял у Ричарда за спиной, глядя на всю компанию темными, серьезными глазами маленькой обезьянки.
– Дикон! – воскликнул Нед, подбегая и обнимая дядю. – Это ты! Как здорово опять увидеть тебя!
– Нед, мой дорогой Нед! – Ричард, казалось, был ошеломлен. – Но что вы все здесь делаете? И Эдуард, и малышка Сесили, и Том – я не понимаю... я просто не знаю...
– Ричард, входи, – сказала Маргарет – Мэттью, принеси еще чашу вина для моего дяди. Давай, я возьму ребенка.
– Где Констанция? – спросил Нед, Маргарет же шагнула вперед, чтобы освободить Ричарда от его ноши.
Ричард, казалось, совершенно не понимал, что происходит; он переводил взгляд с одного своего родственника на другого, и только сейчас все заметили, что лицо его под слоем дорожной грязи было бледным и очень худым, хотя огромная борода и длинные вьющиеся волосы скрывали это.
– Дай мне ребенка, – повторила Маргарет, протягивая руки.
Ричард встретился с ней взглядом.
– По-моему, малыш болен. Потому-то я и пришел. Мне кажется, ему нужен хороший уход, а я не знаю, что надо делать.
– Дикон, где Констанция? – вновь спросил Нед. На этот раз в его голосе уже звучала тревога.
Ричард грустно посмотрел на племянника.
– Она умерла. Констанции больше нет. Она испустила дух прямо на дороге две недели назад. Она все время чувствовала себя неважно после рождения Мики – вот этого ребенка. Ну, я и подумал, что нам следует пойти сюда. Но она не вынесла пути... Она умерла недалеко от Ридинга, и монахи похоронили её.
– Но как же ты кормил младенца? – в недоумении спросила Сесили.
В тот же миг Маргарет воскликнула:
– Господи, ребенок – сплошь кожа да кости! Мне кажется, он умирает с голоду.
Эдуард решительно выступил вперед.
– Ричард, ты бы лучше пошел сюда и сел, – распорядился он. – Мэттью принесет чего-нибудь поесть тебе и – это, как я понимаю, Илайджа? Иди сюда, дитя мое, не бойся, здесь тебя никто не обидит – Но малютка с чумазым личиком вцепился в грубый плащ своего отца и не проронил ни слова, тревожно переводя большие черные глаза с одного незнакомого лица на другое. – Маргарет, с младенцем нужно что-то делать. У тебя есть надежная женщина?
– Да... дайте мне подумать... пожалуй, лучше всего обратиться к Мэри, она – добрейшее существо, к тому же у неё двое собственных детей.
– Тогда прекрасно. Мэттью, отнесите этого ребенка к Мэри, пусть его вымоют, накормят и осмотрят. И немедленно возвращайтесь, чтобы сообщить своей госпоже, болен малыш или просто голоден.
– Слушаюсь, сэр, – проговорил Мэттью, осторожно взял крохотное существо на руки и покинул комнату, стараясь скрыть неудовольствие, вызванное поручением, которое явно выходило за рамки обязанностей дворецкого. Вскоре он вернулся уже без младенца, но с подносом мяса и хлеба для Ричарда и миской горячей овсянки для одетого в тряпье мальчугана и доложил, что Мэри позаботится о ребенке и сообщит им потом, как он себя чувствует.
Скоро Ричард и его старший сын уже сидели за столом, жадно поглощая пищу. Ели они как сильно проголодавшиеся люди, которые не видели хлеба не один, а по меньшей мере два-три дня. Остальные члены семьи сгрудились вокруг стола в сочувственном молчании, ожидая, когда Ричард сможет и захочет рассказать, что же все-таки случилось. Насытившись, он, казалось, явно пришел в себя, и изумление на его лице сменилось озабоченностью и скорбью.
Том попытался разрядить напряженную обстановку, сказав:
– Я не могу понять, как вам удалось остаться сегодня голодными? Ведь на улицах жарят целых быков!
– Жарят? Кто? Зачем? – удивился Ричард. – Я никого не видел, мы старались пробираться боковыми улочками. Но мне все равно показалось, что на улицах народу сегодня больше обычного.
– О, всего на несколько человек, которые празднуют коронацию нашего сюзерена короля Ричарда Третьего, – ответил Том.
– Так это сегодня? Я совсем забыл. Я потерял счет дням и месяцам – с тех пор, как умерла несчастная Констанция.
– Как это случилось, Дикон? – мягко спросил Нед. – Ты уже в силах рассказать нам? Бедняжка Констанция – она мне так нравилась.
– Да, я помню, Нед, ты все брал её кататься верхом и был так добр к ней. Для неё было бы лучше, если бы мы никогда не покидали «Имения Морлэндов», – может быть, она и сейчас носилась бы с тобой по вересковым пустошам. Она была такой счастливой... – и Ричард горько зарыдал. Закутанный в лохмотья паренек придвинулся поближе к отцу и подергал его за рукав, а Ричард в ответ потрепал сына по маленькой ручонке, благодаря за сочувствие и поддержку.
– Так что же все-таки случилось? – настаивал Нед. Они с Ричардом росли вместе, как братья, и были настолько близки, что Нед осмеливался требовать у Ричарда ответа, даже видя его неподдельное горе.
– У нас был еще один ребенок, – начал наконец Ричард.– В прошлом году, но не этой зимой, а предыдущей. Он умер, еще не родившись, и она выкинула его, как испуганная овца, когда на земле уже лежал снег. Мы были тогда в Уэлсе, а это слишком суровые места, чтобы зимовать там, и она простудилась после родов; холод словно вошел в неё и занял место мертвого ребенка. Бедняжка все никак не могла согреться... Поэтому мы двинулись на юг и восток, в более теплые края. Довольно долго мы пробыли в Котсволдсе – я помогал там овцеводам, – а потом отправились дальше. Мы были в Солсбери, когда Констанция сказала мне, что опять беременна. Он остановился, и Генри вновь наполнил его чашу вином, отхлебнув которого, Ричард, казалось, опять немного успокоился и продолжил:
– Она всегда была сильной и выносливой, как горная лошадка. Она легко шла вперед, и даже когда ребенок в её чреве уже стал большим, она все равно шагала быстро. Ноги у неё были маленькие, они едва поднимали пыль. Мы перезимовали в окрестностях Винчестера, а потом двинулись дальше, но теперь шли уже медленнее. Она плохо себя чувствовала, и, добравшись до Ридинга, мы решили остановиться. Ребенок родился там, в конце мая, и мы опять отправились дальше, и опять ей было плохо, она жаловалась на боли, сама ходьба причиняла ей страдания, говорила она. А потом Констанция свалилась в лихорадке и сгорела за два дня.
Ричард провел рукой по лицу, словно пытаясь стереть с него воспоминания, но оно по-прежнему было искажено болью.
– Женщина... которая ухаживала за ней... повитуха... сказала...
– Что она сказала? – настаивал Том. Ричард прерывисто вздохнул, с трудом сдерживая рыдания.
– Она сказала, что, скитаясь по свету, я не имел никакого права таскать за собой жену, если можно было обойтись без этого. Она сказала... она сказала, что это я убил её.
– Но это вовсе не твоя вина, – вскричал Нед. – Женщины, случается, умирают в родах.
Но Ричарда это не успокоило. Он уронил голову на руки и глухо проговорил:
– Та женщина сказала, что Констанция вполне могла оправиться от недуга. Она умерла только потому, что ей пришлось сразу после родов пуститься в путь. Если бы она произвела на свет ребенка дома, то осталась бы жива.
В комнате воцарилось гнетущее молчание, которое нарушали лишь сдавленные рыдания Ричарда. Ребенок, Илайджа, тоже плакал, но совсем беззвучно, слезы тихо катились по его щекам, оставляя светлые дорожки на грязном личике.
Наконец Сесили встала и обняла Ричарда.
– Это не твоя вина, – проговорила она. – Кто знает, может, Констанция не выжила бы, даже если бы рожала дома. Женщины и правда, случается, умирают в родах – на все воля Божья. Ну, успокойся, успокойся. Я думаю, что ты устал, проделав долгий путь и наголодавшись. Почему бы тебе не отправиться в постель и не отдохнуть? Вот так-то лучше. И этот маленький мальчик – пойдем, Илайджа, вот молодец! Ты же пойдешь со мной, правда? Я – твоя двоюродная сестра, меня зовут Сесили. Ну-ка, возьми меня за руку. Вот хороший мальчик – ну, пойдем. Мы с тобой поднимемся наверх...
И ласково, нежно разговаривая с малышом, она вывела их обоих из комнаты, держа за руку Илайджу и обнимая за талию его отца. Остальные молча наблюдали за ними, пока мужчина, женщина и ребенок не скрылись в коридоре. Но вот дверь за ними тихо затворилась... Никому не хотелось говорить. Сцена, свидетелями которой все только что стали, была слишком тягостной.
– Бедная Констанция, – наконец произнес Нед. – И бедный Дикон! Но он когда-нибудь справится со своим горем, и все мы когда-нибудь умрем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90