И если политики были друг с другом весьма любезны, то восторга на улицах поубавилось, и скоро какие-то юнцы, будущие вояки, принялись швырять камнями во французов, а те в свой черед стали в ответ тыкать в них мечами, и в таких потасовках погибла дюжина флорентийцев. Не бойня, не даже сопротивление врагу – но хоть какое-то напоминание о былом духе Республики, ныне утраченном. Карл, осознав, что гостеприимство тает на глазах, и послушавшись совета Савонаролы, сказавшего, что Бог не оставит государя, если тот быстро отправится дальше, собрал свое войско, и в конце ноября французы двинулись в путь, провожаемые куда более жидкой толпой с куда меньшими церемониями. Последнее, наверное, объяснялось тем, что уходили они, забыв заплатить за постой, и наши гости, доблестные рыцари из Тулузы, не были исключением. Лжецы до мозга костей!
Два дня спустя мой муж, ночевавший дома все время, пока у нас квартировал французский отряд (как благородный человек, думавший о безопасности жены), тоже исчез.
Без него и без гостей-завоевателей палаццо сразу сделалось холодным и неприветливым. В комнатах царил мрак: деревянная обшивка от старости покрылась пятнами, гобелены были трачены молью, а окна чересчур малы, чтобы пропускать достаточно света. А так как я боялась, что одиночество вновь ввергнет меня в пучину жалости к самой себе, на следующее утро я разбудила Эрилу на рассвете, и мы вдвоем отправились бродить по городу, чтобы насладиться свежеобретенной свободой моей замужней жизни.
21
Тело на мосту Санта Тринита было свидетельством не только кровожадности, но и безумия. Оно висело на столбе рядом с маленькой часовней, и к тому времени, когда его обнаружили монахи, собаки уже наполовину обглодали труп. Эрила сказала, что единственное утешение – это то, что бедняга, скорее всего, был уже мертв, когда его терзали, хотя кто знает – даже если он и пытался кричать, когда из него выпускали кишки, кляп, забитый ему в рот, не позволил бы ему это сделать. Видимо, псы явились вскоре после ухода убийцы, потому что к тому времени, когда сюда пришли мы – новости дошли до рынка с рассветом, и нам лишь оставалось влиться в людской поток, – остатки внутренностей валялись вдоль булыжной мостовой. Стражники уже отогнали собак, хотя самые настырные из них все еще ошивались поблизости, опустив головы, припадая брюхом к земле, притворяясь равнодушными, хотя лапы у них подрагивали от нетерпения. Вдруг одна собака, не выдержав, рванулась мимо собравшейся толпы и ухватила цепкими челюстями кусок потрохов, но тут же, получив пинок, заскулила и не выпуская из зубов добычи, очутилась на середине моста.
С толпой стражники обращались не менее грубо, но оттеснить людей было невозможно. Эрила, крепко ухватив мою руку, не подпускала меня слишком близко к телу. Ее пугало мое любопытство – его последствий она страшилась больше, чем самого зрелища: окажись она здесь одна, давно бы уже пробралась в первые ряды зевак. Что касается меня, то конечно же при виде растерзанного трупа все у меня внутри перевернулось – ведь в родительском доме меня так берегли, что я даже ни разу не присутствовала на публичной казни, – но я заставила себя преодолеть отвращение. Не для того я заплатила такую цену за свободу, чтобы укрыться за стенами дома при первой же встрече с кровью и жестокостью. Да и вообще я была любопытна – если только слово «любопытство» здесь уместно…
– Разве ты не понимаешь, Эрила? – нетерпеливо спросила я ее. – Ведь это уже пятый!
– Пятый кто?
– Пятый труп – с тех пор, как умер Лоренцо.
– Да о чем это вы? – зацокала она на меня. – Люди гибнут на улицах каждый день. Слишком много книжек читаете, вот и не замечаете ничего.
– Да нет же! Ты сама подумай: девушка у Санта Кроче, мужчина с женщиной в Санто Спирито, чьи тела потом перевезли в Импрунету, а потом тот юноша у Баптистерия, три недели назад. Все они были убиты в церкви или рядом с церковью, и все были страшно изувечены. Между этими убийствами должна быть связь!
Эрила рассмеялась:
– Связь? А грех? Две шлюхи, один шлюхин дружок, содомит и сводник. Быть может, все они спешили на исповедь? Во всяком случае, тот, кто это сделал, избавил уши монахов от грязных рассказов.
– Что ты хочешь этим сказать? Ты разве его знаешь?
– Его все знают. Думаешь, почему тут такая толпа собралась? Это Марсилио Транколо. Что бы тебе ни понадобилось, Транколо все может раздобыть. Вернее, мог. Вино, кости, женщины, мужчины, молоденькие мальчики – все у него было припасено в надежном месте и по справедливой цене. Это самый знаменитый сводник Флоренции. Я слыхала, последние две недели он с ног сбивался, поставляя товар иноземцам. Что ж, он теперь в отличной компании в аду окажется, не стоит сомневаться. Эй! – вскрикнула она и залепила пощечину какому-то мужчине, который налег на нас, пытаясь пробиться поближе к зрелищу. – Попридержи лапы, скотина!
– А ты подвинь свою черную задницу! – прорычал он в ответ и снова пихнул ее. – Потаскуха! Нам не нужны на наших улицах бабы цвета дьявола. Берегись, не то в другой раз угодишь под ножик.
– Уж не раньше, чем твои яйца повиснут рядом с гербом Медичи, – пробормотала она и начала вместе со мной проталкиваться назад, выбираясь из толпы.
– Но Эрила…
– Что «но»? Я же вам говорила, здесь не место дамам. – Она уже рассердилась, так что теперь трудно было понять, что это – заботливость или страх. – Узнай ваша матушка, куда я вас водила, она бы велела меня повесить на другом столбе, рядом вон с ним!
Она увела меня с моста. На берегу народу было меньше, но когда мы добрались до площади Синьории, то снова попали в толпу. В первые дни после ухода французов эта площадь кишела горожанами, жаждавшими избрать новое правительство, чьим негласным главой стал бы Савонарола.
Теперь его сторонники важно заседали во Дворце Синьории, вводя новые законы, силою которых уповали превратить безбожный город в государство Божье. Из залов городского совета мост Санта-Тринита видно с высоты птичьего полета. Такой урок – наглядное доказательство того, что дьявол рыщет совсем близко, – должен был помочь им сосредоточиться на своей задаче.
За несколько следующих дней моя жажда бродить по городу буквально вымотала Эрилу.
– Да не могу я с вами целыми днями торчать на улице. У меня и в доме работы невпроворот. Да и вам надо бы чем-нибудь заниматься, если хотите стать настоящей хозяйкой.
Конечно, она все еще сердилась на меня за то, что я ничего не рассказала о своей брачной ночи, и потому мстила мне на свой лад – разными обидными мелочами. И не одна она. Теперь и домашние слуги как-то косо на меня посматривали. В первые дни после свадьбы я всячески разыгрывала роль жены, расспрашивая о расходах и раздавая приказы направо и налево. Но моя неуверенность выдавала меня, да и прислуга, годами управлявшаяся без хозяйки, отнюдь не дружелюбно восприняла мое детское вмешательство. Случалось, что я улавливала их смех у себя за спиной, словно они все знали о шутовском спектакле, который разыгрывался ради доброго имени моего мужа.
Чтобы не впасть в отчаяние, я удалялась в библиотеку. Спрятанная позади лоджии на верхнем этаже, подальше от сырости и наводнений, это была единственная комната во всем доме, где я чувствовала себя по-настоящему уютно. Там хранилось около сотни томов, и некоторые из них относились еще к началу столетия. Больше всего меня поразило издание первых переводов Платона, выполненных Фичино и заказанных самим Лоренцо Медичи, – еще и потому, что внутри я обнаружила посвящение, сделанное изящным почерком:
Кристофоро, чья любовь к учености почти столь же велика, что и любовь к красоте.
Ниже стояла дата – 1477 год, а я родилась год спустя. Если уж эта надпись – сама по себе настоящее произведение искусства, то кому еще она могла принадлежать, как не самому Лоренцо? Я глаз не могла оторвать от чернильных строк. Если бы Лоренцо не умер, то был бы сейчас примерно одних лет с моим мужем. Оказывается, муж был приближен ко двору даже больше, чем я думала. Если он вернется домой, то сколько любопытного я почерпну из его рассказов!
Я прочла несколько глав, все еще взволнованная происхождением этой книги, но, стыдно признаться, если еще несколько месяцев назад ее мудрость, несомненно, ослепила бы меня, то сейчас подобные философские тома словно отдавали дряхлостью; они по-прежнему вызывали почтение, но, казалось, утратили мощь, способность повлиять на мир, уже ушедший от них далеко вперед.
От книг я обратилась к изобразительному искусству. Боттичеллиево толкование Данте по-прежнему притягивало меня. Но большой шкаф, в котором мой муж хранил альбом с рисунками, был заперт, а когда я кликнула слугу мужа и спросила про ключи, тот ответил, что ничего не знает. Мне померещилось или он ухмыльнулся, когда сказал это?
Час спустя он принес мне куда более важную новость:
– К вам пришел посетитель, мадонна.
– Кто именно?
– Он пожал плечами:
– Какой-то мужчина. Он не назвал своего имени. Он ждет вас внизу.
Отец? Брат? Художник? Художник… Я почувствовала, что заливаюсь румянцем, и быстро поднялась.
– Проведите его в приемный зал.
Он стоял у окна, глядя на узкую улицу и башню напротив. Мы не виделись с той самой ночи накануне моей свадьбы, и если с тех пор мысли о нем и посещали меня, то я гасила их, как гасят алтарные свечи в конце мессы. Но теперь, оказавшись рядом с ним, я снова почувствовала прежний трепет. Выглядел он неважно. Он опять похудел, а его лицо, и раньше бледное, теперь приобрело цвет козьего сыра, и под глазами залегли темные тени. В его руки въелась краска, и я заметила, что он сжимает свернутые в трубку рисунки, обернутые в муслин. Мои рисунки. Мне вдруг стало трудно дышать.
– Располагайтесь, – сказала я, осторожно усевшись на один из жестких деревянных стульев моего мужа. – Не хотите ли присесть?
Он издал какой-то звук, который я истолковала как отказ, потому что он остался стоять. Что же это заставляет нас так волноваться в присутствии друг друга, делая обоих застенчивыми и неловкими? Как это сказала Эрила – невинность таит в себе больше ловушек, чем искушенность? Правда, теперь-то я уже не была невинной. Да и он – в том ли, в другом ли смысле – вряд ли невинен, подумалось мне, когда я вспомнила о его ночных зарисовках вспоротого человеческого тела с выпущенными внутренностями.
– Вы замужем, – выговорил он наконец и снова заслонился своей угрюмой робостью, будто щитом.
– Да, замужем.
– В таком случае, надеюсь, я не очень вас потревожил.
Я повела плечами:
– Да как меня можно потревожить? Теперь мое время безраздельно принадлежит мне самой. – Но я глаз не могла отвести от свитка у него в руке.
– А как дела в часовне? Вы приступили к росписи?
Он кивнул.
– Работа хорошо продвигается?
Он что-то пробормотал, но я ничего не разобрала, а потом сказал: – Я тут… Я принес вам вот это.
– И неуклюже вытянул в мою сторону руку с рисунками. Беря их, я почувствовала, что она слегка дрожит…
– Вы их посмотрели?
Он кивнул.
– И?..
– Поймите, я не судья здесь… но мне кажется… Мне кажется, что и глаз, и перо у вас не лишены меткости и правдивости.
Тут у меня внутри будто что-то подпрыгнуло, и хотя я понимала, что даже думать так – уже богохульство, на миг мне представилось, будто я – Пресвятая Дева, удостоенная благой вести, которая повергает меня и в радость, и в ужас.
– О!.. Вы в самом деле так думаете!.. Так вы мне поможете?
– Я…
– Но разве вы не понимаете? Я теперь замужем. А мой муж, который заботится о том, чтобы мне было хорошо, позволит вам давать мне уроки, учить приемам рисования. Пожалуй, я даже могла бы помогать вам в часовне. Я…
– Нет, нет! – Его охватила тревога столь же неистовая, как и моя радость.
– Это невозможно.
– Но почему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Два дня спустя мой муж, ночевавший дома все время, пока у нас квартировал французский отряд (как благородный человек, думавший о безопасности жены), тоже исчез.
Без него и без гостей-завоевателей палаццо сразу сделалось холодным и неприветливым. В комнатах царил мрак: деревянная обшивка от старости покрылась пятнами, гобелены были трачены молью, а окна чересчур малы, чтобы пропускать достаточно света. А так как я боялась, что одиночество вновь ввергнет меня в пучину жалости к самой себе, на следующее утро я разбудила Эрилу на рассвете, и мы вдвоем отправились бродить по городу, чтобы насладиться свежеобретенной свободой моей замужней жизни.
21
Тело на мосту Санта Тринита было свидетельством не только кровожадности, но и безумия. Оно висело на столбе рядом с маленькой часовней, и к тому времени, когда его обнаружили монахи, собаки уже наполовину обглодали труп. Эрила сказала, что единственное утешение – это то, что бедняга, скорее всего, был уже мертв, когда его терзали, хотя кто знает – даже если он и пытался кричать, когда из него выпускали кишки, кляп, забитый ему в рот, не позволил бы ему это сделать. Видимо, псы явились вскоре после ухода убийцы, потому что к тому времени, когда сюда пришли мы – новости дошли до рынка с рассветом, и нам лишь оставалось влиться в людской поток, – остатки внутренностей валялись вдоль булыжной мостовой. Стражники уже отогнали собак, хотя самые настырные из них все еще ошивались поблизости, опустив головы, припадая брюхом к земле, притворяясь равнодушными, хотя лапы у них подрагивали от нетерпения. Вдруг одна собака, не выдержав, рванулась мимо собравшейся толпы и ухватила цепкими челюстями кусок потрохов, но тут же, получив пинок, заскулила и не выпуская из зубов добычи, очутилась на середине моста.
С толпой стражники обращались не менее грубо, но оттеснить людей было невозможно. Эрила, крепко ухватив мою руку, не подпускала меня слишком близко к телу. Ее пугало мое любопытство – его последствий она страшилась больше, чем самого зрелища: окажись она здесь одна, давно бы уже пробралась в первые ряды зевак. Что касается меня, то конечно же при виде растерзанного трупа все у меня внутри перевернулось – ведь в родительском доме меня так берегли, что я даже ни разу не присутствовала на публичной казни, – но я заставила себя преодолеть отвращение. Не для того я заплатила такую цену за свободу, чтобы укрыться за стенами дома при первой же встрече с кровью и жестокостью. Да и вообще я была любопытна – если только слово «любопытство» здесь уместно…
– Разве ты не понимаешь, Эрила? – нетерпеливо спросила я ее. – Ведь это уже пятый!
– Пятый кто?
– Пятый труп – с тех пор, как умер Лоренцо.
– Да о чем это вы? – зацокала она на меня. – Люди гибнут на улицах каждый день. Слишком много книжек читаете, вот и не замечаете ничего.
– Да нет же! Ты сама подумай: девушка у Санта Кроче, мужчина с женщиной в Санто Спирито, чьи тела потом перевезли в Импрунету, а потом тот юноша у Баптистерия, три недели назад. Все они были убиты в церкви или рядом с церковью, и все были страшно изувечены. Между этими убийствами должна быть связь!
Эрила рассмеялась:
– Связь? А грех? Две шлюхи, один шлюхин дружок, содомит и сводник. Быть может, все они спешили на исповедь? Во всяком случае, тот, кто это сделал, избавил уши монахов от грязных рассказов.
– Что ты хочешь этим сказать? Ты разве его знаешь?
– Его все знают. Думаешь, почему тут такая толпа собралась? Это Марсилио Транколо. Что бы тебе ни понадобилось, Транколо все может раздобыть. Вернее, мог. Вино, кости, женщины, мужчины, молоденькие мальчики – все у него было припасено в надежном месте и по справедливой цене. Это самый знаменитый сводник Флоренции. Я слыхала, последние две недели он с ног сбивался, поставляя товар иноземцам. Что ж, он теперь в отличной компании в аду окажется, не стоит сомневаться. Эй! – вскрикнула она и залепила пощечину какому-то мужчине, который налег на нас, пытаясь пробиться поближе к зрелищу. – Попридержи лапы, скотина!
– А ты подвинь свою черную задницу! – прорычал он в ответ и снова пихнул ее. – Потаскуха! Нам не нужны на наших улицах бабы цвета дьявола. Берегись, не то в другой раз угодишь под ножик.
– Уж не раньше, чем твои яйца повиснут рядом с гербом Медичи, – пробормотала она и начала вместе со мной проталкиваться назад, выбираясь из толпы.
– Но Эрила…
– Что «но»? Я же вам говорила, здесь не место дамам. – Она уже рассердилась, так что теперь трудно было понять, что это – заботливость или страх. – Узнай ваша матушка, куда я вас водила, она бы велела меня повесить на другом столбе, рядом вон с ним!
Она увела меня с моста. На берегу народу было меньше, но когда мы добрались до площади Синьории, то снова попали в толпу. В первые дни после ухода французов эта площадь кишела горожанами, жаждавшими избрать новое правительство, чьим негласным главой стал бы Савонарола.
Теперь его сторонники важно заседали во Дворце Синьории, вводя новые законы, силою которых уповали превратить безбожный город в государство Божье. Из залов городского совета мост Санта-Тринита видно с высоты птичьего полета. Такой урок – наглядное доказательство того, что дьявол рыщет совсем близко, – должен был помочь им сосредоточиться на своей задаче.
За несколько следующих дней моя жажда бродить по городу буквально вымотала Эрилу.
– Да не могу я с вами целыми днями торчать на улице. У меня и в доме работы невпроворот. Да и вам надо бы чем-нибудь заниматься, если хотите стать настоящей хозяйкой.
Конечно, она все еще сердилась на меня за то, что я ничего не рассказала о своей брачной ночи, и потому мстила мне на свой лад – разными обидными мелочами. И не одна она. Теперь и домашние слуги как-то косо на меня посматривали. В первые дни после свадьбы я всячески разыгрывала роль жены, расспрашивая о расходах и раздавая приказы направо и налево. Но моя неуверенность выдавала меня, да и прислуга, годами управлявшаяся без хозяйки, отнюдь не дружелюбно восприняла мое детское вмешательство. Случалось, что я улавливала их смех у себя за спиной, словно они все знали о шутовском спектакле, который разыгрывался ради доброго имени моего мужа.
Чтобы не впасть в отчаяние, я удалялась в библиотеку. Спрятанная позади лоджии на верхнем этаже, подальше от сырости и наводнений, это была единственная комната во всем доме, где я чувствовала себя по-настоящему уютно. Там хранилось около сотни томов, и некоторые из них относились еще к началу столетия. Больше всего меня поразило издание первых переводов Платона, выполненных Фичино и заказанных самим Лоренцо Медичи, – еще и потому, что внутри я обнаружила посвящение, сделанное изящным почерком:
Кристофоро, чья любовь к учености почти столь же велика, что и любовь к красоте.
Ниже стояла дата – 1477 год, а я родилась год спустя. Если уж эта надпись – сама по себе настоящее произведение искусства, то кому еще она могла принадлежать, как не самому Лоренцо? Я глаз не могла оторвать от чернильных строк. Если бы Лоренцо не умер, то был бы сейчас примерно одних лет с моим мужем. Оказывается, муж был приближен ко двору даже больше, чем я думала. Если он вернется домой, то сколько любопытного я почерпну из его рассказов!
Я прочла несколько глав, все еще взволнованная происхождением этой книги, но, стыдно признаться, если еще несколько месяцев назад ее мудрость, несомненно, ослепила бы меня, то сейчас подобные философские тома словно отдавали дряхлостью; они по-прежнему вызывали почтение, но, казалось, утратили мощь, способность повлиять на мир, уже ушедший от них далеко вперед.
От книг я обратилась к изобразительному искусству. Боттичеллиево толкование Данте по-прежнему притягивало меня. Но большой шкаф, в котором мой муж хранил альбом с рисунками, был заперт, а когда я кликнула слугу мужа и спросила про ключи, тот ответил, что ничего не знает. Мне померещилось или он ухмыльнулся, когда сказал это?
Час спустя он принес мне куда более важную новость:
– К вам пришел посетитель, мадонна.
– Кто именно?
– Он пожал плечами:
– Какой-то мужчина. Он не назвал своего имени. Он ждет вас внизу.
Отец? Брат? Художник? Художник… Я почувствовала, что заливаюсь румянцем, и быстро поднялась.
– Проведите его в приемный зал.
Он стоял у окна, глядя на узкую улицу и башню напротив. Мы не виделись с той самой ночи накануне моей свадьбы, и если с тех пор мысли о нем и посещали меня, то я гасила их, как гасят алтарные свечи в конце мессы. Но теперь, оказавшись рядом с ним, я снова почувствовала прежний трепет. Выглядел он неважно. Он опять похудел, а его лицо, и раньше бледное, теперь приобрело цвет козьего сыра, и под глазами залегли темные тени. В его руки въелась краска, и я заметила, что он сжимает свернутые в трубку рисунки, обернутые в муслин. Мои рисунки. Мне вдруг стало трудно дышать.
– Располагайтесь, – сказала я, осторожно усевшись на один из жестких деревянных стульев моего мужа. – Не хотите ли присесть?
Он издал какой-то звук, который я истолковала как отказ, потому что он остался стоять. Что же это заставляет нас так волноваться в присутствии друг друга, делая обоих застенчивыми и неловкими? Как это сказала Эрила – невинность таит в себе больше ловушек, чем искушенность? Правда, теперь-то я уже не была невинной. Да и он – в том ли, в другом ли смысле – вряд ли невинен, подумалось мне, когда я вспомнила о его ночных зарисовках вспоротого человеческого тела с выпущенными внутренностями.
– Вы замужем, – выговорил он наконец и снова заслонился своей угрюмой робостью, будто щитом.
– Да, замужем.
– В таком случае, надеюсь, я не очень вас потревожил.
Я повела плечами:
– Да как меня можно потревожить? Теперь мое время безраздельно принадлежит мне самой. – Но я глаз не могла отвести от свитка у него в руке.
– А как дела в часовне? Вы приступили к росписи?
Он кивнул.
– Работа хорошо продвигается?
Он что-то пробормотал, но я ничего не разобрала, а потом сказал: – Я тут… Я принес вам вот это.
– И неуклюже вытянул в мою сторону руку с рисунками. Беря их, я почувствовала, что она слегка дрожит…
– Вы их посмотрели?
Он кивнул.
– И?..
– Поймите, я не судья здесь… но мне кажется… Мне кажется, что и глаз, и перо у вас не лишены меткости и правдивости.
Тут у меня внутри будто что-то подпрыгнуло, и хотя я понимала, что даже думать так – уже богохульство, на миг мне представилось, будто я – Пресвятая Дева, удостоенная благой вести, которая повергает меня и в радость, и в ужас.
– О!.. Вы в самом деле так думаете!.. Так вы мне поможете?
– Я…
– Но разве вы не понимаете? Я теперь замужем. А мой муж, который заботится о том, чтобы мне было хорошо, позволит вам давать мне уроки, учить приемам рисования. Пожалуй, я даже могла бы помогать вам в часовне. Я…
– Нет, нет! – Его охватила тревога столь же неистовая, как и моя радость.
– Это невозможно.
– Но почему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60