Белый флаг — зеркало немного влево, оранжевый — немного вправо, нет флагов — найден правильный угол.
Завтра, после того как у открытого рва случится катастрофа, он придет и наклеит на стекло плакат, и самые тщательные поиски ничего не обнаружат. Еще одно несчастье на ипподроме Сибери. Погибшие лошади, затоптанные жокеи. «Мистер Уитни, не посылайте больше моих лошадей в Сибери, это просто какое-то проклятое место, всегда там что-нибудь случается».
Я ошибался в одном: религиозный плакат должны были наклеить не на следующий день.
Глава 13
— По-видимому, вам лучше войти в дом, — вежливо предложил я пожилой паре. — А мы сами объясним человеку, который идет сюда, что сделали с его зеркалом.
«Папа» посмотрел на дорожку, ведущую от шоссе, обнял жену за плечи, словно защищая ее, и пробормотал:
— Э-э... да.
Они двинулись к дому, когда в ворота входил крупный мужчина со складной алюминиевой лестницей и большим рулоном бумаги под мышкой. Минутой раньше я услышал скрип шин его фургона, скрежет тормоза, стук хлопнувшей дверцы и дребезжание алюминиевой лестницы, когда он вытаскивал ее из машины. Чико тихо скорчился на дереве, наблюдая за происходящим.
Я стоял спиной к солнцу, которое светило прямо в лицо человеку, входившему в сад. Его физиономия никак не ассоциировалась с религиозной деятельностью, а напоминала скорее лицо боксера-тяжеловеса: мощное, как скала, и жестокое, как у профессионального убийцы.
Он подошел ко мне прямо по траве, бросил на землю лестницу и спросил:
— Что здесь происходит?
— Зеркало, — ответил я. — Его придется убрать.
Глаза у него сузились, тело напряглось.
— На нем будет плакат, — рассудительно начал он, взмахнув бумажным рулоном. Внезапно рулон полетел в сторону, и он бросился на меня.
Борьба длилась недолго. Он собирался ударить меня в лицо, но в последний момент всадил оба кулака мне в живот — ему пришлось здорово нагнуться. Скорчившись от боли, я схватил лестницу и с размаху врезал ему по коленям.
Земля заходила ходуном, когда он рухнул, как колосс. Он перекатился на бок, его пиджак распахнулся. Я рванулся вперед и выдернул револьвер, выглядывавший из его подмышечной кобуры. Револьвер легко поддался, но громила отбросил меня в сторону. Я снова упал и распластался на траве. Он встал на четвереньки, нашел в траве револьвер и ухмыльнулся. Потом вскочил, будто распрямившаяся пружина, и с удовольствием пнул меня в бок. Тут же отпрыгнув назад, он направил на меня ствол револьвера.
Чико яростно закричал. Боксер повернулся и шагнул к дереву, только сейчас заметив второго противника. Выбирая цель, он отдал предпочтение тому, кто еще был способен сопротивляться. Теперь он целился в Чико.
— Лео! — крикнул я. Ничего не произошло. Я попытался еще раз: — Фред!
Тяжеловес чуть повернул ко мне голову, и в этот момент Чико спрыгнул на него с высоты десяти футов.
Раздался выстрел, и день снова разлетелся на сверкающие, искрящиеся частички. Я лежал на земле, прижав колени к подбородку, и тихо стонал, проклиная себя за то, что вечно лезу не в свои дела.
Привлеченные шумом обитатели бунгало вышли в садики и с удивлением смотрели через забор на происходившее. Пожилая пара, в саду которой мы устроили кавардак, с побледневшими лицами стояла у окна, раскрыв рты от изумления. Здоровяк собрал слишком много зрителей для убийства.
Чико уступал ему в размерах, но был почти равен по мастерству. Когда они сцепились, я, скорчившись, пополз по тропинке к воротам садика. Исход битвы нетрудно было предугадать, и следовало отрезать Фреду путь к отступлению.
Боксер тяжело бежал по тропинке. Увидев меня, повисшего на воротах, он поднял револьвер. Но сейчас вокруг было полно людей, зрители смотрели из окон всех домов. В жгучей ненависти он взмахнул револьвером у меня над головой, но я избежал удара, отпустив стойку ворот и прижавшись к земле. Теперь меня защищала от его ботинка металлическая решетка забора.
Громила протопал по тротуару, хлопнул дверцей фургона, и тот исчез в облаке пыли.
По тропинке сада, пошатываясь, шел Чико. Из его разбитой брови сочилась кровь. Он выглядел встревоженным, но не расстроенным.
— Мне послышалось, будто ты говорил, что чертовски хорошо дерешься? — поинтересовался я у него.
Он подошел и опустился на колени рядом со мной.
— Будь ты проклят! — Он провел пальцами по своему лбу и вздрогнул.
Я усмехнулся.
— А ты убежал, — фыркнул Чико.
— Разумеется.
— Погоди-ка... — Он взял у меня из рук маленький фотоаппарат. — Только не говори мне, что ты его... — Лицо у него расплылось в дьявольской улыбке.
— А разве в конечном счете мы не за этим сюда пришли?
— Сколько?
— Четыре раза его и два — фургон.
— Сид, ты положил меня на обе лопатки! Сдаюсь.
— Прекрасно, только подожди...
Я откатился в сторону и извергнул к корням живой изгороди то, что осталось у меня в желудке от завтрака. К счастью, крови не было. Я сразу почувствовал себя лучше.
— Сейчас я пригоню сюда фургон Марка Уитни, чтобы забрать тебя, — решил Чико.
— Ничего подобного, — запротестовал я, вытирая рот платком. — Сейчас мы вернемся в сад за домом. Мне нужна пуля.
— Это на полпути к Сибери. — Чико забрал у меня платок и вытер разбитую бровь.
— Опять будешь спорить?
Я ухватился за ворота и со второй попытки выпрямился. Мы одарили зрителей успокаивающими улыбками и направились в сад за домом.
Осколки разлетевшегося зеркала покрывали всю лужайку.
— Влезь на дерево и посмотри, нет ли в нем пули. Она попала в зеркало и, может быть, застряла в стволе. Если нет, мы прочешем весь сад.
На этот раз Чико воспользовался алюминиевой лестницей.
— Наконец-то повезло! — крикнул он сверху. — Она здесь.
Я наблюдал, как он перочинным ножом аккуратно вырезает из участка ствола, прежде закрытого зеркалом, сплющенный кусок свинца. Затем он спустился вниз и положил мне на ладонь пулю. Я осторожно спрятал ее в маленький карман на поясе брюк.
Пожилые супруги, словно две черепахи, выползли из бунгало. Разумеется, они были напуганы и ошеломлены. Чико предложил им снять с дерева остатки зеркала. Он быстро собрал их в кучу и отнес в мусорный бак.
Немного подумав, Чико поднял с укрытой на зиму клумбы плакат. Он развернул его, и мы оба не могли удержаться от смеха.
Благословенны кроткие, ибо они наследуют землю.
— У кого-то из них весьма развито чувство юмора, — сказал Чико.
Несмотря на его сопротивление, мы вернулись на наш наблюдательный пункт в кустах дрока.
— Тебе еще мало? — ворчал Чико.
— Патруль появится здесь только в шесть, — напомнил я. — А ты сам говорил, что сумерки — самое подходящее время, если они решили сделать какую-нибудь гадость.
— Но они уже сделали одну попытку.
— Им ничто не мешает поставить еще одну ловушку, сюрприз, — возразил я. — Тем более что штука с зеркалом, даже если бы мы не заметили его, не очень надежна Она слишком зависит от солнца. Да, знаю, по радио передали, что будет хорошая погода. Однако одно-единственное проплывшее облако может все испортить. Уверен что у них в запасе есть и другие фокусы.
— Очень оптимистично, — проворчал Чико.
Он повел Ривелейшна вдоль дороги к фургону, чтобы спрятать его там, и долго не возвращался. Вернувшись, он сказал:
— Я обошел всю конюшню, и хоть бы одна душа остановила меня и спросила, мол, как ты сюда попал? У них что, вообще нет никакой охраны? Уборщицы ушли домой, а в столовой стряпала какая-то женщина. Она сказала, что я пришел слишком рано, обед будет готов к половине седьмого. Вокруг трибун пусто.
Солнце почти спустилось к горизонту, к вечеру становилось прохладно. Мы мерзли и ежились в свитерах.
— Ты догадался, что зеркало установлено, еще до того, как начал прыгать через барьеры, — заметил Чико.
— Это было вполне вероятно, вот и все.
— Но ты же мог спокойно ехать вдоль ограды параллельно шоссе и заглядывать в каждый сад, как мы и сделали потом. А ты вместо этого зайцем скакал по ипподрому.
— Все правильно, — вяло улыбнулся я. — Я же говорил тебе: поддался искушению.
— Псих. Ты же должен был знать, что упадешь.
— Разумеется, я не знал. Зеркало могло не сработать так эффективно. Но всегда полезно проверить теорию на практике. И кроме того, я хотел проехать по скаковой дорожке. У меня было бы отличное оправдание, если бы меня остановили. Это было грандиозно. И заткнись.
— Ладно. — Чико засмеялся и отправился в очередной обход.
Пока его не было, я без бинокля глядел на ипподромное поле — оно застыло в неподвижности.
Чико тихо вернулся и сел рядом со мной.
— Все спокойно.
— И здесь ничего.
Он искоса взглянул на меня.
— Ты так же плохо себя чувствуешь, как выглядишь?
— В этом нет ничего удивительного. А ты?
— Хуже. — Он осторожно потрогал бровь. — Гораздо хуже. Чертовски не повезло, что он попал тебе в живот.
— Он ударил в живот нарочно, — лениво проговорил я. — И этим выдал себя.
— Как это?
— Это показало, что он знает, кто я. Зачем бы ему нападать на нас, если мы обыкновенные служащие ипподрома, которые пришли посмотреть, нельзя ли передвинуть зеркало? Но когда он разговаривал со мной, он догадался, кто я, и понял, что никакими плакатами нам мозги не запудрить. А он не того сорта человек, чтобы спокойно уйти и не расплатиться с теми, кто встал у него на пути. Он специально целил в больное место.
— Но как он узнал?
— Это он послал Эндрюса в офис, — ответил я. — Он — тот человек, которого описывал Мервин Бринтон: высокий и сильный, начинающий лысеть, с крупными веснушками на руках, с выговором кокни. Он запугивал Бринтона, и он послал Эндрюса за письмом, которое, как он считал, находится в офисе. Эндрюс знал меня, и я знал его. Он, должно быть, вернулся и сказал нашему большому другу Фреду, что выстрелил мне в живот. О моей смерти в газетах не сообщали, поэтому Фред сделал вывод, что я остался жив, и тут же решил избавиться от Эндрюса. Думаю, он тут же отвел этого жалкого червяка в Эппинг-Форест и бросил на съедение птицам.
— Ты думаешь, — медленно проговорил Чико, — что револьвер, из которого сегодня стрелял Фред, тот же самый? Поэтому ты хотел достать пулю?
— Правильно, — кивнул я. — Я хотел захватить револьвер, но не удалось. Если я собираюсь остаться на этой работе, тебе, дружище, придется давать мне уроки дзюдо.
— С одной-то рукой!... — Он с сомнением оглядел меня.
— Изобрети новый вид спорта, — улыбнулся я. — Однорукая борьба.
— Я возьму тебя в наш клуб, — сказал Чико. — У нас там есть старый японец, который обязательно что-нибудь придумает.
— Договорились.
В дальнем конце ипподрома появился фургон с лошадью, свернувший с лондонского шоссе и направившийся прямо к конюшне. По-видимому, прибыл первый участник завтрашних соревнований.
Чико пошел посмотреть.
Я сидел в сгущавшихся сумерках, смотрел на тихий ипподром, на котором ничего не случилось, ежился от холода и от проснувшейся боли в кишках и мысленно проклинал Фреда. Не Лео. Фреда.
Их четверо, думал я. Крей, Болт, Фред и Лео.
Я видел Крея. Он знает меня как Сида, презираемого нахлебника в доме отставного адмирала, которого Крей встретил в своем клубе и у которого провел уик-энд.
Я видел Болта. Он знает меня как Джона Холли, продавца в магазине, который хотел выгодно вложить деньги, полученные в подарок от тети.
Я видел Фреда. Он знает мое полное имя, то, что я работаю агентстве, и то, что я занимаюсь Сибери.
Не знаю, встречался ли я с Лео. Но Лео мог меня знать. Если он имеет какое-нибудь отношение к скачкам, он определенно знает меня.
До тех пор, пока они не соединят всех этих разрозненных Сидов и Холли, мое положение более или менее безопасно. Но есть у меня такая особая примета, как недействующая рука, которую Крей вытаскивал из кармана, Фред мог видеть в саду, Лео мог заметить в течение тех дней, когда я, выполняя обещание, данное Занне Мартин, держал ее у всех на виду — ведь Занна Мартин работает у Болта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38