— Пусть осенит нас образ Сына Небес, когда мы, отстаивая справедливость и честь, пойдем в бой. — Он замолчал на минуту и потом обычным тоном закончил: — Все свободны.
В коридоре Брента ждал Йоси Мацухара. Он повел американца к себе, объясняя на ходу:
— Приехал с аэродрома узнать, прибыли ли новые двигатели, и хотел повидать тебя перед отлетом.
Закрыв дверь в свою по-спартански скромную каюту, летчик поставил на стол бутылку виски «Джонни Уолкер» с черной этикеткой и наполнил два стакана.
— Хватит, хватит, — остановил его Брент. — Сегодня еще много дел.
— За «Блэкфин»! — провозгласил Йоси, и они выпили.
— Ну, как твои новички?
— Осваиваются понемногу. Есть очень способные парни. Но «Зеро» после того, как на него поставили новый мотор, стал очень коварной машиной — ничего не прощает. — Он вздохнул. — Вчера один разбился. Не сумел выйти из «мертвой петли». Сегодня обещали привезти новые двигатели и для бомбардировщиков, поэтому я здесь.
— Для бомбардировщиков?
— Да. Осчастливим Миуру и Эндо. — Он двинул стаканом взад-вперед и сказал, не поднимая глаз: — Знаешь, наверно, ты был прав тогда… После смерти Кимио… Когда я просил адмирала разрешить мне харакири.
— Иными словами, ты даешь мне понять, что я вел себя глупо?
— Нет, не глупо. Это был вопрос чести. — Он пристукнул дном стакана о стол, отчего виски чуть не вылилось через край. — Не глупо, но поспешно, под влиянием минуты, когда ты был, что называется, не в себе.
— А ты?
— И со мной тогда было то же самое, — летчик выпил и взглянул Бренту прямо в глаза: — Мы с тобой нужны «Йонаге». Сейчас и впрямь не время для харакири.
— И потому Фудзита не дал разрешения ни тебе, ни мне?
— Нет, не потому. Он хочет, чтобы подобные решения принимались не сгоряча и не в боевой обстановке. Дает нам время успокоиться.
— Едва ли это время наступит, Йоси-сан, — Брент устремил взгляд поверх головы друга, и мысли его были где-то далеко. — А вот ответь, как, по-твоему, мы — все мы вместе — можем воздействовать на ход истории, на то, что творится на этой планете?
— Ну и вопросы вас волнуют, молодой человек, — фыркнул Мацухара.
— Нет, ты скажи! Скажи! — нетерпеливо допытывался Брент.
Лицо летчика стало серьезным.
— Ты хочешь знать, кто вертит колесо истории — слепая случайность или человек? — Он отпил виски и прежде, чем ответить, подержал его во рту, наслаждаясь вкусом. — Человек бессилен и беспомощен, не он творит историю, а она — его. События не зависят от нашей воли, мы ими не управляем. Мы плывем, подхваченные ими, как бурным течением.
— Чувствуется, подполковник, хорошее знакомство с творчеством Льва Николаевича Толстого.
Мацухара рассмеялся:
— Если граф согласен со мной, тем лучше для графа.
— Но ведь человек принимает решения, от которых зависят судьбы других людей. Полководец посылает своих солдат в бой…
— Да, конечно. Но и он — щепка, которую несет поток. Кафка при всем своем безумии видел мир правильно — он понимал, что это враждебная человеку, непокорная ему среда, где все мы под властью могущественных и бесконечно далеких от нас властителей, зараженных общим сумасшествием. Но и им не под силу вертеть колесо истории.
— Но тогда к чему все то, что мы делаем?! — воскликнул Брент, захваченный этой мыслью. — Мы уничтожаем людей и предметы, как пьяные игроки, сбрасывающие со стола кости! Пустим на дно еще один авианосец, возьмем вот ту высоту, ворвемся в следующую траншею — и так без конца! Мы ничего не достигнем!
— Не согласен. Мы остановили Каддафи.
— Но колесо сделает еще оборот, и война продолжится. За этим боем будет другой, а мы так и будем идти, не зная, куда и во имя чего мы идем. Наши победы создают иллюзию движения, а на самом деле ничего не меняется, и мы только глубже увязаем в этой трясине. — Он отхлебнул виски. — Не Каддафи, так Гитлер, а не он, как Аттила, Чингисхан, Иди Амин или какой-нибудь аятолла.
— Пойми, Брент, то, что не мы вертим ручки этого штурвала, не означает, будто на свете нет понятия «добро» и «зло». И каждое поколение определяет их для себя само. Я не думаю, что мы заняты зряшной суетой, нет! Мы воюем не напрасно. Конечно, я бы предпочел посвятить себя строительству нового мира, внести свой крошечный вклад в создание царства мудрости и красоты. Но так уж устроен человек, что он сражается с тех пор, как появился на земле. Вот и мы деремся. Что же нам еще остается?
Брент минуту раздумывал над этим стройным силлогизмом, который казался убедительным, — но — лишь на первый взгляд.
— Ты меня потряс, Йоси.
— Чем это, интересно?
— Умом. Даром убеждения. Начитанностью. Боже, ты читал все на свете!
— Спасибо на добром слове, Брент-сан. Не забудь, однако, что я вырос в Америке, а потом у меня было сорок два года для пополнения образования. Льды, знаешь ли, очень располагают к чтению.
Оба рассмеялись, но Брент вдруг помрачнел:
— Ты не станешь искать смерти, Йоси? Там, — он показал вверх.
— Нет, — покачал головой летчик. — Я буду делать все, что могу и умею, но добровольно с жизнью не расстанусь. — Он звякнул кубиками льда в стакане. — А ты?
— То же самое. Баш на баш. Моя жизнь против твоей.
— Ну, а что… эта женщина? — спросил летчик, застенчиво отводя глаза.
— А что — женщина?
— Она очень хороша.
— Ни одна женщина еще не вызывала у меня такого желания.
— Ты ее любишь?
— Не знаю, — честно ответил Брент. — Мы так мало знакомы…
— На войне время сжимается. Ты будешь в Нью-Йорке… Вы увидитесь с ней?
— Может быть.
Мацухара издал глубокий вздох:
— Каждому из нас нужна своя женщина.
Брент знал, что его друг думает сейчас о Кимио и о том, какая пустота образовалась после ее гибели. Он молчал, понимая, что словами ничего нельзя выразить, а потом кивнул и стиснул челюсти.
Они поднялись как по команде и крепко пожали друг другу руки.
7
С посадками для дозаправки на острове Мидуэй и в Лос-Анджелесе чартерный рейс «Дугласа DC—6», продолжался двадцать пять томительно-унылых часов. В салоне самолета, где в задней части были установлены дополнительные емкости для горючего, разместились адмирал Аллен, полковник Бернштейн, Брент и еще тридцать один моряк с «Йонаги» — новый экипаж подводной лодки. Двенадцать мест оставались свободными. Брент, которому никак не удавалось удобно устроиться в сотрясающемся от вибрации старом самолете, не знал, куда девать свои длинные ноги, маялся и ерзал в кресле.
— Ей-Богу, за хвостовой турелью и то удобней, — в сердцах сказал он адмиралу, когда «Дуглас» футов на пятьсот провалился в воздушную яму.
Тот улыбнулся:
— У вас с президентом Трумэном схожие вкусы: он тоже выбрал бомбардировщик своим личным самолетом. Назывался «Индепенденс»: я однажды летал на нем.
— Теперь понятно, отчего у Гарри был такой несносный характер, — сказал Брент.
Аллен рассмеялся.
Покуда четыре громоздких двигателя «Пратт — Уитни» несли содрогающийся от вибрации самолет через океан, Брент мог без помехи поразмышлять. Никто не считает его виноватым в гибели старшины Куросу — никто, кроме него самого… Хотя он бросился к нему на выручку, попытался спасти его, сделал что мог — застрелил двоих террористов… Какой странный договор заключили они с Йоси Мацухарой, который так тревожился за него, — постараться не погибнуть. Смех, если вдуматься. Но у него, Брента, шансов остаться в живых побольше, чем у летчика-истребителя… А адмирал Аллен пребывает в превосходном настроении… Еще бы: добился своего — все-таки убрал его с «Йонаги», подальше от Фудзиты, который, как он считает, вредно влияет на Брента… А Фудзита, между прочим, всерьез опасался, что «Красная Армия» во что бы то ни стало попытается свести с ним счеты.
Адмирал Фудзита… Загадочная личность, Фудзияма воли, человек, над которым не властно время, кладезь познаний, ходячая энциклопедия, доверенный собеседник королей и президентов, лично знававший тех, кто определил облик XX века: обоих Рузвельтов — и Тэдди, и Франклина, Делано — Вудро Вильсона и Джона Першинга, Ллойд-Джорджа, Дугласа Хейга, Черчилля, Гитлера и еще многих-многих других лидеров со всех концов света. Фудзита… Стратег и тактик, вместе с Исоруку Ямамото создавший морскую авиацию Японии, вместе с Камето Куросимой и Минору Гендой разработавший план нападения на Перл-Харбор. Прошло столько лет, и вот Фудзита, неколебимый как гранитный утес, перегородил путь арабскому терроризму.
Англичане создали целую библиотеку, посвященную Уинстону Черчиллю, который со своим «бульдожьим» упорством почти в одиночку вывел свой народ из бездны поражения на вершину триумфа. Фудзита — человек того же калибра. Из немощных формирований ослабленной Японии, которая даже в случае нападения отказывалась давать отпор врагу, он сумел сколотить кулак, нанесший страшный удар арабам. С каким поразительным мастерством он управлял своим кораблем! Можно было подумать, что исполинский авианосец — часть его существа, покорная его разуму и воле. Он, будто хищная птица, наносил разящий удар только в том случае, если преимущество было на его стороне, и тотчас исчезал, растворялся, как призрак, оставляя врага исходить кровью и бессильным бешенством. Его подчиненные не просто выполняли приказы адмирала и не просто покорялись его воле — они становились ее одушевленными сгустками.
И какие странные у него глаза… Черные, пронизывающие, живущие своей жизнью, излучающие сверхчеловеческую энергию и властность, противостоять которым не в силах никто… Брент с первой минуты почувствовал, что адмирал относится к нему как-то по-особенному. Да, он знал и уважал его отца, но дело было не только в Теде Россе: Фудзита был покорен тем, как он сражается, тем, как неукоснительно исполняет все предписания кодекса бусидо, постепенно проникаясь самим духом самурайства… Ну, и конечно, — остротой его зрения, твердостью его руки, меткостью стрельбы. «Не человек, а радар», — часто говорил про него адмирал. Он, несомненно, стал близок ему: Фудзита испытывал к нему отцовские чувства, если им вообще находилось место в его душе. Йоси Мацухара сказал ему однажды: «Знаешь, у него был сын… Он погиб в Хиросиме. Сильный, умный, красивый парень… Если бы ты был японцем, вас с ним принимали бы за близнецов».
Может быть, он и вправду напоминал Фудзите сына? Может быть, старый адмирал понимал, что Брент, чтобы сохранить разум, срочно нуждается в перемене обстановки? Налицо были грозные и несомненные признаки того, что он на грани нервного срыва. Неужели Фудзита считал, что «Блэкфин» и Нью-Йорк менее опасны, чем «Йонага» и Токио, и отослал Брента, спасая ему жизнь? Вряд ли. Авианосец был такой же неотъемлемой частью адмирала, как печень, легкие или кровеносные сосуды, и после императора стоял на первом месте. Потом уже с огромным отрывом шло все остальное — он сам, его команда, его семья, Брент Росс.
Человек на войне дешев, жизнь его подобна мелкой медной монетке, а командир, который думает иначе, не имеет права командовать. Сколько уже было принесено в жертву ярких, даровитых, отважных людей — и не поодиночке, а целыми полками и экипажами?! И никто не знает, где тебя подстережет смерть — на войне нет безопасных мест. Служба на лодке далеко не санаторий, а задача, поставленная перед «Блэкфином», связана с огромным риском. Тем не менее оба адмирала решили, что перемена обстановки пойдет ему на пользу.
Он заерзал в жестком кресле, пытаясь устроиться поудобней, взглянул с высоты двадцати четырех тысяч футов вниз, на бесконечное пространство Тихого океана. Пухлые комья низких облаков, похожих на куски раскатанного и забытого беспечным пекарем теста, отражаясь в воде, казались более плоскими и темными, а в отдалении слипались в единое, серовато-белое полотно, тянувшееся до самого горизонта. Раскаленный добела шар стоящего в зените солнца висел в посверкивающей ослепительной пустоте, резавшей глаза своим блеском, от которого края облаков были словно покрыты декабрьским инеем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
В коридоре Брента ждал Йоси Мацухара. Он повел американца к себе, объясняя на ходу:
— Приехал с аэродрома узнать, прибыли ли новые двигатели, и хотел повидать тебя перед отлетом.
Закрыв дверь в свою по-спартански скромную каюту, летчик поставил на стол бутылку виски «Джонни Уолкер» с черной этикеткой и наполнил два стакана.
— Хватит, хватит, — остановил его Брент. — Сегодня еще много дел.
— За «Блэкфин»! — провозгласил Йоси, и они выпили.
— Ну, как твои новички?
— Осваиваются понемногу. Есть очень способные парни. Но «Зеро» после того, как на него поставили новый мотор, стал очень коварной машиной — ничего не прощает. — Он вздохнул. — Вчера один разбился. Не сумел выйти из «мертвой петли». Сегодня обещали привезти новые двигатели и для бомбардировщиков, поэтому я здесь.
— Для бомбардировщиков?
— Да. Осчастливим Миуру и Эндо. — Он двинул стаканом взад-вперед и сказал, не поднимая глаз: — Знаешь, наверно, ты был прав тогда… После смерти Кимио… Когда я просил адмирала разрешить мне харакири.
— Иными словами, ты даешь мне понять, что я вел себя глупо?
— Нет, не глупо. Это был вопрос чести. — Он пристукнул дном стакана о стол, отчего виски чуть не вылилось через край. — Не глупо, но поспешно, под влиянием минуты, когда ты был, что называется, не в себе.
— А ты?
— И со мной тогда было то же самое, — летчик выпил и взглянул Бренту прямо в глаза: — Мы с тобой нужны «Йонаге». Сейчас и впрямь не время для харакири.
— И потому Фудзита не дал разрешения ни тебе, ни мне?
— Нет, не потому. Он хочет, чтобы подобные решения принимались не сгоряча и не в боевой обстановке. Дает нам время успокоиться.
— Едва ли это время наступит, Йоси-сан, — Брент устремил взгляд поверх головы друга, и мысли его были где-то далеко. — А вот ответь, как, по-твоему, мы — все мы вместе — можем воздействовать на ход истории, на то, что творится на этой планете?
— Ну и вопросы вас волнуют, молодой человек, — фыркнул Мацухара.
— Нет, ты скажи! Скажи! — нетерпеливо допытывался Брент.
Лицо летчика стало серьезным.
— Ты хочешь знать, кто вертит колесо истории — слепая случайность или человек? — Он отпил виски и прежде, чем ответить, подержал его во рту, наслаждаясь вкусом. — Человек бессилен и беспомощен, не он творит историю, а она — его. События не зависят от нашей воли, мы ими не управляем. Мы плывем, подхваченные ими, как бурным течением.
— Чувствуется, подполковник, хорошее знакомство с творчеством Льва Николаевича Толстого.
Мацухара рассмеялся:
— Если граф согласен со мной, тем лучше для графа.
— Но ведь человек принимает решения, от которых зависят судьбы других людей. Полководец посылает своих солдат в бой…
— Да, конечно. Но и он — щепка, которую несет поток. Кафка при всем своем безумии видел мир правильно — он понимал, что это враждебная человеку, непокорная ему среда, где все мы под властью могущественных и бесконечно далеких от нас властителей, зараженных общим сумасшествием. Но и им не под силу вертеть колесо истории.
— Но тогда к чему все то, что мы делаем?! — воскликнул Брент, захваченный этой мыслью. — Мы уничтожаем людей и предметы, как пьяные игроки, сбрасывающие со стола кости! Пустим на дно еще один авианосец, возьмем вот ту высоту, ворвемся в следующую траншею — и так без конца! Мы ничего не достигнем!
— Не согласен. Мы остановили Каддафи.
— Но колесо сделает еще оборот, и война продолжится. За этим боем будет другой, а мы так и будем идти, не зная, куда и во имя чего мы идем. Наши победы создают иллюзию движения, а на самом деле ничего не меняется, и мы только глубже увязаем в этой трясине. — Он отхлебнул виски. — Не Каддафи, так Гитлер, а не он, как Аттила, Чингисхан, Иди Амин или какой-нибудь аятолла.
— Пойми, Брент, то, что не мы вертим ручки этого штурвала, не означает, будто на свете нет понятия «добро» и «зло». И каждое поколение определяет их для себя само. Я не думаю, что мы заняты зряшной суетой, нет! Мы воюем не напрасно. Конечно, я бы предпочел посвятить себя строительству нового мира, внести свой крошечный вклад в создание царства мудрости и красоты. Но так уж устроен человек, что он сражается с тех пор, как появился на земле. Вот и мы деремся. Что же нам еще остается?
Брент минуту раздумывал над этим стройным силлогизмом, который казался убедительным, — но — лишь на первый взгляд.
— Ты меня потряс, Йоси.
— Чем это, интересно?
— Умом. Даром убеждения. Начитанностью. Боже, ты читал все на свете!
— Спасибо на добром слове, Брент-сан. Не забудь, однако, что я вырос в Америке, а потом у меня было сорок два года для пополнения образования. Льды, знаешь ли, очень располагают к чтению.
Оба рассмеялись, но Брент вдруг помрачнел:
— Ты не станешь искать смерти, Йоси? Там, — он показал вверх.
— Нет, — покачал головой летчик. — Я буду делать все, что могу и умею, но добровольно с жизнью не расстанусь. — Он звякнул кубиками льда в стакане. — А ты?
— То же самое. Баш на баш. Моя жизнь против твоей.
— Ну, а что… эта женщина? — спросил летчик, застенчиво отводя глаза.
— А что — женщина?
— Она очень хороша.
— Ни одна женщина еще не вызывала у меня такого желания.
— Ты ее любишь?
— Не знаю, — честно ответил Брент. — Мы так мало знакомы…
— На войне время сжимается. Ты будешь в Нью-Йорке… Вы увидитесь с ней?
— Может быть.
Мацухара издал глубокий вздох:
— Каждому из нас нужна своя женщина.
Брент знал, что его друг думает сейчас о Кимио и о том, какая пустота образовалась после ее гибели. Он молчал, понимая, что словами ничего нельзя выразить, а потом кивнул и стиснул челюсти.
Они поднялись как по команде и крепко пожали друг другу руки.
7
С посадками для дозаправки на острове Мидуэй и в Лос-Анджелесе чартерный рейс «Дугласа DC—6», продолжался двадцать пять томительно-унылых часов. В салоне самолета, где в задней части были установлены дополнительные емкости для горючего, разместились адмирал Аллен, полковник Бернштейн, Брент и еще тридцать один моряк с «Йонаги» — новый экипаж подводной лодки. Двенадцать мест оставались свободными. Брент, которому никак не удавалось удобно устроиться в сотрясающемся от вибрации старом самолете, не знал, куда девать свои длинные ноги, маялся и ерзал в кресле.
— Ей-Богу, за хвостовой турелью и то удобней, — в сердцах сказал он адмиралу, когда «Дуглас» футов на пятьсот провалился в воздушную яму.
Тот улыбнулся:
— У вас с президентом Трумэном схожие вкусы: он тоже выбрал бомбардировщик своим личным самолетом. Назывался «Индепенденс»: я однажды летал на нем.
— Теперь понятно, отчего у Гарри был такой несносный характер, — сказал Брент.
Аллен рассмеялся.
Покуда четыре громоздких двигателя «Пратт — Уитни» несли содрогающийся от вибрации самолет через океан, Брент мог без помехи поразмышлять. Никто не считает его виноватым в гибели старшины Куросу — никто, кроме него самого… Хотя он бросился к нему на выручку, попытался спасти его, сделал что мог — застрелил двоих террористов… Какой странный договор заключили они с Йоси Мацухарой, который так тревожился за него, — постараться не погибнуть. Смех, если вдуматься. Но у него, Брента, шансов остаться в живых побольше, чем у летчика-истребителя… А адмирал Аллен пребывает в превосходном настроении… Еще бы: добился своего — все-таки убрал его с «Йонаги», подальше от Фудзиты, который, как он считает, вредно влияет на Брента… А Фудзита, между прочим, всерьез опасался, что «Красная Армия» во что бы то ни стало попытается свести с ним счеты.
Адмирал Фудзита… Загадочная личность, Фудзияма воли, человек, над которым не властно время, кладезь познаний, ходячая энциклопедия, доверенный собеседник королей и президентов, лично знававший тех, кто определил облик XX века: обоих Рузвельтов — и Тэдди, и Франклина, Делано — Вудро Вильсона и Джона Першинга, Ллойд-Джорджа, Дугласа Хейга, Черчилля, Гитлера и еще многих-многих других лидеров со всех концов света. Фудзита… Стратег и тактик, вместе с Исоруку Ямамото создавший морскую авиацию Японии, вместе с Камето Куросимой и Минору Гендой разработавший план нападения на Перл-Харбор. Прошло столько лет, и вот Фудзита, неколебимый как гранитный утес, перегородил путь арабскому терроризму.
Англичане создали целую библиотеку, посвященную Уинстону Черчиллю, который со своим «бульдожьим» упорством почти в одиночку вывел свой народ из бездны поражения на вершину триумфа. Фудзита — человек того же калибра. Из немощных формирований ослабленной Японии, которая даже в случае нападения отказывалась давать отпор врагу, он сумел сколотить кулак, нанесший страшный удар арабам. С каким поразительным мастерством он управлял своим кораблем! Можно было подумать, что исполинский авианосец — часть его существа, покорная его разуму и воле. Он, будто хищная птица, наносил разящий удар только в том случае, если преимущество было на его стороне, и тотчас исчезал, растворялся, как призрак, оставляя врага исходить кровью и бессильным бешенством. Его подчиненные не просто выполняли приказы адмирала и не просто покорялись его воле — они становились ее одушевленными сгустками.
И какие странные у него глаза… Черные, пронизывающие, живущие своей жизнью, излучающие сверхчеловеческую энергию и властность, противостоять которым не в силах никто… Брент с первой минуты почувствовал, что адмирал относится к нему как-то по-особенному. Да, он знал и уважал его отца, но дело было не только в Теде Россе: Фудзита был покорен тем, как он сражается, тем, как неукоснительно исполняет все предписания кодекса бусидо, постепенно проникаясь самим духом самурайства… Ну, и конечно, — остротой его зрения, твердостью его руки, меткостью стрельбы. «Не человек, а радар», — часто говорил про него адмирал. Он, несомненно, стал близок ему: Фудзита испытывал к нему отцовские чувства, если им вообще находилось место в его душе. Йоси Мацухара сказал ему однажды: «Знаешь, у него был сын… Он погиб в Хиросиме. Сильный, умный, красивый парень… Если бы ты был японцем, вас с ним принимали бы за близнецов».
Может быть, он и вправду напоминал Фудзите сына? Может быть, старый адмирал понимал, что Брент, чтобы сохранить разум, срочно нуждается в перемене обстановки? Налицо были грозные и несомненные признаки того, что он на грани нервного срыва. Неужели Фудзита считал, что «Блэкфин» и Нью-Йорк менее опасны, чем «Йонага» и Токио, и отослал Брента, спасая ему жизнь? Вряд ли. Авианосец был такой же неотъемлемой частью адмирала, как печень, легкие или кровеносные сосуды, и после императора стоял на первом месте. Потом уже с огромным отрывом шло все остальное — он сам, его команда, его семья, Брент Росс.
Человек на войне дешев, жизнь его подобна мелкой медной монетке, а командир, который думает иначе, не имеет права командовать. Сколько уже было принесено в жертву ярких, даровитых, отважных людей — и не поодиночке, а целыми полками и экипажами?! И никто не знает, где тебя подстережет смерть — на войне нет безопасных мест. Служба на лодке далеко не санаторий, а задача, поставленная перед «Блэкфином», связана с огромным риском. Тем не менее оба адмирала решили, что перемена обстановки пойдет ему на пользу.
Он заерзал в жестком кресле, пытаясь устроиться поудобней, взглянул с высоты двадцати четырех тысяч футов вниз, на бесконечное пространство Тихого океана. Пухлые комья низких облаков, похожих на куски раскатанного и забытого беспечным пекарем теста, отражаясь в воде, казались более плоскими и темными, а в отдалении слипались в единое, серовато-белое полотно, тянувшееся до самого горизонта. Раскаленный добела шар стоящего в зените солнца висел в посверкивающей ослепительной пустоте, резавшей глаза своим блеском, от которого края облаков были словно покрыты декабрьским инеем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52