Кристофоро, ученый и аристократ, и его нежная супруга Алессандра, младшая дочь семейства Чекки, которая, едва выйдя из-под венца, шествовала сквозь прибывающие толпы, опираясь на руку мужа, и глаза ее сверкали, как граненое стекло, когда она вглядывалась в буйные уличные краски. А потом, когда они дошли до площади Собора, ему пришлось прижать ее к себе покрепче, чтобы провести сквозь людские массы к деревянным помостам, второпях возведенным вдоль дальней стены.
Там он вручил какому-то человеку два флорина (неслыханная цена! – но даже в пору бедствий Флоренция оставалась торговым городом), и муж с женой взобрались на самый верх и удобно устроились там. Оттуда им открывался вид не только на фасад Собора, но и на дорогу, откуда, меньше чем час спустя, должна была явиться первая в истории Флоренции – и наверняка единственная – армия завоевателей. Так мой муж сдержал данное им слово.
Он явился домой утром того дня, когда мы с Эрилой распаковывали мой сундук, то и дело прерываясь и подходя к окну, чтобы поглядеть, как поток людей стекается на площадь, но не пришел ко мне сразу, а передал через служанку, чтобы я не тревожилась: пока я ничего не пропустила, ему достоверно известно, что королевская рать многочисленна, но утомлена, так что войска приближаются к городу очень медленно и не войдут в него раньше закатного часа. Эта новость, совсем свежая, взбудоражила даже Эрилу. Что меня порадовало, потому что мы обе чувствовали себя несколько растерянно в новых ролях госпожи и служанки в этом сером, продуваемом сквозняками доме.
Наутро после свадебной ночи наше с ней общение ограничилось в основном жестами. Я в ту ночь прорисовала до зари, а потом долго отсыпалась, и не удивительно, что Эрила приняла это за свидетельство бурных супружеских трудов. Когда она осведомилась о моем здоровье, я ответила, что чувствую себя хорошо, и опустила глаза, давая понять, что больше ничего говорить не желаю. О, да я отдала бы все на свете за то, чтобы поделиться с ней! Мне отчаянно не хватало наперсницы – да ведь и прежде я рассказывала ей все, что со мной происходило. Но мои прежние секреты, маленькие секреты строптивой девчонки, не могли навредить никому, кроме меня самой. Да, мы были с ней очень близки, но она все-таки оставалась невольницей, и даже я понимала, что, окажись искушение слишком сильным, жажда посплетничать пересилит ее верность. Во всяком случае, такой довод привела я самой себе в тот день, проснувшись на брачном ложе среди разбросанных рисунков. Но пожалуй, если быть совсем честной – я и сама-то едва могла заставить себя вспомнить случившееся, не то что рассказать о нем кому-нибудь еще.
Потому-то, когда Кристофоро явился в то утро и застал нас перебирающими белье и наблюдающими в окно за толпами, она насторожилась, поднялась и оставила нас, даже не взглянув на моего мужа. Он подождал, когда за ней закроется дверь, а потом заговорил:
– Она с тобой накоротке, твоя служанка?
Я кивнула.
– Я рад. Она не даст тебе скучать. Но, надеюсь, ты не обо всем ей рассказываешь?
Это был вопрос, но прозвучал он как утверждение.
– Нет, – ответила я, – не обо всем.
Последовало молчание, и я снова занялась перекладываньем белья, кротко потупив взгляд. Он улыбнулся, как будто я и впрямь – любимая молодая женушка, протянул мне руку, и так мы с ним вдвоем спустились по лестнице и вышли в уличную толпу.
Будь я королем Франции, я осталась бы очень довольна тем впечатлением, которое произвело мое появление на моих новых подданных. Впрочем, пожалуй, я бы наказала своих полководцев за то, что они не начали триумфальное шествие раньште, поскольку к его вступлению на площадь солнце почти село и уже не играло на позолоченных королевских латах, не озаряло своими лучами огромный золотой балдахин, который несли над королем его рыцари и оруженосцы. Померкшее светило также не дало собравшейся толпе возможности хорошенько разглядеть короля, когда он спешился, дабы подняться по ступеням Собора, впрочем, отчасти этому препятствовало и то, что для государя он оказался неожиданно низкорослым – его крупный черный конь наверняка был выбран из-за того, что на нем властитель выглядел внушительнее.
Разумеется, это был единственный миг, когда непостоянные флорентийцы поколебались в своем раболепном восторге перед венценосным захватчиком: ко всему прочему, направляясь ко входу в наш величественный Собор, этот король-коротышка захромал, будто калека, каковым, по сути, и являлся, так как его ступни были значительно крупнее, нежели того требовали пропорции его тела. И вскоре уже вся Флоренция прознала, что Завоеватель, посланный нам, чтобы избавить нас от грехов, на деле – карлик с шестью пальцами на каждой ноге. И я рада сообщить, что была частью толпы, по которой в тот день распространялась эта молва. Так я и узнала кое-что о том, как пишется история: пускай она не всегда оказывается правдива, зато каждый может отчасти стать ее творцом.
Несмотря на злословие, невозможно было не затрепетать при виде самого этого зрелища. Несколько часов спустя после того, как король покинул площадь под крики «Viva Francia!», возносившиеся вослед ему, подобно хоралу, и укрылся во Дворце Медичи, Флоренция все еще бурлила, обсуждая вход пехоты и конницы в город. Лошадей было столько, что воздух пропитался запахом навоза, вдавленного в зазоры между булыжниками артиллерийскими орудиями. Но самыми поразительными были лучники и арбалетчики – тысячи и тысячи вооруженных крестьян; их было столько, что я даже забеспокоилась – неужели Францию теперь охраняют одни только женщины? Но муж разубедил меня, сказав, что большая часть этого войска – вовсе никакие не французы, а наемники, взятые в поход, причем самое высокое жалованье получала швейцарская гвардия, а солдаты подешевле были родом из Шотландии. И я порадовалась, что на постой к нам были определены не они, потому что я никогда раньше не видела людей, подобных этим шотландцам: северные великаны с огромными гривами соломенных волос и бородами, пламенеющими, как ткани моего отца, настолько свалявшимися от грязи, что оставалось лишь удивляться – как это тетивы их луков не застревают в этих колтунах, когда им приходится стрелять.
Вторжение длилось одиннадцать дней. Отряд, расквартированный у нас, был достаточно благовоспитан: два рыцаря из города Тулузы со слугами и свитой. Мы отужинали с ними вечером того же дня, когда они прибыли, выложив лучшее столовое серебро и приборы моего мужа (впрочем, незваные гости даже понятия не имели, как обращаться с предложенными им вилками). Со мной французы обошлись с должным почтением – целовали мне руку и восхваляли мою красоту; из чего я заключила, что они либо слепцы, либо лжецы, – а поскольку кувшин с вином они обнаружили без труда, то я пришла к выводу, что второе предположение правильнее. Позднее я узнала от Эрилы, что слуги их тоже по-свински вели себя за столом, но в остальном рук не распускали; наверное, такие же указания получило все войско, потому что девять месяцев спустя у колеса Оспедале дельи Инноченти не прибавилось подкидышей, зачатых от французов, хотя позднее нам еще предстояло обнаружить другой «подарок», оставшийся от их мимолетной галантности и принесший с собой куда больше горя, чем появление нескольких лишних душ на земле.
За ужином они пылко разглагольствовали о своем великом короле и о его славном походе, но, уже порядочно набравшись, признались, что очень тоскуют по дому и устали гадать, куда заведет их воинственный дух. Конечной целью считалась Святая земля, но видно было, что их куда больше влекут соблазны Неаполя, где, как они прослышали, женщины смуглы и прекрасны, а сокровища только и ждут, чтобы ими кто-нибудь завладел. Что до величия Флоренции – нет, они знают толк в сражениях, а не в искусстве, и если скульптурная галерея моего мужа и произвела на них впечатление, то куда больше их занимал вопрос, где можно купить новые ткани. (Позже я узнала, что среди флорентийцев нашлись и такие, кто нажил неплохое состояние, поступившись любовью к родине в пользу своего кармана.) Надо сказать, один из рыцарей с восхищением говорил о нашем чудесном Соборе и, кажется, проявил любопытство, когда я сообщила ему, что на фасаде Санта Кроче, над дверью, он может увидеть позолоченную статую святого Людовика, небесного покровителя его родного города, изваянную нашим великим Донателло. Но стал ли он потом ее разыскивать, я не знаю. Зато точно знаю то, что съели и выпили они за эти одиннадцать дней очень много; повар вел подсчет поглощенному продовольствию, так как условиями перемирия оговаривалось, что войско само оплатит свое содержание.
Вначале город изо всех сил старался поразить воображение завоевателей. В Санта Феличе было разыграно особое действо – Благовещение, и мой муж сумел раздобыть нам места – немалое достижение, ибо я не заметила среди прихожан больше ни одного сторонника Медичи. Однажды, в детстве, меня водили на подобное зрелище в монастырь Кармине, и мне запомнилось, как в нефе церкви парили облака из прозрачной ткани и как вдруг среди них показался хор из маленьких мальчиков, наряженных ангелами и подвешенных к потолку; один из них был до смерти напуган, и когда все запели, он так завопил от страха, что его пришлось опустить.
В тот день в Сайта Феличе тоже были мальчики-ангелы, но никто из них не плакал. Церковь преобразилась. Внутри, над центральным нефом, соорудили второй купол, его внутренняя сторона была выкрашена в темно-синий цвет и подсвечена сотнями крошечных светильников, так что казалось, будто глядишь на звездный ночной небосвод. Вокруг его основания на небольших цоколях стояли двенадцать сияющих ангелочков. Но в этом еще не было ничего удивительного. Ибо когда настал миг Благовещения, то сверху опустилась вращающаяся сфера, а на ней восемь ангелов, уже постарше, затем еще одна, из которой, наконец, вышел архангел Гавриил. И, опускаясь, он двигал крыльями, так что вокруг него вспыхивали мириады искорок, как будто вместе с ним на землю сходили сами звезды небесные.
Я сидела, изумленная не меньше Девы Марии. Муж велел мне снова поглядеть наверх, и я увидела, что из этой вереницы ангельских сфер можно извлечь наглядный урок перспективы: самая большая внизу двигалась к самой маленькой наверху. Так мы могли порадоваться не только славе Божьей, но и совершенству законов природы и умению наших художников повелевать ими. Кристофоро рассказал мне, что это хитроумное приспособление изобрел не кто иной, как прославленный Брунеллески, а после его смерти секрет механизма перешел к его преемникам.
Хотя не сохранилось никаких записей о том, что подумал обо всем этом король Франции, я знаю, что мы, флорентийцы, были очень горды и довольны собой. Но, когда я сейчас об этом вспоминаю, мне уже трудно отделить радость самого зрелища от того тихого удовольствия, которое доставила мне образованность моего мужа и его умение обращать мое внимание на вещи, коих я могла бы и не заметить. Когда мы возвращались в тот вечер по запруженным народом улицам, он вел меня, держа за локоть, и мы скользили вперед, как две рыбы сквозь бурное море. Придя домой, мы немного посидели, обсуждая увиденное, а потом он проводил меня в спальню, поцеловал в щеку и поблагодарил за приятное общество, после чего удалился к себе в кабинет. Лежа в кровати и вспоминая все, чему мне довелось стать свидетельницей, я была почти готова согласиться, что моя свобода и впрямь стоила принесенной жертвы. И что Кристофоро, что бы он ни намеревался делать в будущем, честно выполняет свою часть соглашения. В дни, последовавшие за прибытием короля, правительство занималось тем, что обменивалось с ним учтивостями и утверждало договор, по которому захватчики выглядели зваными гостями, а король получал большую ссуду на свои военные расходы – предположительно в благодарность за то, что его войска не стали грабить наш город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Там он вручил какому-то человеку два флорина (неслыханная цена! – но даже в пору бедствий Флоренция оставалась торговым городом), и муж с женой взобрались на самый верх и удобно устроились там. Оттуда им открывался вид не только на фасад Собора, но и на дорогу, откуда, меньше чем час спустя, должна была явиться первая в истории Флоренции – и наверняка единственная – армия завоевателей. Так мой муж сдержал данное им слово.
Он явился домой утром того дня, когда мы с Эрилой распаковывали мой сундук, то и дело прерываясь и подходя к окну, чтобы поглядеть, как поток людей стекается на площадь, но не пришел ко мне сразу, а передал через служанку, чтобы я не тревожилась: пока я ничего не пропустила, ему достоверно известно, что королевская рать многочисленна, но утомлена, так что войска приближаются к городу очень медленно и не войдут в него раньше закатного часа. Эта новость, совсем свежая, взбудоражила даже Эрилу. Что меня порадовало, потому что мы обе чувствовали себя несколько растерянно в новых ролях госпожи и служанки в этом сером, продуваемом сквозняками доме.
Наутро после свадебной ночи наше с ней общение ограничилось в основном жестами. Я в ту ночь прорисовала до зари, а потом долго отсыпалась, и не удивительно, что Эрила приняла это за свидетельство бурных супружеских трудов. Когда она осведомилась о моем здоровье, я ответила, что чувствую себя хорошо, и опустила глаза, давая понять, что больше ничего говорить не желаю. О, да я отдала бы все на свете за то, чтобы поделиться с ней! Мне отчаянно не хватало наперсницы – да ведь и прежде я рассказывала ей все, что со мной происходило. Но мои прежние секреты, маленькие секреты строптивой девчонки, не могли навредить никому, кроме меня самой. Да, мы были с ней очень близки, но она все-таки оставалась невольницей, и даже я понимала, что, окажись искушение слишком сильным, жажда посплетничать пересилит ее верность. Во всяком случае, такой довод привела я самой себе в тот день, проснувшись на брачном ложе среди разбросанных рисунков. Но пожалуй, если быть совсем честной – я и сама-то едва могла заставить себя вспомнить случившееся, не то что рассказать о нем кому-нибудь еще.
Потому-то, когда Кристофоро явился в то утро и застал нас перебирающими белье и наблюдающими в окно за толпами, она насторожилась, поднялась и оставила нас, даже не взглянув на моего мужа. Он подождал, когда за ней закроется дверь, а потом заговорил:
– Она с тобой накоротке, твоя служанка?
Я кивнула.
– Я рад. Она не даст тебе скучать. Но, надеюсь, ты не обо всем ей рассказываешь?
Это был вопрос, но прозвучал он как утверждение.
– Нет, – ответила я, – не обо всем.
Последовало молчание, и я снова занялась перекладываньем белья, кротко потупив взгляд. Он улыбнулся, как будто я и впрямь – любимая молодая женушка, протянул мне руку, и так мы с ним вдвоем спустились по лестнице и вышли в уличную толпу.
Будь я королем Франции, я осталась бы очень довольна тем впечатлением, которое произвело мое появление на моих новых подданных. Впрочем, пожалуй, я бы наказала своих полководцев за то, что они не начали триумфальное шествие раньште, поскольку к его вступлению на площадь солнце почти село и уже не играло на позолоченных королевских латах, не озаряло своими лучами огромный золотой балдахин, который несли над королем его рыцари и оруженосцы. Померкшее светило также не дало собравшейся толпе возможности хорошенько разглядеть короля, когда он спешился, дабы подняться по ступеням Собора, впрочем, отчасти этому препятствовало и то, что для государя он оказался неожиданно низкорослым – его крупный черный конь наверняка был выбран из-за того, что на нем властитель выглядел внушительнее.
Разумеется, это был единственный миг, когда непостоянные флорентийцы поколебались в своем раболепном восторге перед венценосным захватчиком: ко всему прочему, направляясь ко входу в наш величественный Собор, этот король-коротышка захромал, будто калека, каковым, по сути, и являлся, так как его ступни были значительно крупнее, нежели того требовали пропорции его тела. И вскоре уже вся Флоренция прознала, что Завоеватель, посланный нам, чтобы избавить нас от грехов, на деле – карлик с шестью пальцами на каждой ноге. И я рада сообщить, что была частью толпы, по которой в тот день распространялась эта молва. Так я и узнала кое-что о том, как пишется история: пускай она не всегда оказывается правдива, зато каждый может отчасти стать ее творцом.
Несмотря на злословие, невозможно было не затрепетать при виде самого этого зрелища. Несколько часов спустя после того, как король покинул площадь под крики «Viva Francia!», возносившиеся вослед ему, подобно хоралу, и укрылся во Дворце Медичи, Флоренция все еще бурлила, обсуждая вход пехоты и конницы в город. Лошадей было столько, что воздух пропитался запахом навоза, вдавленного в зазоры между булыжниками артиллерийскими орудиями. Но самыми поразительными были лучники и арбалетчики – тысячи и тысячи вооруженных крестьян; их было столько, что я даже забеспокоилась – неужели Францию теперь охраняют одни только женщины? Но муж разубедил меня, сказав, что большая часть этого войска – вовсе никакие не французы, а наемники, взятые в поход, причем самое высокое жалованье получала швейцарская гвардия, а солдаты подешевле были родом из Шотландии. И я порадовалась, что на постой к нам были определены не они, потому что я никогда раньше не видела людей, подобных этим шотландцам: северные великаны с огромными гривами соломенных волос и бородами, пламенеющими, как ткани моего отца, настолько свалявшимися от грязи, что оставалось лишь удивляться – как это тетивы их луков не застревают в этих колтунах, когда им приходится стрелять.
Вторжение длилось одиннадцать дней. Отряд, расквартированный у нас, был достаточно благовоспитан: два рыцаря из города Тулузы со слугами и свитой. Мы отужинали с ними вечером того же дня, когда они прибыли, выложив лучшее столовое серебро и приборы моего мужа (впрочем, незваные гости даже понятия не имели, как обращаться с предложенными им вилками). Со мной французы обошлись с должным почтением – целовали мне руку и восхваляли мою красоту; из чего я заключила, что они либо слепцы, либо лжецы, – а поскольку кувшин с вином они обнаружили без труда, то я пришла к выводу, что второе предположение правильнее. Позднее я узнала от Эрилы, что слуги их тоже по-свински вели себя за столом, но в остальном рук не распускали; наверное, такие же указания получило все войско, потому что девять месяцев спустя у колеса Оспедале дельи Инноченти не прибавилось подкидышей, зачатых от французов, хотя позднее нам еще предстояло обнаружить другой «подарок», оставшийся от их мимолетной галантности и принесший с собой куда больше горя, чем появление нескольких лишних душ на земле.
За ужином они пылко разглагольствовали о своем великом короле и о его славном походе, но, уже порядочно набравшись, признались, что очень тоскуют по дому и устали гадать, куда заведет их воинственный дух. Конечной целью считалась Святая земля, но видно было, что их куда больше влекут соблазны Неаполя, где, как они прослышали, женщины смуглы и прекрасны, а сокровища только и ждут, чтобы ими кто-нибудь завладел. Что до величия Флоренции – нет, они знают толк в сражениях, а не в искусстве, и если скульптурная галерея моего мужа и произвела на них впечатление, то куда больше их занимал вопрос, где можно купить новые ткани. (Позже я узнала, что среди флорентийцев нашлись и такие, кто нажил неплохое состояние, поступившись любовью к родине в пользу своего кармана.) Надо сказать, один из рыцарей с восхищением говорил о нашем чудесном Соборе и, кажется, проявил любопытство, когда я сообщила ему, что на фасаде Санта Кроче, над дверью, он может увидеть позолоченную статую святого Людовика, небесного покровителя его родного города, изваянную нашим великим Донателло. Но стал ли он потом ее разыскивать, я не знаю. Зато точно знаю то, что съели и выпили они за эти одиннадцать дней очень много; повар вел подсчет поглощенному продовольствию, так как условиями перемирия оговаривалось, что войско само оплатит свое содержание.
Вначале город изо всех сил старался поразить воображение завоевателей. В Санта Феличе было разыграно особое действо – Благовещение, и мой муж сумел раздобыть нам места – немалое достижение, ибо я не заметила среди прихожан больше ни одного сторонника Медичи. Однажды, в детстве, меня водили на подобное зрелище в монастырь Кармине, и мне запомнилось, как в нефе церкви парили облака из прозрачной ткани и как вдруг среди них показался хор из маленьких мальчиков, наряженных ангелами и подвешенных к потолку; один из них был до смерти напуган, и когда все запели, он так завопил от страха, что его пришлось опустить.
В тот день в Сайта Феличе тоже были мальчики-ангелы, но никто из них не плакал. Церковь преобразилась. Внутри, над центральным нефом, соорудили второй купол, его внутренняя сторона была выкрашена в темно-синий цвет и подсвечена сотнями крошечных светильников, так что казалось, будто глядишь на звездный ночной небосвод. Вокруг его основания на небольших цоколях стояли двенадцать сияющих ангелочков. Но в этом еще не было ничего удивительного. Ибо когда настал миг Благовещения, то сверху опустилась вращающаяся сфера, а на ней восемь ангелов, уже постарше, затем еще одна, из которой, наконец, вышел архангел Гавриил. И, опускаясь, он двигал крыльями, так что вокруг него вспыхивали мириады искорок, как будто вместе с ним на землю сходили сами звезды небесные.
Я сидела, изумленная не меньше Девы Марии. Муж велел мне снова поглядеть наверх, и я увидела, что из этой вереницы ангельских сфер можно извлечь наглядный урок перспективы: самая большая внизу двигалась к самой маленькой наверху. Так мы могли порадоваться не только славе Божьей, но и совершенству законов природы и умению наших художников повелевать ими. Кристофоро рассказал мне, что это хитроумное приспособление изобрел не кто иной, как прославленный Брунеллески, а после его смерти секрет механизма перешел к его преемникам.
Хотя не сохранилось никаких записей о том, что подумал обо всем этом король Франции, я знаю, что мы, флорентийцы, были очень горды и довольны собой. Но, когда я сейчас об этом вспоминаю, мне уже трудно отделить радость самого зрелища от того тихого удовольствия, которое доставила мне образованность моего мужа и его умение обращать мое внимание на вещи, коих я могла бы и не заметить. Когда мы возвращались в тот вечер по запруженным народом улицам, он вел меня, держа за локоть, и мы скользили вперед, как две рыбы сквозь бурное море. Придя домой, мы немного посидели, обсуждая увиденное, а потом он проводил меня в спальню, поцеловал в щеку и поблагодарил за приятное общество, после чего удалился к себе в кабинет. Лежа в кровати и вспоминая все, чему мне довелось стать свидетельницей, я была почти готова согласиться, что моя свобода и впрямь стоила принесенной жертвы. И что Кристофоро, что бы он ни намеревался делать в будущем, честно выполняет свою часть соглашения. В дни, последовавшие за прибытием короля, правительство занималось тем, что обменивалось с ним учтивостями и утверждало договор, по которому захватчики выглядели зваными гостями, а король получал большую ссуду на свои военные расходы – предположительно в благодарность за то, что его войска не стали грабить наш город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60