И кто они? Даже если такие люди есть, я все равно не стану киснуть по восемь часов в какой-нибудь захудалой канцелярии за горсть медяков, где моим единственным утешением будет сознание того, что я — порядочный человек.
Он кладет локти на стол и подпирает голову руками, потом проводит длинными пальцами по длинным волосам, поднимает глаза и смотрит на меня:
— Что вы скажете?
Но я не успеваю решить, что мне сказать и говорить ли вообще. Райт начинает новый монолог. Он явно любитель монологов.
— Вы, может быть, думаете, что я какой-нибудь люмпен, раз оказался здесь, на Дрейк-стрит? Ничего подобного, Питер! Я кончил бухгалтерские курсы и разное другое, чтобы стать порядочным банковским служащим. Больше того, я уже был порядочным банковским служащим. Ну и что из этого? Я досыта хлебнул порядочной жизни на медные пенсы, меня от нее тошнит. Уж лучше — порок или то, что называется пороком. Хотя и он тоже…
Райт снова вешает голову, будто старается вспомнить, что же именно хотел сказать про порок, потом опять приглаживает волосы, а вернее, взлохмачивает их и опять вступает на путь монолога:
— Все эти квартиры, которые вечером воняют женскими духами, а утром — женским потом, и эти красавицы из кабаре, которые, ложась с вами в постель, вместе с гримом смывают всю красоту… и эти хамы, из-за которых невозможно спокойно выпить кружку пива, потому что они твои люди и ты их человек… и вся эта Дрейк-стрит… да и другие тоже…
Раз уж он заговорил о запахах, меня так и подмывает попросить его немножко отодвинуться, поскольку я уже не знаю, что пью, — виски или одеколон «Сирень». Но что поделаешь, надо проявлять терпимость к ближнему и снисходительность к выпившему человеку.
Надо сказать, что он в самом деле под градусом, хотя и не настолько пьян, как кажется. Но это — не беда. Беда в том, что я тоже притворяюсь пьяным и что у Джона хватает легкомыслия мне поверить. Так что я не удивляюсь, когда, вернувшись из туалета, замечаю на дне своего стакана некую белесоватую жидкость. Примитивная штука. Надо бы сказать ему, что ампула с бесцветной жидкостью куда лучше и удобнее, но что поделаешь, если Райт — мастер монологов и не дает мне слова.
Я сажусь размашисто, как и подобает пьяному, и неловким жестом опрокидываю стакан.
— Дейви, дай еще одно! — командует Райт.
Опорожнив стакан, он снова требует:
— И еще одно!
После чего наступает его очередь проинспектировать туалет заведения.
Сейчас или никогда! Я выскакиваю из кафе и вбегаю в магазин мистера Оливера.
— Райт совсем напился, — заявляю я ему. — Вы не могли бы вызвать его по делу минут через двадцать, пока я расплачусь. Иначе его придется выносить на руках.
— Да, мне как раз нужно показать ему накладные…
Мне некогда выслушивать пространные объяснения торговца литературой. Я бегом возвращаюсь в кафе, опережая Райта на полминуты.
— Наша беда, Питер, в том, что женщины привлекают красотой и сексом… а ведь и то и другое в них фальшиво. Смотришь на такую, как она кривляется под прожектором «Евы»… как опускает ресницы и вертит задом… и думаешь: «Богиня!» А дойдет до кровати — и богиня оказывается обыкновенной проституткой… которая выучила пять-шесть танцевальных па… и больше ничего.
Райт поднимает свой стакан. Я следую его примеру и, воспользовавшись паузой, замечаю:
— Все-таки ты не станешь отрицать, что есть и шикарные женщины. Ведь не станешь?
— Есть! — соглашается агент похоронного бюро. — Есть. Но шикарные женщины, Питер, всегда кому-то принадлежат. Именно потому, что они шикарные, кто-то уже прибрал их к рукам… до тебя и до меня.
Я пренебрежительно машу рукой.
— Это не мешает…
— Не мешает? — Райт оживляется и заговорщически понижает голос. — Мешает, Питер, да так, что… в какую-то минуту начинаешь спрашивать себя, стоит ли… стоит рисковать из-за женщины, пусть даже она шикарна, как «кадиллак».
Эта мысль в самом деле заслуживает серьезных размышлений, и я снова вынужден отправиться на инспекцию. По возвращении я опять устанавливаю наличие в стакане белесой жидкости. Нет, в самом деле, надо бы сказать ему про ампулы.
Мой стакан поставлен поближе к середине стола — во избежание аварии. Но я не собираюсь устраивать аварии. Вместо этого я осторожно отпиваю полглотка — вряд ли со мной что-нибудь случится от такой ничтожной дозы, тем более что эти снотворные довольно трудно растворяются. Райт собирается возобновить свой монолог, но тут на пороге кафе появляется мистер Оливер и заговорщическим жестом подзывает моего собеседника к себе.
Выждав, когда Дейви отвернется к бару — потому что в этот час Дейви — единственный свидетель нашей беседы, — я энергично разбалтываю смесь в моем стакане и выплескиваю ее в давно намеченное место — горшок с бегонией, стоящий на подоконнике. Не знаю, что после этого будет с цветком, — все зависит от того, насколько он вынослив к алкоголю и снотворным: но лучше экспериментировать над растением, чем над собой. Чтобы не возбуждать подозрений, отливаю в свой стакан виски из стакана Райта и застываю в позе пьяного отупения.
— Этот дурак Оливер! Нашел время! Пристает с какими-то накладными.
Это говорит Райт. Он возвращается за столик, а с ним — упоительный аромат сирени.
— Брось ты его, — рекомендую я и выпиваю свой стакан до дна. — Оливер — мой друг, но он просто книжный червяк и больше ничего.
— Оливер — пигмей, — заявляет решительно Джон. — Он как раз из тех людей, Питер… как раз из тех людей, которые готовы всю жизнь дремать за прилавком… понимаешь, всю жизнь… за горсть медяков…
С этими словами сиреневый куст допивает свой стакан и велит Дейви принести еще две порции.
Если мне не изменяет память, свою порцию я так и не могу допить — такая дрема одолевает меня, и как я с ней ни борюсь, приходится в конце концов заявить, что я иду спать.
Легко сказать «иду!». Я встаю из-за столика и с удивлением чувствую, что ноги меня не слушаются, так что Райт вынужден взять меня под руку и отвести в родную «Аризону».
— О, мистер Питер! О, мистер Райт! — восклицает добрая Дорис, когда мы с Райтом, пошатываясь, входим в готиницу. — Что это вы? Среди бела дня… да еще в будни…
— С кем не случается, дорогая Дорис, — бормочу я.
— Ему надо выспаться, и к утру все как рукой снимет, — говорит Райт: сам он неожиданно протрезвел — должно быть, от чистого воздуха Дрейк-стрит. — Может, ему надо чем-то помочь, — озабоченно говорит Дорис.
— Лучшее лекарство для него — сон, — авторитетно заявляет мой друг Райт. — Уложим его в постель, больше ему ничего не надо.
— Что ж, вам лучше знать, — соглашается Дорис, которой действие виски на человеческий организм известно только по скромным угощениям в моем номере.
С большим трудом я кое-как поднимаюсь на свой этаж и добираюсь до номера, но тут силы окончательно покидают меня, и Райту приходится с материнской заботливостью — но без материнской нежности — положить меня на кровать, после чего меня тут же одолевает глубокий сон. Но как он ни крепок этот сон, я все же понимаю, что сиреневый куст ненадолго забегает на кухню, потом возвращается, садится в кресло, выкуривает сигарету и принимается энергично трясти меня за плечо. Убедившись, что я сплю непробудным сном, он опять уходит в кухню, а через минуту вообще покидает мой номер, заперев дверь снаружи на ключ, который потом просовывает под дверь. Примерно в это же время я ощущаю запах газа.
Совсем легкий запах. Но при соответствующей насыщенности атмосферы он может стать смертельным. Должно быть, Райт надеется на то обстоятельство, что в старых зданиях, особенно в старых гостиницах, всегда слегка попахивает газом. Да и время суток благоприятное: постояльцы «Аризоны» еще не скоро вернутся в свои номера.
Только через полчаса, когда я уже давно встал и открыл форточку в кухне (но газовый кран еще не закрыл), выясняется, что сообразительный Джон дополнительно подстраховался.
— Что это ты, Дорис? — раздается на лестнице недовольный голос ее брата. — Открыла кран в двадцать пятом номере, и весь коридор пропах газом!
— Я не могла оставить кран открытым! — возражает Дорис.
— Как не могла, когда я только что его закрыл!
Они еще немного спорят о том, могла или нет Дорис забыть кран открытым, потом уходят вниз. Значит, даже если кто-то и почувствует запах газа, идущий из моего номера, ему найдется простое объяснение.
Я тихо открываю дверь и так же тихо спускаюсь по лестнице на первый этаж. Вестибюль пуст, если не считать Дорис, которая сидит за столом администратора и читает газету. Я тихонько зову ее, и когда она меня замечает, делаю таинственный жест. Подавив привычное «О, мистер Питер!», готовое сорваться с ее уст, моя добрая приятельница подходит ко мне, и я веду ее в номер.
— Дорогая Дорис, этот тип хотел меня отравить! — торжественно заявляю я, вводя ее в свои покои и демонстрируя открытый кран плиты.
Она машинально делает шаг к плите, но я останавливаю ее.
— Не надо, не трогайте! Я хочу, чтобы сохранились отпечатки его пальцев на кране и следы ботинок на полу.
— Но ведь это — чистое убийство! — сокрушается Дорис.
— Мне тоже так кажется. И мистер Дрейк, наверное, будет того же мнения. Вы знаете, ведь это ваш брат спас меня от верной смерти! Он что-то громко говорил про открытый кран в соседнем номере, и я от его голоса проснулся.
— О! Теперь я понимаю! — восклицает сообразительная Дорис и прикрывает рот ладонью. — Он открыл и тот кран… чтобы ввести нас в заблуждение… Я и говорю брату: видно, я совсем выжила из ума, оставила кран открытым…
— Выжила из ума?.. Дорис, вы просто клевещете на себя!
— О, мистер Питер! — восклицает Дорис и тут же спохватывается: — А как вам удалось так быстро протрезветь?
— Чтобы протрезветь, надо быть пьяным, милая Дорис, а я не был пьян. Мне просто было плохо, кружилась голова. Этот тип чего-то мне насыпал в виски, и мне стало плохо…
— Так я и думала. Увидев вас, я просто не поверила собственным глазам. Среди бела дня… да еще в будни…
— Да, конечно. А теперь слушайте. Смотрите, не проговоритесь! Никому ни слова! Если случайно зайдет Райт и будет спрашивать про меня, скажите, что я сплю, и все. Остальное выяснится завтра, у Дрейка.
— Поняла, мистер Питер. Но все-таки вы закройте кран. Зачем газу пропадать зря при нынешней дороговизне…
— Что это вы в такую рань, Питер? — без особого энтузиазма осведомляется шеф, увидев меня в дверях кабинета. — Вам что, новые идеи приходят в голову по ночам?
Рано утром Дрейк редко бывает в хорошем настроении, а рабочее состояние приходит к нему после третьей дозы.
— Да нет, не идеи. Просто мне подумалось, что однажды вечером я могу лечь спать и утром не проснуться…
— Ах, вы опять про эту песню… Крепко же она засела у вас в голове.
— Сэр, речь идет не о песне, а о реальной жизни. Вчера Райт хотел меня отравить.
— Неужели он посмел? — вяло рычит Дрейк и с видом человека, готового к самому худшему, идет к подвижному бару и хватает за горлышко бутылку «Баллантайна».
— Да не тяните же! Рассказывайте!
Я кратко рассказываю о случившемся и перечисляю вещественные доказательства. Времени на это уходит мало, что не мешает шефу принять две дозы горючего, не тратя сил на возню со льдом и прочим.
Когда в кабинет вступает Ал, вызванный сигналом невидимого звонка, Дрейк командует:
— Немедленно приведите ко мне Райта!
И в ожидании провинившегося поясняет:
— Это поступок отчаявшегося человека, Питер! Надо войти в его положение. Жест отчаяния и ничего больше!
Через десять минут агент похоронного бюро предстает перед шефом. При виде меня он не обнаруживает никакого удивления — должно быть, успел предварительно проконсультироваться с Алом.
— Я только что узнал, что вы пытались ликвидировать нашего общего друга Питера, — спокойно говорит Дрейк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Он кладет локти на стол и подпирает голову руками, потом проводит длинными пальцами по длинным волосам, поднимает глаза и смотрит на меня:
— Что вы скажете?
Но я не успеваю решить, что мне сказать и говорить ли вообще. Райт начинает новый монолог. Он явно любитель монологов.
— Вы, может быть, думаете, что я какой-нибудь люмпен, раз оказался здесь, на Дрейк-стрит? Ничего подобного, Питер! Я кончил бухгалтерские курсы и разное другое, чтобы стать порядочным банковским служащим. Больше того, я уже был порядочным банковским служащим. Ну и что из этого? Я досыта хлебнул порядочной жизни на медные пенсы, меня от нее тошнит. Уж лучше — порок или то, что называется пороком. Хотя и он тоже…
Райт снова вешает голову, будто старается вспомнить, что же именно хотел сказать про порок, потом опять приглаживает волосы, а вернее, взлохмачивает их и опять вступает на путь монолога:
— Все эти квартиры, которые вечером воняют женскими духами, а утром — женским потом, и эти красавицы из кабаре, которые, ложась с вами в постель, вместе с гримом смывают всю красоту… и эти хамы, из-за которых невозможно спокойно выпить кружку пива, потому что они твои люди и ты их человек… и вся эта Дрейк-стрит… да и другие тоже…
Раз уж он заговорил о запахах, меня так и подмывает попросить его немножко отодвинуться, поскольку я уже не знаю, что пью, — виски или одеколон «Сирень». Но что поделаешь, надо проявлять терпимость к ближнему и снисходительность к выпившему человеку.
Надо сказать, что он в самом деле под градусом, хотя и не настолько пьян, как кажется. Но это — не беда. Беда в том, что я тоже притворяюсь пьяным и что у Джона хватает легкомыслия мне поверить. Так что я не удивляюсь, когда, вернувшись из туалета, замечаю на дне своего стакана некую белесоватую жидкость. Примитивная штука. Надо бы сказать ему, что ампула с бесцветной жидкостью куда лучше и удобнее, но что поделаешь, если Райт — мастер монологов и не дает мне слова.
Я сажусь размашисто, как и подобает пьяному, и неловким жестом опрокидываю стакан.
— Дейви, дай еще одно! — командует Райт.
Опорожнив стакан, он снова требует:
— И еще одно!
После чего наступает его очередь проинспектировать туалет заведения.
Сейчас или никогда! Я выскакиваю из кафе и вбегаю в магазин мистера Оливера.
— Райт совсем напился, — заявляю я ему. — Вы не могли бы вызвать его по делу минут через двадцать, пока я расплачусь. Иначе его придется выносить на руках.
— Да, мне как раз нужно показать ему накладные…
Мне некогда выслушивать пространные объяснения торговца литературой. Я бегом возвращаюсь в кафе, опережая Райта на полминуты.
— Наша беда, Питер, в том, что женщины привлекают красотой и сексом… а ведь и то и другое в них фальшиво. Смотришь на такую, как она кривляется под прожектором «Евы»… как опускает ресницы и вертит задом… и думаешь: «Богиня!» А дойдет до кровати — и богиня оказывается обыкновенной проституткой… которая выучила пять-шесть танцевальных па… и больше ничего.
Райт поднимает свой стакан. Я следую его примеру и, воспользовавшись паузой, замечаю:
— Все-таки ты не станешь отрицать, что есть и шикарные женщины. Ведь не станешь?
— Есть! — соглашается агент похоронного бюро. — Есть. Но шикарные женщины, Питер, всегда кому-то принадлежат. Именно потому, что они шикарные, кто-то уже прибрал их к рукам… до тебя и до меня.
Я пренебрежительно машу рукой.
— Это не мешает…
— Не мешает? — Райт оживляется и заговорщически понижает голос. — Мешает, Питер, да так, что… в какую-то минуту начинаешь спрашивать себя, стоит ли… стоит рисковать из-за женщины, пусть даже она шикарна, как «кадиллак».
Эта мысль в самом деле заслуживает серьезных размышлений, и я снова вынужден отправиться на инспекцию. По возвращении я опять устанавливаю наличие в стакане белесой жидкости. Нет, в самом деле, надо бы сказать ему про ампулы.
Мой стакан поставлен поближе к середине стола — во избежание аварии. Но я не собираюсь устраивать аварии. Вместо этого я осторожно отпиваю полглотка — вряд ли со мной что-нибудь случится от такой ничтожной дозы, тем более что эти снотворные довольно трудно растворяются. Райт собирается возобновить свой монолог, но тут на пороге кафе появляется мистер Оливер и заговорщическим жестом подзывает моего собеседника к себе.
Выждав, когда Дейви отвернется к бару — потому что в этот час Дейви — единственный свидетель нашей беседы, — я энергично разбалтываю смесь в моем стакане и выплескиваю ее в давно намеченное место — горшок с бегонией, стоящий на подоконнике. Не знаю, что после этого будет с цветком, — все зависит от того, насколько он вынослив к алкоголю и снотворным: но лучше экспериментировать над растением, чем над собой. Чтобы не возбуждать подозрений, отливаю в свой стакан виски из стакана Райта и застываю в позе пьяного отупения.
— Этот дурак Оливер! Нашел время! Пристает с какими-то накладными.
Это говорит Райт. Он возвращается за столик, а с ним — упоительный аромат сирени.
— Брось ты его, — рекомендую я и выпиваю свой стакан до дна. — Оливер — мой друг, но он просто книжный червяк и больше ничего.
— Оливер — пигмей, — заявляет решительно Джон. — Он как раз из тех людей, Питер… как раз из тех людей, которые готовы всю жизнь дремать за прилавком… понимаешь, всю жизнь… за горсть медяков…
С этими словами сиреневый куст допивает свой стакан и велит Дейви принести еще две порции.
Если мне не изменяет память, свою порцию я так и не могу допить — такая дрема одолевает меня, и как я с ней ни борюсь, приходится в конце концов заявить, что я иду спать.
Легко сказать «иду!». Я встаю из-за столика и с удивлением чувствую, что ноги меня не слушаются, так что Райт вынужден взять меня под руку и отвести в родную «Аризону».
— О, мистер Питер! О, мистер Райт! — восклицает добрая Дорис, когда мы с Райтом, пошатываясь, входим в готиницу. — Что это вы? Среди бела дня… да еще в будни…
— С кем не случается, дорогая Дорис, — бормочу я.
— Ему надо выспаться, и к утру все как рукой снимет, — говорит Райт: сам он неожиданно протрезвел — должно быть, от чистого воздуха Дрейк-стрит. — Может, ему надо чем-то помочь, — озабоченно говорит Дорис.
— Лучшее лекарство для него — сон, — авторитетно заявляет мой друг Райт. — Уложим его в постель, больше ему ничего не надо.
— Что ж, вам лучше знать, — соглашается Дорис, которой действие виски на человеческий организм известно только по скромным угощениям в моем номере.
С большим трудом я кое-как поднимаюсь на свой этаж и добираюсь до номера, но тут силы окончательно покидают меня, и Райту приходится с материнской заботливостью — но без материнской нежности — положить меня на кровать, после чего меня тут же одолевает глубокий сон. Но как он ни крепок этот сон, я все же понимаю, что сиреневый куст ненадолго забегает на кухню, потом возвращается, садится в кресло, выкуривает сигарету и принимается энергично трясти меня за плечо. Убедившись, что я сплю непробудным сном, он опять уходит в кухню, а через минуту вообще покидает мой номер, заперев дверь снаружи на ключ, который потом просовывает под дверь. Примерно в это же время я ощущаю запах газа.
Совсем легкий запах. Но при соответствующей насыщенности атмосферы он может стать смертельным. Должно быть, Райт надеется на то обстоятельство, что в старых зданиях, особенно в старых гостиницах, всегда слегка попахивает газом. Да и время суток благоприятное: постояльцы «Аризоны» еще не скоро вернутся в свои номера.
Только через полчаса, когда я уже давно встал и открыл форточку в кухне (но газовый кран еще не закрыл), выясняется, что сообразительный Джон дополнительно подстраховался.
— Что это ты, Дорис? — раздается на лестнице недовольный голос ее брата. — Открыла кран в двадцать пятом номере, и весь коридор пропах газом!
— Я не могла оставить кран открытым! — возражает Дорис.
— Как не могла, когда я только что его закрыл!
Они еще немного спорят о том, могла или нет Дорис забыть кран открытым, потом уходят вниз. Значит, даже если кто-то и почувствует запах газа, идущий из моего номера, ему найдется простое объяснение.
Я тихо открываю дверь и так же тихо спускаюсь по лестнице на первый этаж. Вестибюль пуст, если не считать Дорис, которая сидит за столом администратора и читает газету. Я тихонько зову ее, и когда она меня замечает, делаю таинственный жест. Подавив привычное «О, мистер Питер!», готовое сорваться с ее уст, моя добрая приятельница подходит ко мне, и я веду ее в номер.
— Дорогая Дорис, этот тип хотел меня отравить! — торжественно заявляю я, вводя ее в свои покои и демонстрируя открытый кран плиты.
Она машинально делает шаг к плите, но я останавливаю ее.
— Не надо, не трогайте! Я хочу, чтобы сохранились отпечатки его пальцев на кране и следы ботинок на полу.
— Но ведь это — чистое убийство! — сокрушается Дорис.
— Мне тоже так кажется. И мистер Дрейк, наверное, будет того же мнения. Вы знаете, ведь это ваш брат спас меня от верной смерти! Он что-то громко говорил про открытый кран в соседнем номере, и я от его голоса проснулся.
— О! Теперь я понимаю! — восклицает сообразительная Дорис и прикрывает рот ладонью. — Он открыл и тот кран… чтобы ввести нас в заблуждение… Я и говорю брату: видно, я совсем выжила из ума, оставила кран открытым…
— Выжила из ума?.. Дорис, вы просто клевещете на себя!
— О, мистер Питер! — восклицает Дорис и тут же спохватывается: — А как вам удалось так быстро протрезветь?
— Чтобы протрезветь, надо быть пьяным, милая Дорис, а я не был пьян. Мне просто было плохо, кружилась голова. Этот тип чего-то мне насыпал в виски, и мне стало плохо…
— Так я и думала. Увидев вас, я просто не поверила собственным глазам. Среди бела дня… да еще в будни…
— Да, конечно. А теперь слушайте. Смотрите, не проговоритесь! Никому ни слова! Если случайно зайдет Райт и будет спрашивать про меня, скажите, что я сплю, и все. Остальное выяснится завтра, у Дрейка.
— Поняла, мистер Питер. Но все-таки вы закройте кран. Зачем газу пропадать зря при нынешней дороговизне…
— Что это вы в такую рань, Питер? — без особого энтузиазма осведомляется шеф, увидев меня в дверях кабинета. — Вам что, новые идеи приходят в голову по ночам?
Рано утром Дрейк редко бывает в хорошем настроении, а рабочее состояние приходит к нему после третьей дозы.
— Да нет, не идеи. Просто мне подумалось, что однажды вечером я могу лечь спать и утром не проснуться…
— Ах, вы опять про эту песню… Крепко же она засела у вас в голове.
— Сэр, речь идет не о песне, а о реальной жизни. Вчера Райт хотел меня отравить.
— Неужели он посмел? — вяло рычит Дрейк и с видом человека, готового к самому худшему, идет к подвижному бару и хватает за горлышко бутылку «Баллантайна».
— Да не тяните же! Рассказывайте!
Я кратко рассказываю о случившемся и перечисляю вещественные доказательства. Времени на это уходит мало, что не мешает шефу принять две дозы горючего, не тратя сил на возню со льдом и прочим.
Когда в кабинет вступает Ал, вызванный сигналом невидимого звонка, Дрейк командует:
— Немедленно приведите ко мне Райта!
И в ожидании провинившегося поясняет:
— Это поступок отчаявшегося человека, Питер! Надо войти в его положение. Жест отчаяния и ничего больше!
Через десять минут агент похоронного бюро предстает перед шефом. При виде меня он не обнаруживает никакого удивления — должно быть, успел предварительно проконсультироваться с Алом.
— Я только что узнал, что вы пытались ликвидировать нашего общего друга Питера, — спокойно говорит Дрейк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43