до войны не успел, после войны вроде уже поздно было, семья — пять ребятишек, где тут учиться? Но и на пенсию никто пока Константина Прокофьевича отправлять не спешит, да и сам он не торопится, хотя если и не по возрасту, то уж по стажу работы он мог оформить ее уже лет десять или пятнадцать тому назад. А не спешит руководство проститься с Сухаревым не случайно. Ибо это оказался прирожденный оперативник, талант, каких мало, с таким поразительным чутьем и пониманием человеческой психологии и поступков людей, с таким знанием всех сложностей, трудностей, неожиданностей и кажущихся нелепостей нашей жизни, с таким умением располагать к себе самых разных людей, вызывать уважение и доверие, что Константину Прокофьевичу удавалось «поднимать», то есть раскрывать, дела, об которые все уже, что называется, обломали зубы и ногти.
А с виду… Нет, вы бы только посмотрели с виду на Константина Прокофьевича, и лучше всего даже не здесь, на работе, а, допустим, на улице. Вы бы непременно решили, что этот пожилой невзрачный, скромно одетый дяденька приехал первый раз в столицу из «глубинки», и потому он такой простоватый, добренький, улыбчивый и внутренне спокойный какой-то, основательный, не то что нервные, торопливые москвичи. С ним хочется не официальный разговор вести, а выпить где-нибудь в тихом месте и, пригорюнившись, изливать Душу.
Ну, а мы привыкли прислушиваться к мнению Константина Прокофьевича. Вот и сейчас мы с ним вполне согласны. Действительно, главным сейчас является поиск этих «прохиндеев-грузчиков». Завтра, может быть, что-то другое будет главным, а сегодня это.
В самом деле, почему Зинченко и Мухин не являются домой ночевать? Грузят ночью какие-нибудь вагоны на железной дороге? Ну, а почему они не являются домой утром? И на работу тоже последние два дня не показываются. Почему? И это им сходит с рук, прохиндеям. Как нам объяснили, грузчиков страшным образом не хватает. И прогуливают они часто, и пьют. Но начальство старается, если можно, этого не заметить. Выгнать-то легко, а где взять других? Вот и эта пара — Зинченко и Мухин — тоже не подарок, а увольнять их как будто не собираются, хоть и не являются они второй день на работу. Но нам найти их необходимо, и как можно быстрее. Может быть, они хотя бы сегодня явятся домой ночевать? А возможно, их жены что-то наконец узнали о своих муженьках?
В конце концов мы решаем, что надо ехать снова к Зинченко и Мухину домой, сейчас ехать, немедленно, и ждать их там хоть до утра. Другого выхода нет.
Я звоню Кузьмичу и докладываю ему наше решение.
— Бесполезное это дело, — сухо отрезает он, — в доме их ждать. Каждую ночь будете дежурить, что ли? А между прочим, и там и там — семьи. На следующий день вся округа будет знать, что милиция у них по ночам дежурит. Тут надо по-другому. Надо, пожалуй, организовать засаду где-то невдалеке.
— Но мы хоть эту ночь…
— Я говорю: бесполезно. И даже вредно.
Но меня охватывает раздражение и упрямство. Хуже-то от этого, во всяком случае, не будет. И какой слух? Ведь одну ночь всего мы там побудем. А вот польза вполне возможна. Так я и говорю Кузьмичу. Но он больше ориентируется, кажется, не на мои слова, а на то, как я их произношу.
— Не лезь в бутылку, Лосев, — сердито говорит он. — И слушай, что тебе говорят. Отправляйтесь-ка по домам.
— А я вам ручаюсь! — почти кричу я. — Надо же познакомиться с обстановкой там.
— Надо. Но для этого не требуется ночевать там. Ну, и хватит, Лосев. Мне твои ручательства не нужны.
— Я не согласен, Федор Кузьмич. Как хотите, — с раздражением говорю я.
— Дыхнуть самостоятельно не даете.
Это моя первая крупная стычка с Кузьмичом, и я сам удивляюсь, как это меня вдруг повело на нее. Видимо, удивляется и Кузьмич.
— Дыхнуть, говоришь, не даю? Гм… Ну ладно. Попробуйте. Учиться надо и на ошибках. Дай-ка мне адреса, куда едете…
Я кончаю разговор. Товарищи мои давно поняли его характер и теперь смотрят на меня с немалым уважением. Вступить в такой отчаянный спор с Кузьмичом не каждый решится. Я же очень горд одержанной победой, но стараюсь это не показывать.
Мы уславливаемся, что к Зинченко — тому низенькому, в телогрейке, который нес водку, — поедут Сухарев и Володя, а ко второму, Мухину, — Гриша Волович и я.
Честно вам скажу, что, пока мы все это обсуждали и решали, я как-то не задумывался, что меня ждет бессонная тревожная ночь в чужом и отнюдь не гостеприимном доме, что на улице холод и слякоть, и пронзительно свистит за окном ветер, и живет этот Мухин у черта на куличках, я и не слышал никогда про такую улицу или проезд.
Да, я только сейчас в полной мере осознаю, какая мерзкая перспектива ожидает меня. Впрочем, на работе мы обычно находимся в таком состоянии предельного напряжения и психологической готовности к любому повороту событий, что всякая неожиданность воспринимается нами как вполне естественная. Так и на этот раз. Надо только позвонить домой и предупредить моих, что ночевать я не явлюсь. Ну, а Светку можно пока об этом не предупреждать. И звонить ей отсюда неудобно. Разговор у нас всегда получается слишком… Ну, как бы это сказать? Личным, что ли. Словом, неудобно.
И потому я звоню только домой, своим старикам. Тут можно быть деловитым и кратким. Мама, конечно, первым делом спрашивает, хорошо ли я одет, и дает всякие ценные советы, как уберечься от простуды, хотя я прекрасно понимаю, что ее куда больше волнуют неведомые и потому кажущиеся особенно опасными события, в которых я этой ночью должен участвовать. Мама никак не может к этому привыкнуть.
После меня звонят по очереди домой все участники этой ночной операции.
Я тем временем проверяю пистолет, которым, слава богу, давно уже не пользовался. Будем надеяться, что и на этот раз воспользоваться им не придется. Тем не менее проверяю я его весьма тщательно.
И вот мы едем с Гришей в дежурной машине по вечерней, залитой огнями Москве. Путь наш далекий, в сторону Южного порта и еще дальше.
За это время Гриша успевает мне кое-что рассказать о Федоре Мухине. В местном отделении милиции его, оказывается, хорошо знают. Это отпетая личность. У него уже есть судимость за кражу, и он около трех лет отбывал наказание в колонии. Прописали его снова в Москве, только поверив его клятвенным заверениям, устным и письменным, что он не только сам ничем больше не нарушит общественный порядок, но и бывшим своим дружкам не позволит это делать. Не последнее значение имело и то обстоятельство, что в Москве проживала его семья — старуха мать и жена с двумя детьми. Мыслимое ли дело было им сниматься вслед за ним в чужие края? А с другой стороны, факты подтверждали, впрочем, и так очевидную истину, что человек, возвращаясь из заключения в родную семью, в знакомый коллектив на работе, легче становится на ноги, чем один-одинешенек в чужом городе.
Однако с Мухиным все получилось неудачно. Вернулся он домой года два назад. На фабрику, где раньше, до ареста, работал слесарем, он поступить не пожелал. Стал перебиваться случайными заработками, пьянствовать, появились и соответствующие дружки. От благих его намерений и клятв остались только корявые заявления в отделении милиции, где на него давно уже махнули рукой, как на помощника в борьбе с преступностью, и старались только уследить, чтобы он сам не совершил какого-либо преступления. Дважды за это время он все же отбывал административные наказания за пьяные скандалы и драки, первый раз семь суток, второй — пятнадцать. Силой Мухина бог не обидел, здоровяк он отменный, к тому же задира и наглец, а когда напьется, то, говорят, такая в нем лютая злость просыпается, что страшно к нему подойти — убьет. Семья от него стонет и плачет. А слушается он, оказывается, только мать, в пьяном виде даже больше, чем в трезвом. Мать — старуха молчаливая, злющая и твердая как кремень. Жена уж сколько раз от Мухина собиралась уходить, но старуха не отпускает, и та ей подчиняется.
Вот какие интересные подробности сообщает мне Гриша, пока наша машина несется по знакомым, а потом уже и мало или совсем незнакомым улицам, то ярко освещенным, людным, широким, а то и пустынным, полутемным, кривым и узким.
Улицы становятся все темнее и пустыннее. Мы забираемся в какой-то совсем далекий и удивительно старый район. Кругом лишь одноэтажные или двухэтажные домики, длинные темные заборы каких-то складов и фабричонок. Кое-где улицы вовсе не асфальтированы, и машину кидает на булыжных ухабах.
Водитель сбрасывает газ, и мы еле ползем, всматриваясь в названия улиц на перекрестках и в номера домов. Прохожих не видно, и спросить дорогу не у кого.
Изрядно проплутав по кривым темным улочкам, мы наконец обнаруживаем нужный нам проезд. В нем всего-то два дома, а по другой стороне тянется длинный, местами покосившийся забор. Один из двух домов тот, который нам нужен. Вернее, номер тот, а под этим номером, оказывается, числится целых пять или шесть «строений».
К счастью, здесь нам попадаются двое прохожих, и после осторожных, не вызывающих подозрений и любопытства расспросов, ибо эти люди сами живут где-то поблизости и могут знать Мухина, мы выясняем кое-какие детали местной топографии и некоторые имена. Мухин в разговоре, естественно, даже не упоминается.
Затем мы стучим в один из домиков и после такого же осторожного разговора выясняем, что нам нужно «строение No 3». Этот ушедший в землю домишко расположен в самой глубине обширного темного двора.
Машину мы вынуждены отпустить, и у нас такое ощущение, что вместе с ней обрывается последняя связь с внешним миром.
Но идти прямо в это «строение» и спрашивать Федьку тоже нельзя. Сперва следует хоть бегло осмотреть этот огромный темный двор. Мало ли что может произойти, и предварительное изучение «места действия» стало у нас законом.
Мы медленно обходим двор, приглядываемся, прислушиваемся, запоминаем. Двор хотя и большой, но совсем не просторный, и так и эдак расположились в нем большие и малые сараи и сарайчики, то и дело образуя темные закоулки и тупики. Да и сами «строения» разбросаны по двору без всякого порядка. Одно из них оказывается двухэтажным, каменным, а остальные деревянные, в один этаж. Из некоторых окон струятся в темный двор золотистые полоски света и слышатся голоса. К каждому домику прилепились еще какие-то пристройки, крылечки с навесом.
Вскоре мы устанавливаем, что двор имеет несколько выходов на соседние улицы и в окружающие дворы.
Теперь, пожалуй, настало время направиться и к «строению No 3», где живет Федор Мухин. Знакомство с местной топографией можно считать законченным. Ноги у нас уже отсырели от шлепанья в темноте по глубокой грязи и мокрому снегу, и сами мы изрядно продрогли.
В этот момент из-за какого-то сарая появляется невысокая, темная фигура в расстегнутом пальто и ушанке набекрень. Судя по пружинистым, быстрым движениям, человек весьма молод. Об этом можно судить и по задиристому, нагловатому тону, каким он нас окликает:
— Эй, парни! Чего тут вынюхиваете, гады?
— Чего лаешься? — отвечает Гриша миролюбиво. — По-человечески не умеешь?
— Ха! Культурный какой, — презрительно усмехается парень. — Кого, спрашиваю, ищете?
— Да Федька нужен…
— Это который?
— А у вас их тут сколько?
— Хватает. Вот я, к примеру, тоже Федька.
— Ты? Мелковат ты для Федьки, — смеется Гриша. — Нам бы побольше нужен.
— Ах, побольше… — загадочно произносит парень. — Есть у нас такой.
— Не знаешь, часом, где он? — в свою очередь спрашивает Гриша. — Дело у нас к нему. К Федьке Мухину, конечно.
Я молча стою за спиной у Гриши и безуспешно стараюсь разглядеть встретившегося нам парня. В первый момент он чуть выставился под косой луч света из недалекого окна, но тут же поспешно отступил в тень. Подозрительно это. Учуял что-то опасное в нас? Боится, что его узнают?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
А с виду… Нет, вы бы только посмотрели с виду на Константина Прокофьевича, и лучше всего даже не здесь, на работе, а, допустим, на улице. Вы бы непременно решили, что этот пожилой невзрачный, скромно одетый дяденька приехал первый раз в столицу из «глубинки», и потому он такой простоватый, добренький, улыбчивый и внутренне спокойный какой-то, основательный, не то что нервные, торопливые москвичи. С ним хочется не официальный разговор вести, а выпить где-нибудь в тихом месте и, пригорюнившись, изливать Душу.
Ну, а мы привыкли прислушиваться к мнению Константина Прокофьевича. Вот и сейчас мы с ним вполне согласны. Действительно, главным сейчас является поиск этих «прохиндеев-грузчиков». Завтра, может быть, что-то другое будет главным, а сегодня это.
В самом деле, почему Зинченко и Мухин не являются домой ночевать? Грузят ночью какие-нибудь вагоны на железной дороге? Ну, а почему они не являются домой утром? И на работу тоже последние два дня не показываются. Почему? И это им сходит с рук, прохиндеям. Как нам объяснили, грузчиков страшным образом не хватает. И прогуливают они часто, и пьют. Но начальство старается, если можно, этого не заметить. Выгнать-то легко, а где взять других? Вот и эта пара — Зинченко и Мухин — тоже не подарок, а увольнять их как будто не собираются, хоть и не являются они второй день на работу. Но нам найти их необходимо, и как можно быстрее. Может быть, они хотя бы сегодня явятся домой ночевать? А возможно, их жены что-то наконец узнали о своих муженьках?
В конце концов мы решаем, что надо ехать снова к Зинченко и Мухину домой, сейчас ехать, немедленно, и ждать их там хоть до утра. Другого выхода нет.
Я звоню Кузьмичу и докладываю ему наше решение.
— Бесполезное это дело, — сухо отрезает он, — в доме их ждать. Каждую ночь будете дежурить, что ли? А между прочим, и там и там — семьи. На следующий день вся округа будет знать, что милиция у них по ночам дежурит. Тут надо по-другому. Надо, пожалуй, организовать засаду где-то невдалеке.
— Но мы хоть эту ночь…
— Я говорю: бесполезно. И даже вредно.
Но меня охватывает раздражение и упрямство. Хуже-то от этого, во всяком случае, не будет. И какой слух? Ведь одну ночь всего мы там побудем. А вот польза вполне возможна. Так я и говорю Кузьмичу. Но он больше ориентируется, кажется, не на мои слова, а на то, как я их произношу.
— Не лезь в бутылку, Лосев, — сердито говорит он. — И слушай, что тебе говорят. Отправляйтесь-ка по домам.
— А я вам ручаюсь! — почти кричу я. — Надо же познакомиться с обстановкой там.
— Надо. Но для этого не требуется ночевать там. Ну, и хватит, Лосев. Мне твои ручательства не нужны.
— Я не согласен, Федор Кузьмич. Как хотите, — с раздражением говорю я.
— Дыхнуть самостоятельно не даете.
Это моя первая крупная стычка с Кузьмичом, и я сам удивляюсь, как это меня вдруг повело на нее. Видимо, удивляется и Кузьмич.
— Дыхнуть, говоришь, не даю? Гм… Ну ладно. Попробуйте. Учиться надо и на ошибках. Дай-ка мне адреса, куда едете…
Я кончаю разговор. Товарищи мои давно поняли его характер и теперь смотрят на меня с немалым уважением. Вступить в такой отчаянный спор с Кузьмичом не каждый решится. Я же очень горд одержанной победой, но стараюсь это не показывать.
Мы уславливаемся, что к Зинченко — тому низенькому, в телогрейке, который нес водку, — поедут Сухарев и Володя, а ко второму, Мухину, — Гриша Волович и я.
Честно вам скажу, что, пока мы все это обсуждали и решали, я как-то не задумывался, что меня ждет бессонная тревожная ночь в чужом и отнюдь не гостеприимном доме, что на улице холод и слякоть, и пронзительно свистит за окном ветер, и живет этот Мухин у черта на куличках, я и не слышал никогда про такую улицу или проезд.
Да, я только сейчас в полной мере осознаю, какая мерзкая перспектива ожидает меня. Впрочем, на работе мы обычно находимся в таком состоянии предельного напряжения и психологической готовности к любому повороту событий, что всякая неожиданность воспринимается нами как вполне естественная. Так и на этот раз. Надо только позвонить домой и предупредить моих, что ночевать я не явлюсь. Ну, а Светку можно пока об этом не предупреждать. И звонить ей отсюда неудобно. Разговор у нас всегда получается слишком… Ну, как бы это сказать? Личным, что ли. Словом, неудобно.
И потому я звоню только домой, своим старикам. Тут можно быть деловитым и кратким. Мама, конечно, первым делом спрашивает, хорошо ли я одет, и дает всякие ценные советы, как уберечься от простуды, хотя я прекрасно понимаю, что ее куда больше волнуют неведомые и потому кажущиеся особенно опасными события, в которых я этой ночью должен участвовать. Мама никак не может к этому привыкнуть.
После меня звонят по очереди домой все участники этой ночной операции.
Я тем временем проверяю пистолет, которым, слава богу, давно уже не пользовался. Будем надеяться, что и на этот раз воспользоваться им не придется. Тем не менее проверяю я его весьма тщательно.
И вот мы едем с Гришей в дежурной машине по вечерней, залитой огнями Москве. Путь наш далекий, в сторону Южного порта и еще дальше.
За это время Гриша успевает мне кое-что рассказать о Федоре Мухине. В местном отделении милиции его, оказывается, хорошо знают. Это отпетая личность. У него уже есть судимость за кражу, и он около трех лет отбывал наказание в колонии. Прописали его снова в Москве, только поверив его клятвенным заверениям, устным и письменным, что он не только сам ничем больше не нарушит общественный порядок, но и бывшим своим дружкам не позволит это делать. Не последнее значение имело и то обстоятельство, что в Москве проживала его семья — старуха мать и жена с двумя детьми. Мыслимое ли дело было им сниматься вслед за ним в чужие края? А с другой стороны, факты подтверждали, впрочем, и так очевидную истину, что человек, возвращаясь из заключения в родную семью, в знакомый коллектив на работе, легче становится на ноги, чем один-одинешенек в чужом городе.
Однако с Мухиным все получилось неудачно. Вернулся он домой года два назад. На фабрику, где раньше, до ареста, работал слесарем, он поступить не пожелал. Стал перебиваться случайными заработками, пьянствовать, появились и соответствующие дружки. От благих его намерений и клятв остались только корявые заявления в отделении милиции, где на него давно уже махнули рукой, как на помощника в борьбе с преступностью, и старались только уследить, чтобы он сам не совершил какого-либо преступления. Дважды за это время он все же отбывал административные наказания за пьяные скандалы и драки, первый раз семь суток, второй — пятнадцать. Силой Мухина бог не обидел, здоровяк он отменный, к тому же задира и наглец, а когда напьется, то, говорят, такая в нем лютая злость просыпается, что страшно к нему подойти — убьет. Семья от него стонет и плачет. А слушается он, оказывается, только мать, в пьяном виде даже больше, чем в трезвом. Мать — старуха молчаливая, злющая и твердая как кремень. Жена уж сколько раз от Мухина собиралась уходить, но старуха не отпускает, и та ей подчиняется.
Вот какие интересные подробности сообщает мне Гриша, пока наша машина несется по знакомым, а потом уже и мало или совсем незнакомым улицам, то ярко освещенным, людным, широким, а то и пустынным, полутемным, кривым и узким.
Улицы становятся все темнее и пустыннее. Мы забираемся в какой-то совсем далекий и удивительно старый район. Кругом лишь одноэтажные или двухэтажные домики, длинные темные заборы каких-то складов и фабричонок. Кое-где улицы вовсе не асфальтированы, и машину кидает на булыжных ухабах.
Водитель сбрасывает газ, и мы еле ползем, всматриваясь в названия улиц на перекрестках и в номера домов. Прохожих не видно, и спросить дорогу не у кого.
Изрядно проплутав по кривым темным улочкам, мы наконец обнаруживаем нужный нам проезд. В нем всего-то два дома, а по другой стороне тянется длинный, местами покосившийся забор. Один из двух домов тот, который нам нужен. Вернее, номер тот, а под этим номером, оказывается, числится целых пять или шесть «строений».
К счастью, здесь нам попадаются двое прохожих, и после осторожных, не вызывающих подозрений и любопытства расспросов, ибо эти люди сами живут где-то поблизости и могут знать Мухина, мы выясняем кое-какие детали местной топографии и некоторые имена. Мухин в разговоре, естественно, даже не упоминается.
Затем мы стучим в один из домиков и после такого же осторожного разговора выясняем, что нам нужно «строение No 3». Этот ушедший в землю домишко расположен в самой глубине обширного темного двора.
Машину мы вынуждены отпустить, и у нас такое ощущение, что вместе с ней обрывается последняя связь с внешним миром.
Но идти прямо в это «строение» и спрашивать Федьку тоже нельзя. Сперва следует хоть бегло осмотреть этот огромный темный двор. Мало ли что может произойти, и предварительное изучение «места действия» стало у нас законом.
Мы медленно обходим двор, приглядываемся, прислушиваемся, запоминаем. Двор хотя и большой, но совсем не просторный, и так и эдак расположились в нем большие и малые сараи и сарайчики, то и дело образуя темные закоулки и тупики. Да и сами «строения» разбросаны по двору без всякого порядка. Одно из них оказывается двухэтажным, каменным, а остальные деревянные, в один этаж. Из некоторых окон струятся в темный двор золотистые полоски света и слышатся голоса. К каждому домику прилепились еще какие-то пристройки, крылечки с навесом.
Вскоре мы устанавливаем, что двор имеет несколько выходов на соседние улицы и в окружающие дворы.
Теперь, пожалуй, настало время направиться и к «строению No 3», где живет Федор Мухин. Знакомство с местной топографией можно считать законченным. Ноги у нас уже отсырели от шлепанья в темноте по глубокой грязи и мокрому снегу, и сами мы изрядно продрогли.
В этот момент из-за какого-то сарая появляется невысокая, темная фигура в расстегнутом пальто и ушанке набекрень. Судя по пружинистым, быстрым движениям, человек весьма молод. Об этом можно судить и по задиристому, нагловатому тону, каким он нас окликает:
— Эй, парни! Чего тут вынюхиваете, гады?
— Чего лаешься? — отвечает Гриша миролюбиво. — По-человечески не умеешь?
— Ха! Культурный какой, — презрительно усмехается парень. — Кого, спрашиваю, ищете?
— Да Федька нужен…
— Это который?
— А у вас их тут сколько?
— Хватает. Вот я, к примеру, тоже Федька.
— Ты? Мелковат ты для Федьки, — смеется Гриша. — Нам бы побольше нужен.
— Ах, побольше… — загадочно произносит парень. — Есть у нас такой.
— Не знаешь, часом, где он? — в свою очередь спрашивает Гриша. — Дело у нас к нему. К Федьке Мухину, конечно.
Я молча стою за спиной у Гриши и безуспешно стараюсь разглядеть встретившегося нам парня. В первый момент он чуть выставился под косой луч света из недалекого окна, но тут же поспешно отступил в тень. Подозрительно это. Учуял что-то опасное в нас? Боится, что его узнают?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61