— немного даже ревниво спрашиваю я.
— Нет, — все так же хмуро отвечает Кузьмич. — Кто ж лучше тебя факты тут знает? Договоришься с Виктором Анатольевичем, и в конце дня допросите. А не сможет он, так по его поручению сам допросишь. Может, и я вырвусь, — насупившись, он трет ладонью затылок, потом достает из ящика стола сигарету, прикуривает от Петиной зажигалки и, разогнав рукой дым, продолжает: — Так. А теперь давайте-ка проверим еще разок план мероприятий по розыску и задержанию Мухина. Предварительный план, кстати говоря. Мы туда еще потом не один пунктик внесем. Да и Виктор Анатольевич авось что-нибудь подкинет, когда посмотрит. Но пока что так…
Кузьмич надевает очки и медленно, даже задумчиво читает пункт за пунктом.
Что ж, пока что мы вроде бы предусмотрели все возможное. Город уже закрыт. Оповещены все посты ГАИ, все милицейские посты и патрули на всех вокзалах, шоссе, аэропортах, на каждой станции, во всех населенных пунктах вокруг Москвы. Всюду ждут Мухина, всюду известны его приметы. Это сделано было еще ночью, через час после выстрела, и одновременно повсюду.
Но этого мало. Мухина ждут и в самой Москве, по всем известным нам адресам, и конечно, дома, и в окрестностях дома тоже. Правда, адресов тех, где возможно появление Мухина, нам пока известно немного. Все остальные или большую часть их Кузьмич, вероятно, надеется получить в ходе допроса задержанных ночью парней. Но и это еще не все. Мухина ждут и на работе, на автобазе, на железнодорожных путях и вокзальных службах, ждут в магазинах, где он привык не только разгружать товар, но и клянчить, вымогать водку. Тут тоже еще не все адреса известны, и допрос Зинченко поможет сделать нашу сеть покрепче и понадежней.
Да, сеть наброшена на город, неприметная для постороннего глаза, но, как видите, достаточно густая и крепкая. И убийца не уйдет. Это тот случай, когда он не может уйти. Он известен, и он неминуемо будет схвачен. Вопрос только во времени: через сутки или через неделю. Вот это и беспокоит Кузьмича, беспокоит всех нас. Преступник вооружен, крайне озлоблен, возбужден и потому чрезвычайно опасен. Невозможно укрыть, спасти всех от него, надо схватить и изолировать его от всех. И тут дорог каждый час, ибо каждый час может произойти трагедия, каждый час может оказаться для кого-то последним, пока вооруженный преступник остается на свободе. Вот сжатая до предела суть нашей работы, чертовой работы, проклятой и, по-моему, святой тоже.
Но лично у меня сейчас задача иная. В том деле, над которым я бьюсь, я не знаю пока имя убийцы, я даже не знаю, есть ли он вообще. Я пока иду как бы на ощупь от человека к человеку, от факта к факту.
Сейчас, например, мне предстоит встреча с Ниной Сорокиной, очень не простая встреча.
Нина должна приехать прямо на квартиру, где жила Вера. Помимо разговора со мной, я надеюсь, что Нина добавит к списку украденных вещей, составленному со слов Полины Ивановны, еще что-нибудь. Да, тяжкая потеря обрушилась на молодую женщину, и не легким будет ее приезд на квартиру погибшей сестры. Без страданий и слез здесь не обойдется. И я по дороге готовлю себя ко всяким тяжелым сценам.
Первое, что я отмечаю в Нине, это ее пунктуальность. Она приезжает точно, как обещала, к двенадцати. Второе, что бросается сразу в глаза, это то, что она действительно очень хороша собой, особенно в этой дорогой меховой шубке, ярко-красном кашне и кокетливой, тоже меховой шапочке. Движения ее порывисты и решительны, видно, что она привыкла командовать, по праву всех хорошеньких женщин, очевидно. Ярко подведенные глаза ее сейчас смотрят грустно и строго, но вообще-то лицо у нее улыбчивое, лукавое, хотя и несколько грубоватое.
Я помогаю Нине снять пальто, и она остается в красивом темно-зеленом платье. На груди у нее большой, замысловатый янтарный кулон на тонкой цепочке. На пальцах обеих рук я замечаю несколько довольно дорогих, по-моему, колец с крупными камнями.
Нина машинально поправляет перед зеркалом в передней вьющиеся каштановые волосы и нерешительно направляется в комнату Веры.
Остановившись на пороге, она с испугом оглядывается и всплескивает руками:
— Господи, что же это?!
Не замечая меня, Нина кидается к шкафу, распахивает его створки и гневно оглядывает сиротливые, пустые вешалки. Потом она торопливо, один за другим, выдвигает ящики, заглядывает в них. Губа у нее нервно закушена, глаза сухие и сердитые.
— Все забрали! Ну, все совершенно!..
Я показываю ей список.
— Да тут половина! — горестно восклицает Нина. — И той нет. Вы пишите, пишите! Я же ее, как куколку, одевала. Мне ничего для родной сестренки не жалко было. Надька, соседка ее, умирала от зависти.
Она неожиданно всхлипывает.
— Что же, Вера сама одеться не могла? — осторожно спрашиваю я.
— Ах, что она могла! — Нина досадливо машет рукой. — Она у нас какая-то блаженная была. Или, как Витя говорит, идеалистка. Это мой муженек, к вашему сведению.
И Нина принимается диктовать мне, что еще украдено из комнаты Веры. Список получается солидный. Нина очень подробно описывает каждую вещь. Как это все у нее в голове умещается, я не понимаю.
— Ну вот. Теперь, кажется, все, — наконец объявляет Нина, в последний раз обходя комнату.
Мы усаживаемся на тахту, закуриваем, и я спрашиваю:
— Что же, Вера была такая непрактичная?
— Еще какая! Вы себе просто представить не можете. Мучение с ней было. И в смысле вещей ничего ей, видите ли, не надо! И в смысле личной жизни. Все витала где-то в облаках и принца ждала. Нет, нет! Вы только не подумайте! — горестно восклицает Нина. — Я Верочку не осуждаю. Папка наш ее очень напугал, когда нас бросил. Представляете, в артистку влюбился? Разве это любовь? Она же каждый день в театре страсть к кому-то из мужчин переживает. А это бесследно не проходит. Вот у них и мужья, как перчатки. Ну, и нашего папку эта артисточка бросила.
— Отец ваш сейчас жив?
— Не знаю, — Нина хмурится. — Он давно нам не отец.
— Ну, а Вера так принца и не встретила? — спрашиваю я.
— Теперь, знаете, другие принцы, — рассудительно говорит Нина. — Верочка никак не хотела этого понять. Вот мой Витя — это принц! Он же сделает все, что я захочу. И достанет все. Как у О'Генри я недавно читала. Помните? Она среди зимы захотела персик. И ее возлюбленный — он гангстер был
— достал. Даже стрелял в кого-то. Вот это любовь. А она говорит: «Я же просила апельсин». Представляете?
— Почему вы думаете, что Вера ждала какого-то принца? — интересуюсь я.
— Как — почему? Она же говорила. И вообще… Она очень чувствительная была. Знаете, над книжкой даже иногда плакала. Это уж совсем смешно. В наш век. Сейчас книжки пишут, чтобы горизонт расширять, а не плакать над ними. Вы со мной согласны? Витя говорит, что нервные клетки надо беречь. Нервные клетки не восстанавливаются. Вы про это когда-нибудь слышали?
— Да, слыхал.
— Вот, вот. Я, например, люблю книги, где большая любовь, благородная, чистая, чтобы хоть на минуту забыться, унестись. А философия, она для пожилых. А Верочка вот по-другому смотрела. Она говорила, есть люди интеллигентные, образованные, а есть полуинтеллигентные, полуобразованные. И вот эти «полу», значит, опаснее, чем совсем необразованные. Чепуха, правда? Хорошо одеться, красиво квартиру обставить — это что, не интеллигентность разве? В человеке все должно быть красиво — и тело, и душа, и одежда. Это же Горький сказал. Или Чехов, я точно не помню. Но разве теперь я Верочке что-нибудь докажу? — Нина глотает слезы. — Разве она меня услышит?
Ох, что-то много было недосказано и недоспорено между сестрами. И это даже сейчас гложет Нину, не дает ей покоя.
Вот ушла из жизни тихая, скромная, мечтательная, совсем непрактичная девушка, а с каким волнением и беспокойством, что ли, вспоминают ее самые разные люди, словно растревожила она их чем-то.
— Скажите, — снова спрашиваю я, — а были у Веры какие-нибудь неприятности в последнее время? Или какая-нибудь беда?
— Вы знаете, — Нина поднимает на меня полные слез глаза, — она же из всего делала трагедию, из каждого пустяка.
— Ну, например.
— Например? Вот хотя бы поухаживает за ней ее начальник, подарок какой-нибудь сделает. Уже трагедия. И брать, конечно, не желает. А ведь он тоже мужчина. Ему молодая и красивая женщина не безразлична. И что тут такого, правда?
— Подарок подарку рознь, — туманно отвечаю я.
— Вот именно! — подхватывает Нина и даже всплескивает руками. — Ведь не дом, не автомобиль дарит. Не разорится из-за нее. Только ради внимания, пустяк какой-нибудь.
— Что же он ей, например, дарил?
— Пытался. Я же вам говорю: она ничего не принимала.
— Ну, пытался.
— Прелестную сумочку, например. Мы потом такую у одной иностранки видели, Вера мне показала. Умереть можно, какая сумочка. Ну, что еще? Да? Шкурку на воротник хотел подарить. Норку. Ему откуда-то привезли. Ну, всякую мелочь еще. То помаду, то пудру заграничную. А однажды путевку хотел подарить.
— Дорогие, однако, подарки, — замечаю я.
— Вы что думаете, у них связь была? — оскорбляется Нина.
— Ну что вы! Просто удивляюсь.
Я и в самом деле удивляюсь. С какой стати Меншутин преподносил своей секретарше такие подарки? Пытался ухаживать? Уж не из-за этого ли… Да нет, чепуха! Она его благополучно отшила, после чего он даже познакомил ее с женой и разыгрывал из себя эдакого старшего друга. Ну, была минутная слабость у человека, увлекся. А потом одумался. С кем не случается! Да, конечно, скорей всего так и было.
— Кто еще за Верой ухаживал, вы не знаете?
— Нет, — грустно качает головой Нина и, вздохнув, снова достает сигареты.
Прикурив, она глубоко и жадно затягивается. Глаза ее по-прежнему полны слез. Она все-таки любила сестру и тяжело переживает случившееся.
— Верочка была ужасно скрытной, — вздохнув, говорит Нина. — Она все в себе переживала, словечка из нее не вытянешь. Мамочка наша ей всегда говорила, когда еще детьми были: «Не молчи, расскажи, самой легче будет». А Верочка сожмет губки, насупится, так и уходит. Она еще, знаете, очень гордая была, — добавляет Нина таким тоном, словно сообщает о каком-то пороке или физическом недостатке.
И тон этот напоминает мне совсем о другом.
— Кажется, Вера больна была? И путевку ей трудно было достать в этом году летом?
— Кто это вам сказал? — снова оскорбляется Нина. — Да Витя любую путевку ей мог достать! Куда хотите.
— Почему же она не поехала летом?
— Не хотела.
— Может быть, начальник не отпустил?
— Да вы что? Он ее просто упрашивал. Господи, мне бы такого начальника.
— А у вас какой? — улыбаюсь я.
— У меня старый дурак, который без меня давно бы в тюрьму сел, — резко отвечает Нина.
— Ого! Кем же вы работаете?
— Бухгалтером.
— А ваш муж?
— Он экономист, — неожиданно скромно отвечает Нина. — Кончил Плехановский. Я, между прочим, тоже в этом году его кончила. Сейчас ведь без высшего образования нельзя, особенно культурному человеку. И, между прочим, мужчины очень это в женщинах ценят, правда? Тем более и за границу теперь с женами ездят. Мы с Витей в Болгарии были, в Венгрии, в Австрии даже.
Увлекаясь, Нина легко уходит в сторону от разговора. Это вообще, как вы уже заметили, редкая болтушка, кроме всех других ее достоинств, конечно.
— Но почему же все-таки Вера не хотела ехать лечиться летом? — спрашиваю я.
— Я же сказала: не знаю.
Но я ей почему-то не верю.
— Нина, — серьезно говорю я, — мы ведем не пустой разговор. И с моей стороны это не простое любопытство. Ведь мы до сих пор не знаем, что случилось с Верой. Но мы должны это узнать. И вы обязаны нам помочь.
Нина отворачивается и тихо говорит:
— Что случилось, что случилось… Нет ее — вот что случилось. Никогда я ее больше не увижу, не обниму. А как это случилось, уже все равно.
— Нет, не все равно, — возражаю я. — Если в этом кто-то виноват, он должен быть наказан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— Нет, — все так же хмуро отвечает Кузьмич. — Кто ж лучше тебя факты тут знает? Договоришься с Виктором Анатольевичем, и в конце дня допросите. А не сможет он, так по его поручению сам допросишь. Может, и я вырвусь, — насупившись, он трет ладонью затылок, потом достает из ящика стола сигарету, прикуривает от Петиной зажигалки и, разогнав рукой дым, продолжает: — Так. А теперь давайте-ка проверим еще разок план мероприятий по розыску и задержанию Мухина. Предварительный план, кстати говоря. Мы туда еще потом не один пунктик внесем. Да и Виктор Анатольевич авось что-нибудь подкинет, когда посмотрит. Но пока что так…
Кузьмич надевает очки и медленно, даже задумчиво читает пункт за пунктом.
Что ж, пока что мы вроде бы предусмотрели все возможное. Город уже закрыт. Оповещены все посты ГАИ, все милицейские посты и патрули на всех вокзалах, шоссе, аэропортах, на каждой станции, во всех населенных пунктах вокруг Москвы. Всюду ждут Мухина, всюду известны его приметы. Это сделано было еще ночью, через час после выстрела, и одновременно повсюду.
Но этого мало. Мухина ждут и в самой Москве, по всем известным нам адресам, и конечно, дома, и в окрестностях дома тоже. Правда, адресов тех, где возможно появление Мухина, нам пока известно немного. Все остальные или большую часть их Кузьмич, вероятно, надеется получить в ходе допроса задержанных ночью парней. Но и это еще не все. Мухина ждут и на работе, на автобазе, на железнодорожных путях и вокзальных службах, ждут в магазинах, где он привык не только разгружать товар, но и клянчить, вымогать водку. Тут тоже еще не все адреса известны, и допрос Зинченко поможет сделать нашу сеть покрепче и понадежней.
Да, сеть наброшена на город, неприметная для постороннего глаза, но, как видите, достаточно густая и крепкая. И убийца не уйдет. Это тот случай, когда он не может уйти. Он известен, и он неминуемо будет схвачен. Вопрос только во времени: через сутки или через неделю. Вот это и беспокоит Кузьмича, беспокоит всех нас. Преступник вооружен, крайне озлоблен, возбужден и потому чрезвычайно опасен. Невозможно укрыть, спасти всех от него, надо схватить и изолировать его от всех. И тут дорог каждый час, ибо каждый час может произойти трагедия, каждый час может оказаться для кого-то последним, пока вооруженный преступник остается на свободе. Вот сжатая до предела суть нашей работы, чертовой работы, проклятой и, по-моему, святой тоже.
Но лично у меня сейчас задача иная. В том деле, над которым я бьюсь, я не знаю пока имя убийцы, я даже не знаю, есть ли он вообще. Я пока иду как бы на ощупь от человека к человеку, от факта к факту.
Сейчас, например, мне предстоит встреча с Ниной Сорокиной, очень не простая встреча.
Нина должна приехать прямо на квартиру, где жила Вера. Помимо разговора со мной, я надеюсь, что Нина добавит к списку украденных вещей, составленному со слов Полины Ивановны, еще что-нибудь. Да, тяжкая потеря обрушилась на молодую женщину, и не легким будет ее приезд на квартиру погибшей сестры. Без страданий и слез здесь не обойдется. И я по дороге готовлю себя ко всяким тяжелым сценам.
Первое, что я отмечаю в Нине, это ее пунктуальность. Она приезжает точно, как обещала, к двенадцати. Второе, что бросается сразу в глаза, это то, что она действительно очень хороша собой, особенно в этой дорогой меховой шубке, ярко-красном кашне и кокетливой, тоже меховой шапочке. Движения ее порывисты и решительны, видно, что она привыкла командовать, по праву всех хорошеньких женщин, очевидно. Ярко подведенные глаза ее сейчас смотрят грустно и строго, но вообще-то лицо у нее улыбчивое, лукавое, хотя и несколько грубоватое.
Я помогаю Нине снять пальто, и она остается в красивом темно-зеленом платье. На груди у нее большой, замысловатый янтарный кулон на тонкой цепочке. На пальцах обеих рук я замечаю несколько довольно дорогих, по-моему, колец с крупными камнями.
Нина машинально поправляет перед зеркалом в передней вьющиеся каштановые волосы и нерешительно направляется в комнату Веры.
Остановившись на пороге, она с испугом оглядывается и всплескивает руками:
— Господи, что же это?!
Не замечая меня, Нина кидается к шкафу, распахивает его створки и гневно оглядывает сиротливые, пустые вешалки. Потом она торопливо, один за другим, выдвигает ящики, заглядывает в них. Губа у нее нервно закушена, глаза сухие и сердитые.
— Все забрали! Ну, все совершенно!..
Я показываю ей список.
— Да тут половина! — горестно восклицает Нина. — И той нет. Вы пишите, пишите! Я же ее, как куколку, одевала. Мне ничего для родной сестренки не жалко было. Надька, соседка ее, умирала от зависти.
Она неожиданно всхлипывает.
— Что же, Вера сама одеться не могла? — осторожно спрашиваю я.
— Ах, что она могла! — Нина досадливо машет рукой. — Она у нас какая-то блаженная была. Или, как Витя говорит, идеалистка. Это мой муженек, к вашему сведению.
И Нина принимается диктовать мне, что еще украдено из комнаты Веры. Список получается солидный. Нина очень подробно описывает каждую вещь. Как это все у нее в голове умещается, я не понимаю.
— Ну вот. Теперь, кажется, все, — наконец объявляет Нина, в последний раз обходя комнату.
Мы усаживаемся на тахту, закуриваем, и я спрашиваю:
— Что же, Вера была такая непрактичная?
— Еще какая! Вы себе просто представить не можете. Мучение с ней было. И в смысле вещей ничего ей, видите ли, не надо! И в смысле личной жизни. Все витала где-то в облаках и принца ждала. Нет, нет! Вы только не подумайте! — горестно восклицает Нина. — Я Верочку не осуждаю. Папка наш ее очень напугал, когда нас бросил. Представляете, в артистку влюбился? Разве это любовь? Она же каждый день в театре страсть к кому-то из мужчин переживает. А это бесследно не проходит. Вот у них и мужья, как перчатки. Ну, и нашего папку эта артисточка бросила.
— Отец ваш сейчас жив?
— Не знаю, — Нина хмурится. — Он давно нам не отец.
— Ну, а Вера так принца и не встретила? — спрашиваю я.
— Теперь, знаете, другие принцы, — рассудительно говорит Нина. — Верочка никак не хотела этого понять. Вот мой Витя — это принц! Он же сделает все, что я захочу. И достанет все. Как у О'Генри я недавно читала. Помните? Она среди зимы захотела персик. И ее возлюбленный — он гангстер был
— достал. Даже стрелял в кого-то. Вот это любовь. А она говорит: «Я же просила апельсин». Представляете?
— Почему вы думаете, что Вера ждала какого-то принца? — интересуюсь я.
— Как — почему? Она же говорила. И вообще… Она очень чувствительная была. Знаете, над книжкой даже иногда плакала. Это уж совсем смешно. В наш век. Сейчас книжки пишут, чтобы горизонт расширять, а не плакать над ними. Вы со мной согласны? Витя говорит, что нервные клетки надо беречь. Нервные клетки не восстанавливаются. Вы про это когда-нибудь слышали?
— Да, слыхал.
— Вот, вот. Я, например, люблю книги, где большая любовь, благородная, чистая, чтобы хоть на минуту забыться, унестись. А философия, она для пожилых. А Верочка вот по-другому смотрела. Она говорила, есть люди интеллигентные, образованные, а есть полуинтеллигентные, полуобразованные. И вот эти «полу», значит, опаснее, чем совсем необразованные. Чепуха, правда? Хорошо одеться, красиво квартиру обставить — это что, не интеллигентность разве? В человеке все должно быть красиво — и тело, и душа, и одежда. Это же Горький сказал. Или Чехов, я точно не помню. Но разве теперь я Верочке что-нибудь докажу? — Нина глотает слезы. — Разве она меня услышит?
Ох, что-то много было недосказано и недоспорено между сестрами. И это даже сейчас гложет Нину, не дает ей покоя.
Вот ушла из жизни тихая, скромная, мечтательная, совсем непрактичная девушка, а с каким волнением и беспокойством, что ли, вспоминают ее самые разные люди, словно растревожила она их чем-то.
— Скажите, — снова спрашиваю я, — а были у Веры какие-нибудь неприятности в последнее время? Или какая-нибудь беда?
— Вы знаете, — Нина поднимает на меня полные слез глаза, — она же из всего делала трагедию, из каждого пустяка.
— Ну, например.
— Например? Вот хотя бы поухаживает за ней ее начальник, подарок какой-нибудь сделает. Уже трагедия. И брать, конечно, не желает. А ведь он тоже мужчина. Ему молодая и красивая женщина не безразлична. И что тут такого, правда?
— Подарок подарку рознь, — туманно отвечаю я.
— Вот именно! — подхватывает Нина и даже всплескивает руками. — Ведь не дом, не автомобиль дарит. Не разорится из-за нее. Только ради внимания, пустяк какой-нибудь.
— Что же он ей, например, дарил?
— Пытался. Я же вам говорю: она ничего не принимала.
— Ну, пытался.
— Прелестную сумочку, например. Мы потом такую у одной иностранки видели, Вера мне показала. Умереть можно, какая сумочка. Ну, что еще? Да? Шкурку на воротник хотел подарить. Норку. Ему откуда-то привезли. Ну, всякую мелочь еще. То помаду, то пудру заграничную. А однажды путевку хотел подарить.
— Дорогие, однако, подарки, — замечаю я.
— Вы что думаете, у них связь была? — оскорбляется Нина.
— Ну что вы! Просто удивляюсь.
Я и в самом деле удивляюсь. С какой стати Меншутин преподносил своей секретарше такие подарки? Пытался ухаживать? Уж не из-за этого ли… Да нет, чепуха! Она его благополучно отшила, после чего он даже познакомил ее с женой и разыгрывал из себя эдакого старшего друга. Ну, была минутная слабость у человека, увлекся. А потом одумался. С кем не случается! Да, конечно, скорей всего так и было.
— Кто еще за Верой ухаживал, вы не знаете?
— Нет, — грустно качает головой Нина и, вздохнув, снова достает сигареты.
Прикурив, она глубоко и жадно затягивается. Глаза ее по-прежнему полны слез. Она все-таки любила сестру и тяжело переживает случившееся.
— Верочка была ужасно скрытной, — вздохнув, говорит Нина. — Она все в себе переживала, словечка из нее не вытянешь. Мамочка наша ей всегда говорила, когда еще детьми были: «Не молчи, расскажи, самой легче будет». А Верочка сожмет губки, насупится, так и уходит. Она еще, знаете, очень гордая была, — добавляет Нина таким тоном, словно сообщает о каком-то пороке или физическом недостатке.
И тон этот напоминает мне совсем о другом.
— Кажется, Вера больна была? И путевку ей трудно было достать в этом году летом?
— Кто это вам сказал? — снова оскорбляется Нина. — Да Витя любую путевку ей мог достать! Куда хотите.
— Почему же она не поехала летом?
— Не хотела.
— Может быть, начальник не отпустил?
— Да вы что? Он ее просто упрашивал. Господи, мне бы такого начальника.
— А у вас какой? — улыбаюсь я.
— У меня старый дурак, который без меня давно бы в тюрьму сел, — резко отвечает Нина.
— Ого! Кем же вы работаете?
— Бухгалтером.
— А ваш муж?
— Он экономист, — неожиданно скромно отвечает Нина. — Кончил Плехановский. Я, между прочим, тоже в этом году его кончила. Сейчас ведь без высшего образования нельзя, особенно культурному человеку. И, между прочим, мужчины очень это в женщинах ценят, правда? Тем более и за границу теперь с женами ездят. Мы с Витей в Болгарии были, в Венгрии, в Австрии даже.
Увлекаясь, Нина легко уходит в сторону от разговора. Это вообще, как вы уже заметили, редкая болтушка, кроме всех других ее достоинств, конечно.
— Но почему же все-таки Вера не хотела ехать лечиться летом? — спрашиваю я.
— Я же сказала: не знаю.
Но я ей почему-то не верю.
— Нина, — серьезно говорю я, — мы ведем не пустой разговор. И с моей стороны это не простое любопытство. Ведь мы до сих пор не знаем, что случилось с Верой. Но мы должны это узнать. И вы обязаны нам помочь.
Нина отворачивается и тихо говорит:
— Что случилось, что случилось… Нет ее — вот что случилось. Никогда я ее больше не увижу, не обниму. А как это случилось, уже все равно.
— Нет, не все равно, — возражаю я. — Если в этом кто-то виноват, он должен быть наказан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61