Она бросает на меня гневный взгляд.
— Много же вы вынюхали!
— Что поделаешь. Но пусть вас это не беспокоит. Так вот, что же остается предположить в обрисованной ситуации? Кто был тот человек?
— А я говорю, никого не было, — упрямо повторяет Зинаида Герасимовна.
— В том-то и дело, что был, — возражаю я. — Кто-то был. Но вам очень не хочется его называть. Это понятно.
— Ну, знаете…
— Нет уж, погодите. Дайте договорить. Я вас уже предупредил: мы не собираемся вмешиваться в вашу личную жизнь. Нас это не касается. И нас не касается, кем приходится вам этот человек. Нам он нужен лишь как свидетель. Вот и все. Как свидетеля я и попрошу вас его назвать.
— Вы меня лучше не оскорбляйте, — глухо, с угрозой произносит Зинаида Герасимовна. — Я прокурору буду жаловаться. Я свои права знаю. Найдется, кому за женщину вступиться, не думайте. Позволяете себе больно много.
— Видите ли, — отвечаю я, — конечно, вы можете не называть этого человека. Ваше право. Но нам придется его все-таки найти. Поймите, он нужен для следствия. Его наверное опознают и Мухин, и Зинченко. Но прежде нам придется расспрашивать о нем многих людей. И как бы мы это аккуратно ни делали, многие узнают или догадаются о ваших отношениях. Ведь мы вынуждены будем расспрашивать о человеке, который в ту ночь был в вашем вагоне. Зачем вам это надо? Вы помешаете нам, повредите себе, да и этому человеку, вероятно, тоже.
— Ему уже ничем не повредишь, — сухо бросает Зинаида Герасимовна.
— Это как понимать?
— А так. Хуже ему уже не будет. Ну ладно… — устало вздыхает она. — Ну их всех к черту! Надоело. Короче говоря, недавно арестовали его, сердечного. ОБХСС пригрел. Достукался.
Это сообщение меня ничуть не удивляет.
— Как же его зовут? — спрашиваю я.
— Петр Иванович зовут, — безучастно отвечает Зинаида Герасимовна. — А фамилия его Горбачев.
Больше всех доволен моим открытием Саша Грачев, наш следователь, который назначен вести дело Горбачева. Продажа последним Вериных вещей теперь объясняется весьма просто: Горбачев конечно же сам совершил кражу их, услыхав от грузчиков о гибели Веры. Таким образом, самые загадочные события имеют порой самое простое объяснение. Хотя, казалось бы, Горбачев действовал наверняка и был гарантирован от провала, такая удачная сложилась для него обстановка. Все же нет истины, которая не может быть обнаружена, если за это взяться как следует, конечно.
Последнее оперативное совещание по Горбачеву, в котором я участвую, происходит в кабинете Кузьмича. И тут я вынужден несколько охладить радость Саши Грачева по поводу моего открытия.
— Услышанное сообщение о смерти Веры, — говорю я, — и наличие у Горбачева ее вещей маловато, чтобы доказать факт кражи. Это начальное и конечное звенья, а середины-то нет.
— Это верно, — соглашается Саша. — Но логика…
— Ну, знаешь…
— Погоди! Логика подсказывает, что среднее звено есть, — с вызовом говорит Саша. — Его только надо найти. Вот и все… — И, вздохнув, добавляет: — Сам понимаю, что найти не просто.
— Ну-ну, — вмешивается Кузьмич. — Тебе все-таки проще, чем нам. У тебя, милый, есть одна ниточка, за которую стоит потянуть.
Кузьмич неторопливо, даже с некоторой, как мне кажется, опаской достает из ящика стола сигареты, и Петя Шухмин, предупредительно щелкая зажигалкой, как всегда, отмечает:
— При нас уже вторая, Федор Кузьмич.
— Счетовод. Последнее удовольствие портишь, — тоже, как всегда, ворчит в ответ Кузьмич и, разогнав рукой дым, продолжает: — Так вот, ниточка есть. Давай рассуждать. Для начала ставим себя на место Горбачева в тот момент, когда у него возникла мысль совершить кражу. Времени немного: утром отъезд.
— Поезд его ушел из Москвы в восемь сорок пять утра, — уточняю я. — Уже установлено.
— Ну вот, — кивает Кузьмич. — Да и вообще ехать следовало немедленно. А ночью какой транспорт? Такси. Или случайная машина, левак какой-нибудь. Последний даже предпочтительней. Он и сам эту ездку скрыть постарается, да и меньше в глаза бросается, чем такси. А ему ведь около Вериного дома простоять надо было немало, пока этот прохвост управился в чужой комнате. Это ведь не у себя. И потом предстояло на этой же машине все увезти, а по дороге еще к тому водопроводчику заскочить. Хоть что-то через него толкнуть. Вот какой был план.
— Как раз ночью там и стояла машина! — восклицаю я, не утерпев. — Гриша Волович ею занимался, помните?
Все на минуту умолкают, когда я произношу это имя. Потом Кузьмич, хмурясь, говорит:
— Про ту машину я и говорю. Ее надо будет непременно найти. Волович начал. Нам кончать. И тогда цепь сомкнется.
— Да, надо найти, — соглашаются все.
— И можно найти, — добавляет Кузьмич. — Вы смотрите, что получается. В два часа ночи, когда Горбачев кинулся домой, на площади перед вокзалом всегда стоят такси. Скоро должны прийти сразу три дальних. И водители расписание знают. Следовательно, если бы Горбачев туда прибежал, он, не задумываясь уже, взял первую попавшуюся машину, и это было бы такси. Поэтому, скорей всего, он поймал левака раньше, пока бежал к площади через пути, мимо складов и разных служб. Значит, это не случайная машина. Она имеет отношение к железной дороге, к этим службам. Кого-то она туда привезла в это время. По срочному делу, конечно. Иначе чего бы это среди ночи срываться Ясен тебе ход мыслей? — обращается Кузьмич к Саше Грачеву.
— Ясен, Федор Кузьмич, — кивает тот.
Кузьмич вздыхает и мнет в пепельнице недокуренную сигарету.
— Вот и Воловичу он был ясен…
Тем временем Саша Грачев делает какие-то торопливые пометки на листе бумаги.
— Очень целесообразные рассуждения, — заключает он. — Машину эту мы найдем. Ну, мне пора, товарищи.
Он складывает в папку свои бумаги, встает и по очереди жмет нам всем руки.
Когда за Сашей закрывается дверь, Кузьмич устало откидывается на спинку кресла, снимает очки и, постукивая ими по столу, говорит:
— Ну, а теперь, милые мои, давайте-ка свои собственные итоги подводить. Кажется мне, что у нас такой приятной перспективы, как у него, пока не намечается.
— Что там ни говорите, а кое-чего мы все же достигли, если быть объективными, — обижается Петя. — Версию с убийством Веры мы отработали. Ее теперь спокойно отбросить можно. Остается…
— Неточно выражаешься, — укоризненно поправляет его Кузьмич. — Мы отработали версию убийства с ограблением. И ее действительно можно отбросить. Но версия убийства, допустим, из ревности или мести осталась. Тут мы еще ничего не доказали. И осталась, конечно, версия самоубийства. А здесь, как тебе известно, есть такая статья, как доведение до самоубийства. Нет, милые мои, работы у нас еще с этим делом хватит, не бойтесь… — И он досадливо трет ладонью седой ежик волос на затылке. — Отчего эта девочка погибла, как погибла — все мы должны узнать до конца. И закон это требует, и совесть, между прочим, тоже. А поэтому надо думать. Сесть и думать, спокойно, не торопясь. А то у нас больше бегать любят, чем думать.
— Надо искать человека, которого Вера любила, вот что, — решительно говорю я — Ничего тут другого не придумаешь.
— Как зовут — не знаем, где живет — не знаем, кем работает — тоже не знаем, — уныло перечисляет Петя. — Даже как выглядит, и то толком не знаем. Фотография-то совсем мелкая.
— А теперь перечислим, что знаем, — усмехнувшись, предлагает Кузьмич. — Может, веселее чуток станет.
— Что знаем? — переспрашивает Петя. — Можно считать, что ничего не знаем.
— А можно считать, что кое-что и знаем, — возражает Кузьмич и смотрит на меня. — Ну-ка, Лосев, попробуй вспомнить, что мы все-таки о нем знаем, об этом парне.
— Ну, что, — начинаю я без особого воодушевления. — Что он не москвич. Раз. Что Вера его хоть и любила, но замуж за него выходить почему-то не хотела. А он предлагал. Даже настаивал. Может, даже преследовал ее. Раз она боялась летом с ним встретиться в санатории. Что еще известно? Познакомились в Тепловодске, в санатории. Не этим летом, а прошлым. Выходит, он тоже лечился.
— Не обязательно, — возражает Петя. — Он и работать там мог.
— Нет. Скорей всего, он лечился. Так скорее знакомства всякие и романы завязываются. Знаешь, курортные романы?
— Знаю, знаю, — смеется Петя. — Только это ты не туда загнул. Курортные романы — на двадцать шесть суток. Ну, иногда еще дорога. А тут — вон, полтора года.
— Ладно. Ты не цепляйся. Я хочу сказать, что он тоже лечился. А у работающего там человека — дом, семья, заботы. Он и с отдыхающими почти не встречается. А уж тем более на экскурсии с ними не ездит.
— А этот мог поехать, — упорствует Петя. — Что ж такого? Молодой парень, семьи нет, влюбился. И между прочим… — вдруг уже совсем другим тоном добавляет Петя, чуть помедлив, — вот она боялась его, замуж идти не хотела. Может, она и не любила его вовсе? А только боялась. Да так, что и лечиться ехать не хотела. Может, это подлец какой-нибудь? Или бандит? Влюбиться всякий может.
— Но осенью-то она решила ехать? — возражаю я.
— А может, он к этому времени ушел с работы или уехал из того города.
— М-да… — задумчиво произношу я. — И тогда здесь, скорей всего, произошло убийство.
— Именно! — подхватывает Петя.
— Ну ладно, — вздохнув, заключает Кузьмич. — Подумали, теперь надо начинать бегать, — и поворачивается ко мне: — Вывод вот какой. Придется тебе, Лосев, отправиться в Тепловодск… — И, усмехнувшись, добавляет: — На поправку здоровья.
— Как бы он там его не потерял, — угрюмо вставляет Петя. — Что-то не нравится мне тот парень…
Глава 7.
КУРОРТНАЯ ЖИЗНЬ
Итак, у меня впереди опять дальняя дорога, командировка. Что-то я уж больно разъездился, вторая командировка за месяц. На этот раз в совершенно новом для меня качестве, точнее — с необычным прикрытием: больной, приехавший лечить язву желудка.
Мы с Кузьмичом долго обсуждали эту проблему. Можно, конечно, приехать по командировке и поселиться в гостинице. Но в данном случае это только осложнит мою задачу. Мне ведь надо попасть в санаторий не по служебному удостоверению, не для официального расследования. Мне предстоит найти там людей, которые помнят Веру или того парня в белой рубашке, найти среди врачей, сестер, санитарок, официанток, среди больных, которые приезжают в этот санаторий не первый год. И все эти люди должны быть со мной откровенны не потому, что они сознательные граждане и готовы помочь следствию, — эта форма, что ли, или вид откровенности мне будет недостаточен. В этом случае человек ощущает невольную скованность, повышенную ответственность за каждое слово, тут исчезают всякие предположения, догадки, смешные или кажущиеся незначительными детали, мелкие происшествия, а тем более всякие фантазии, сплетни, слушки, порой построенные на каких-то реальных фактах. Все это можно вспомнить и рассказать, только если перед тобой обыкновенный и случайный человек, который ничего не выспрашивает, не записывает, и ты не обязан контролировать каждое слово и нести за него ответственность. В этом случае ничего лучше не придумать, чем стать таким же, как все, — лечиться, отдыхать, заводить знакомства и беседовать со всеми и обо всем.
В нашем деле нужна контактность, умение получить нужную информацию, умение расположить к себе людей. И то, что ты сегодня не можешь сказать им все о себе и своей работе, нисколько не должно отгораживать тебя от этих людей даже в твоем собственном сознании. Ведь твоя работа — для них, ради них, и сознание этого снимает всякую внутреннюю неловкость за вынужденный, но ни для кого из них не опасный обман. Это одна из важнейших нравственных основ нашей сложной профессии.
— Кончишь лечиться, когда найдешь этого парня, — усмехается Кузьмич. — А пока пользуйся случаем.
— Деньги на ветер бросаем, — недовольно возражаю я, на первых порах все еще не в силах привыкнуть к своему новому амплуа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61