За столом разговорились. Ганушкин сказал:
— Все понимаю, одного понять не могу: совершили революцию, облегчение народу сделали, а что теперь?
— Снова всякая сволочь к сладкой жизни рвется, всё за деньги, всё купи-продай! — горячо поддержал Бирюков. — У нас в банке беседу товарищ из обкома проводил… Оборот, говорит, советской торговли — двадцать шесть миллионов рублей, а нэпманской — пятьдесят пять. Безработных в Питере сто пятьдесят тысяч! Шутка сказать!
— Мимо витрин лучше не ходи, — горько махнула рукой Тая. — Сплошное огорчение.
— На витринах, как при государе-императоре, — неопределенно хмыкнула Маша, и нельзя было понять, то ли она осуждает возврат к прошлому, то ли одобряет настоящее.
Коля посмотрел на нее с укором:
— Видел я это… Тяжело. А истерики закатывать — ни к чему. Вон Трепанов пишет из Москвы: к гастроному на Тверскую бегает разная не очень сознательная молодежь. Смотрят на икру, на копченую колбасу, кто за волосы хватается, кто за маузеры — мол, лучше застрелиться, чем продолжать такую гнилую жизнь. Отступаем, мол, сдаем позиции. Чепуха! Сознательность надо иметь, тогда поймешь: да, пока мы отступили. — Только временно это. А паникеров при отступлении расстреливают, между прочим. Товарищ Ленин так сказал.
— Оно, конечно, верно, — протянул Ганушкин. — Однако многие не понимают и осуждают.
— Все эти «отступления» рискованны, — сказал Бирюков. — Если государство хоть на миг перестанет контролировать торгашей и всяких деляг — плохо будет.
— Не перестанет, — сказал Коля. — А без деляг тоже нельзя. Как оживить торговлю?
Дискуссию прервал телефонный звонок. Коля вышел в коридор, снял трубку. Звонил Витька.
— Дядя Коля! — срывающимся голосом кричал он. — Тетя Маруся из Москвы приезжает! Телеграмму принесли! Поезд через час! Пойдете встречать?
— Пойду, — улыбнулся Коля. — Ты чего на новоселье не приходишь?
— Тетю Марусю жду! — крикнул Витька. — Только вместе с ней! Вагон третий, найдете?
— Найду, — Коля повесил трубку и вернулся в комнату. Соседи уже разошлись, Маша вытирала стаканы.
— Маруська приезжает, — сообщил Коля. — Пойдешь встречать?
Маша покачала головой:
— Сколько раз, Николай, я просила тебя не называть ее Маруськой!
— А как? — искренне удивился Коля. — Машей, что ли? Так для меня одна Маша — ты.
— Марусей называй, — улыбнулась Маша. — А вообще-то я до сих пор не могу понять: что это — просто совпадение имен или что-нибудь посложнее?
— Хватит тебе, — примирительно сказал Коля. — Обыкновенное совпадение, и ничего другого здесь нет, можешь мне поверить.
На вокзал ехали в трамвае. За окнами мелькали серые дома, шли уныло сгорбившиеся прохожие. Милиционеры с револьверами провели группу задержанных. Задержанные были одеты разношерстно, но шли весело, с прибаутками, словно никто из них и не догадывался, что многих ждет тюрьма, а некоторых — и «вышка». «А ведь каждый день попадают оголтелые, до мозга костей враги — настолько злобные и непримиримые, что иному „каэру“, контрреволюционеру, позавидовать…» — подумал Коля. Он вдруг вспомнил, как они с Машей два года назад вернулись в Петроград из Москвы. Он часто вспоминал об этом. И не потому, что чувствовал себя виноватым перед Маруськой. Просто до сих пор стоял перед глазами пустой перрон и две одинокие фигурки у края платформы: Маруська и рядом с ней Витька. Вспоминалось и другое: как вынес чемодан, помог спуститься из вагона Маше, сказал:
— Здравствуй, Маруся. Здравствуй, Витя. А это — моя жена, Маша.
Маруська улыбнулась через силу:
— Имя у вас красивое, как у меня. Это хорошо. Вы только любите его всю жизнь, ладно?
— Да… — растерянно кивнул Коля и подумал про себя: вот ведь какой колоссальной выдержкой обладает Маруська. Ничего не знала, а смотри ты. Виду не подала. А Маша переживает. Коля посмотрел на Машу: у нее лицо пошло красными пятнами.
«Сейчас будет охо-хо…» — только и успел сказать себе Коля, как вдруг Маша вздохнула и… улыбнулась:
— Здравствуйте, Маруся… Рада познакомиться. Надеюсь, мы станем друзьями. Во всяком случае, нам с Колей этого бы очень хотелось.
И снова Коля подумал про себя, что в чем-то дворянское воспитание имеет свои очевидные преимущества.
А Витька заплакал злыми, непримиримыми слезами.
— Лучше бы вы меня не нашли тогда, на Дворцовой! — кричал он сквозь слезы. — Лучше бы вы навсегда остались в своей Москве! Насовсем!
Маша попыталась обнять его, успокоить, но он вырвался и убежал.
Маруська развела руками — расстроился парень, что с ним поделаешь, а Коля сказал:
— Разве виноват я, если жизнь так повернула!
— Конечно, виноват. — Маша решила все обратить в шутку. — Знаешь, что все в тебя влюбляются напропалую — и взрослые, и дети, так проявляй осторожность!
С вокзала поехали к Бушмакину. Он обрадовался, расцеловал Машу, и тут же начал укладывать чемодан. «И думать не думайте! — решительно заявил он Коле. — Вы — семья, новая, советская, а я — перст, мне и кабинета хватит. И кончили об этом!»
Прошла неделя, минула вторая. Коля очень боялся, как сложатся отношения Маши и Маруськи, но шел напролом: приглашал Маруську в гости; по вечерам, когда изредка бывал свободен, тащил к ней Машу и с ужасом ждал, когда же разразится скандал. Но ничего не произошло. Маша и Маруська вместе ходили стирать, иногда, если были продукты, готовили по воскресеньям; когда не было дежурств или вызова на задание, Маша водила всех по городу и рассказывала о прошлом Петербурга. Знала она множество интереснейших подробностей: про 47 букв в надписи на фронтоне Михайловского замка и сбывшееся предсказание юродивой Ксении, которая на всех углах кричала, что император Павел умрет на сорок седьмом году жизни; рассказывала о казни декабристов, о том, как их тела везли ночью на Голодай, чтобы тайно зарыть на берегу залива, — и все слушали восхищенно и только вздыхали, по-хорошему завидуя ее памяти и умению рассказывать… А с Витькой у Маши так ничего и не получилось. Мальчишка дичился, разговаривал неохотно и всячески давал понять, что слишком красивая Маша просто-напросто обобрала простофилю Маруську.
…Пришел поезд. Из третьего вагона вылетела улыбающаяся Маруська. Витька повис у нее на шее. Потом Маруська расцеловалась с Машей, а Коле пожала руку и сказала:
— Знаешь, кто выступал? Сам Калинин! Знаешь, что сказал? Главное, говорит, свято блюсти революционную законность. И черепок знаниями наполнять! Я к нему в перерыве подошла, говорю — а мы все на вашем станке в «Старом арсенале» работали! Вы, спрашивает, давно в милиции? Говорю: с первого дня. Он — веришь — при всех меня чмокнул и говорит: это очень хорошо, что в нашей милиции работают женщины! Потому что присутствие женщины всегда смягчает нравы и облагораживает окружающих, делает их гуманнее. А советская милиция должна быть прежде всего гуманной, потому что она — детище самой гуманной революции всех времен и народов!
— Хорошо сказал, — согласился Коля. — Только вот Кузьмичев считает, что твое присутствие в управлении как раз мешает. И знаешь, почему? Другой раз на допросе надо бы и матом завернуть, а нельзя. Хоть ты и опер, а все — женщина.
— Кузьмичев ваш — дрянь, — непримиримо сказала Маша. — Карьерист.
— Думаю, что он посложнее, — нахмурилась Маруська. — Ладно, поехали домой, братки. Кстати тебе, Коля, самый горячий привет от Трепанова, Никифорова и Афиногена. Между прочим, ухаживал за мной… — Она улыбнулась.
— Афиноген? — удивился Коля. — Вроде бы он женщинами никогда не интересовался.
— Не-е… — Маруська покраснела. — Никифоров. Но я ему прямо сказала: однолюбка я. Все понял, отстал. И тут, говорит, этот Кондратьев мне дорогу перешел!
— Пирог я сделала, — вздохнула Маша. — Поедемте, засохнет. С картошкой пирог, редкость…
— Ну, вот, — расстроилась Маруська. — Кажись, я тебя обидела. Ты извини. Я, Маша, человек открытый, говорю, что думаю. Шутила я, конечно. Но ваша любовь для меня — святая, ты это знай. А насчет пирога — в другой раз. Меня ждут в управлении. Витька, поедешь домой к тете Маше. Коля, ты со мной?
— С тобой, — Коля посмотрел на Витьку, подумал: «Сейчас скажет что-нибудь такое… нехорошее».
— Поеду, — сказал Витька. — Мы вас подождем.
— Подождем, — улыбнулась Маша. — Пасьянс разложим, я тебе про Смольный расскажу…
— Не-е… — Витька отмахнулся. — Пасьянс — это буржуазное.
Они ушли. Коля и Маруська сели на «пятерку». Трамвай загромыхал по Невскому.
— Ну как? — спросил Коля. — Какая обстановка?
— Голод, Коля, — тихо сказала Маруська. — Сотни тысяч умирают от голода. Уголовщина дала такую вспышку — никто и думать не мог. Страшно делается.
— Думаешь, не выдержим?
— Нет. Так не думаю. — Маруська посмотрела ему в глаза. — Только будет нам очень трудно и плохо, Коля. Всей стране. — Она нахмурилась. — Ничего… Поборемся. Главная задача сейчас — справиться с бандитизмом.
— Это мы понимаем. — Коля улыбнулся. — А я вот учиться надумал. За этот год одолею историю Соловьева. А на следующий — прочитаю всего Маркса!
Маруська посмотрела на него с уважением.
— А что. Ты упрямый, усидчивый. У тебя получится. А я вот никак не могу. Нет у меня задатков к этому делу.
— Неправда это, — Коля покачал головой. — Задатки у всех есть. Только один стремится, а другой топчется, вот и все. Ты вот что учти: придет такое время — и оно не за горами, — когда одним горлом не возьмешь. Знания потребуются, поняла?
— Все поняла, а читать не люблю, — грустно улыбнулась Маруська.
— Я тебя втяну, — сказал Коля. — Я как понимаю? Есть профессия: оперативный работник уголовного розыска. В чем она состоит? Применяя научно-технические и психологические методы розыска, проникать в самое нутро преступного мира и разлагать его. Пресекать возможные преступления. А уже совершенные — безотказно раскрывать! Что для этого надо? Опыт, знания, человечность. Правильно я говорю?
— Ох, Коля, — сказала Маруська не то в шутку, не то серьезно. — Будешь ты еще всеми нами командовать. И не здесь, в Петрограде. В Москве ты будешь. Народным комиссаром внутренних дел, попомни мое слово!
— Да будет изгиляться-то, — обиделся Коля. — Я тебе душу открываю, а ты…
— А я тебе о своей мечте говорю. И считай, что ты этой моей мечты очень даже достоин!
— Ладно, — покраснел Коля. — Уж я твое доверие постараюсь оправдать. Шутница.
…Вышли у Большой Морской, свернули направо, к арке Главного штаба. Впереди, на фоне Зимнего, выкрашенного в красно-бурый цвет, четким силуэтом рисовалась Александровская колонна.
Стремительно уходил в высокое бледно-голубое небо четырехконечный латинский крест.
— Знаешь, кто этот крест держит? — спросил Коля.
— Ангел? — удивилась Маруська.
— Царь, — сказал Коля. — Александр Первый. Я в одной книжке прочитал. Я думал, что памятники только вождям и царям делали, а все эти статуи для красоты ставили.
— Чудак ты! — вздохнула Маруська. — Бесхитростный ты какой-то, даже обидно за тебя.
Миновали своды арки. Коля замедлил шаг:
— Витьку я на этом самом месте нашел… Вырос парень. Совсем взрослый стал. Говорит «дядя Коля», «тетя Маруся», а уж ему впору меня просто Колей называть.
— Отец ему нужен, — вздохнула Маруська. — Ох, как нужен ему отец!
— Ну, ты уж так говоришь, словно от замужества навсегда отказалась! — улыбнулся Коля. — Девка ты что надо и человек хороший, так что я считаю, у тебя все «на мази!»
— Нет, Коля… Не будет у меня никакой «мази». Никогда. И не говори ты со мной об этом больше. — Она с тоской посмотрела на него. — Ни в жизнь не говори!
— Ладно. — Коля растерянно погладил ее по руке. — Извини меня. Я хотел как лучше.
…У Бушмакина шло совещание. Здесь были все старые друзья Коли: чернявый балагур Вася, с которым он познакомился на «Старом Арсенале», «вечный студент» Никита, в углу молчаливо сидел Гриша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Все понимаю, одного понять не могу: совершили революцию, облегчение народу сделали, а что теперь?
— Снова всякая сволочь к сладкой жизни рвется, всё за деньги, всё купи-продай! — горячо поддержал Бирюков. — У нас в банке беседу товарищ из обкома проводил… Оборот, говорит, советской торговли — двадцать шесть миллионов рублей, а нэпманской — пятьдесят пять. Безработных в Питере сто пятьдесят тысяч! Шутка сказать!
— Мимо витрин лучше не ходи, — горько махнула рукой Тая. — Сплошное огорчение.
— На витринах, как при государе-императоре, — неопределенно хмыкнула Маша, и нельзя было понять, то ли она осуждает возврат к прошлому, то ли одобряет настоящее.
Коля посмотрел на нее с укором:
— Видел я это… Тяжело. А истерики закатывать — ни к чему. Вон Трепанов пишет из Москвы: к гастроному на Тверскую бегает разная не очень сознательная молодежь. Смотрят на икру, на копченую колбасу, кто за волосы хватается, кто за маузеры — мол, лучше застрелиться, чем продолжать такую гнилую жизнь. Отступаем, мол, сдаем позиции. Чепуха! Сознательность надо иметь, тогда поймешь: да, пока мы отступили. — Только временно это. А паникеров при отступлении расстреливают, между прочим. Товарищ Ленин так сказал.
— Оно, конечно, верно, — протянул Ганушкин. — Однако многие не понимают и осуждают.
— Все эти «отступления» рискованны, — сказал Бирюков. — Если государство хоть на миг перестанет контролировать торгашей и всяких деляг — плохо будет.
— Не перестанет, — сказал Коля. — А без деляг тоже нельзя. Как оживить торговлю?
Дискуссию прервал телефонный звонок. Коля вышел в коридор, снял трубку. Звонил Витька.
— Дядя Коля! — срывающимся голосом кричал он. — Тетя Маруся из Москвы приезжает! Телеграмму принесли! Поезд через час! Пойдете встречать?
— Пойду, — улыбнулся Коля. — Ты чего на новоселье не приходишь?
— Тетю Марусю жду! — крикнул Витька. — Только вместе с ней! Вагон третий, найдете?
— Найду, — Коля повесил трубку и вернулся в комнату. Соседи уже разошлись, Маша вытирала стаканы.
— Маруська приезжает, — сообщил Коля. — Пойдешь встречать?
Маша покачала головой:
— Сколько раз, Николай, я просила тебя не называть ее Маруськой!
— А как? — искренне удивился Коля. — Машей, что ли? Так для меня одна Маша — ты.
— Марусей называй, — улыбнулась Маша. — А вообще-то я до сих пор не могу понять: что это — просто совпадение имен или что-нибудь посложнее?
— Хватит тебе, — примирительно сказал Коля. — Обыкновенное совпадение, и ничего другого здесь нет, можешь мне поверить.
На вокзал ехали в трамвае. За окнами мелькали серые дома, шли уныло сгорбившиеся прохожие. Милиционеры с револьверами провели группу задержанных. Задержанные были одеты разношерстно, но шли весело, с прибаутками, словно никто из них и не догадывался, что многих ждет тюрьма, а некоторых — и «вышка». «А ведь каждый день попадают оголтелые, до мозга костей враги — настолько злобные и непримиримые, что иному „каэру“, контрреволюционеру, позавидовать…» — подумал Коля. Он вдруг вспомнил, как они с Машей два года назад вернулись в Петроград из Москвы. Он часто вспоминал об этом. И не потому, что чувствовал себя виноватым перед Маруськой. Просто до сих пор стоял перед глазами пустой перрон и две одинокие фигурки у края платформы: Маруська и рядом с ней Витька. Вспоминалось и другое: как вынес чемодан, помог спуститься из вагона Маше, сказал:
— Здравствуй, Маруся. Здравствуй, Витя. А это — моя жена, Маша.
Маруська улыбнулась через силу:
— Имя у вас красивое, как у меня. Это хорошо. Вы только любите его всю жизнь, ладно?
— Да… — растерянно кивнул Коля и подумал про себя: вот ведь какой колоссальной выдержкой обладает Маруська. Ничего не знала, а смотри ты. Виду не подала. А Маша переживает. Коля посмотрел на Машу: у нее лицо пошло красными пятнами.
«Сейчас будет охо-хо…» — только и успел сказать себе Коля, как вдруг Маша вздохнула и… улыбнулась:
— Здравствуйте, Маруся… Рада познакомиться. Надеюсь, мы станем друзьями. Во всяком случае, нам с Колей этого бы очень хотелось.
И снова Коля подумал про себя, что в чем-то дворянское воспитание имеет свои очевидные преимущества.
А Витька заплакал злыми, непримиримыми слезами.
— Лучше бы вы меня не нашли тогда, на Дворцовой! — кричал он сквозь слезы. — Лучше бы вы навсегда остались в своей Москве! Насовсем!
Маша попыталась обнять его, успокоить, но он вырвался и убежал.
Маруська развела руками — расстроился парень, что с ним поделаешь, а Коля сказал:
— Разве виноват я, если жизнь так повернула!
— Конечно, виноват. — Маша решила все обратить в шутку. — Знаешь, что все в тебя влюбляются напропалую — и взрослые, и дети, так проявляй осторожность!
С вокзала поехали к Бушмакину. Он обрадовался, расцеловал Машу, и тут же начал укладывать чемодан. «И думать не думайте! — решительно заявил он Коле. — Вы — семья, новая, советская, а я — перст, мне и кабинета хватит. И кончили об этом!»
Прошла неделя, минула вторая. Коля очень боялся, как сложатся отношения Маши и Маруськи, но шел напролом: приглашал Маруську в гости; по вечерам, когда изредка бывал свободен, тащил к ней Машу и с ужасом ждал, когда же разразится скандал. Но ничего не произошло. Маша и Маруська вместе ходили стирать, иногда, если были продукты, готовили по воскресеньям; когда не было дежурств или вызова на задание, Маша водила всех по городу и рассказывала о прошлом Петербурга. Знала она множество интереснейших подробностей: про 47 букв в надписи на фронтоне Михайловского замка и сбывшееся предсказание юродивой Ксении, которая на всех углах кричала, что император Павел умрет на сорок седьмом году жизни; рассказывала о казни декабристов, о том, как их тела везли ночью на Голодай, чтобы тайно зарыть на берегу залива, — и все слушали восхищенно и только вздыхали, по-хорошему завидуя ее памяти и умению рассказывать… А с Витькой у Маши так ничего и не получилось. Мальчишка дичился, разговаривал неохотно и всячески давал понять, что слишком красивая Маша просто-напросто обобрала простофилю Маруську.
…Пришел поезд. Из третьего вагона вылетела улыбающаяся Маруська. Витька повис у нее на шее. Потом Маруська расцеловалась с Машей, а Коле пожала руку и сказала:
— Знаешь, кто выступал? Сам Калинин! Знаешь, что сказал? Главное, говорит, свято блюсти революционную законность. И черепок знаниями наполнять! Я к нему в перерыве подошла, говорю — а мы все на вашем станке в «Старом арсенале» работали! Вы, спрашивает, давно в милиции? Говорю: с первого дня. Он — веришь — при всех меня чмокнул и говорит: это очень хорошо, что в нашей милиции работают женщины! Потому что присутствие женщины всегда смягчает нравы и облагораживает окружающих, делает их гуманнее. А советская милиция должна быть прежде всего гуманной, потому что она — детище самой гуманной революции всех времен и народов!
— Хорошо сказал, — согласился Коля. — Только вот Кузьмичев считает, что твое присутствие в управлении как раз мешает. И знаешь, почему? Другой раз на допросе надо бы и матом завернуть, а нельзя. Хоть ты и опер, а все — женщина.
— Кузьмичев ваш — дрянь, — непримиримо сказала Маша. — Карьерист.
— Думаю, что он посложнее, — нахмурилась Маруська. — Ладно, поехали домой, братки. Кстати тебе, Коля, самый горячий привет от Трепанова, Никифорова и Афиногена. Между прочим, ухаживал за мной… — Она улыбнулась.
— Афиноген? — удивился Коля. — Вроде бы он женщинами никогда не интересовался.
— Не-е… — Маруська покраснела. — Никифоров. Но я ему прямо сказала: однолюбка я. Все понял, отстал. И тут, говорит, этот Кондратьев мне дорогу перешел!
— Пирог я сделала, — вздохнула Маша. — Поедемте, засохнет. С картошкой пирог, редкость…
— Ну, вот, — расстроилась Маруська. — Кажись, я тебя обидела. Ты извини. Я, Маша, человек открытый, говорю, что думаю. Шутила я, конечно. Но ваша любовь для меня — святая, ты это знай. А насчет пирога — в другой раз. Меня ждут в управлении. Витька, поедешь домой к тете Маше. Коля, ты со мной?
— С тобой, — Коля посмотрел на Витьку, подумал: «Сейчас скажет что-нибудь такое… нехорошее».
— Поеду, — сказал Витька. — Мы вас подождем.
— Подождем, — улыбнулась Маша. — Пасьянс разложим, я тебе про Смольный расскажу…
— Не-е… — Витька отмахнулся. — Пасьянс — это буржуазное.
Они ушли. Коля и Маруська сели на «пятерку». Трамвай загромыхал по Невскому.
— Ну как? — спросил Коля. — Какая обстановка?
— Голод, Коля, — тихо сказала Маруська. — Сотни тысяч умирают от голода. Уголовщина дала такую вспышку — никто и думать не мог. Страшно делается.
— Думаешь, не выдержим?
— Нет. Так не думаю. — Маруська посмотрела ему в глаза. — Только будет нам очень трудно и плохо, Коля. Всей стране. — Она нахмурилась. — Ничего… Поборемся. Главная задача сейчас — справиться с бандитизмом.
— Это мы понимаем. — Коля улыбнулся. — А я вот учиться надумал. За этот год одолею историю Соловьева. А на следующий — прочитаю всего Маркса!
Маруська посмотрела на него с уважением.
— А что. Ты упрямый, усидчивый. У тебя получится. А я вот никак не могу. Нет у меня задатков к этому делу.
— Неправда это, — Коля покачал головой. — Задатки у всех есть. Только один стремится, а другой топчется, вот и все. Ты вот что учти: придет такое время — и оно не за горами, — когда одним горлом не возьмешь. Знания потребуются, поняла?
— Все поняла, а читать не люблю, — грустно улыбнулась Маруська.
— Я тебя втяну, — сказал Коля. — Я как понимаю? Есть профессия: оперативный работник уголовного розыска. В чем она состоит? Применяя научно-технические и психологические методы розыска, проникать в самое нутро преступного мира и разлагать его. Пресекать возможные преступления. А уже совершенные — безотказно раскрывать! Что для этого надо? Опыт, знания, человечность. Правильно я говорю?
— Ох, Коля, — сказала Маруська не то в шутку, не то серьезно. — Будешь ты еще всеми нами командовать. И не здесь, в Петрограде. В Москве ты будешь. Народным комиссаром внутренних дел, попомни мое слово!
— Да будет изгиляться-то, — обиделся Коля. — Я тебе душу открываю, а ты…
— А я тебе о своей мечте говорю. И считай, что ты этой моей мечты очень даже достоин!
— Ладно, — покраснел Коля. — Уж я твое доверие постараюсь оправдать. Шутница.
…Вышли у Большой Морской, свернули направо, к арке Главного штаба. Впереди, на фоне Зимнего, выкрашенного в красно-бурый цвет, четким силуэтом рисовалась Александровская колонна.
Стремительно уходил в высокое бледно-голубое небо четырехконечный латинский крест.
— Знаешь, кто этот крест держит? — спросил Коля.
— Ангел? — удивилась Маруська.
— Царь, — сказал Коля. — Александр Первый. Я в одной книжке прочитал. Я думал, что памятники только вождям и царям делали, а все эти статуи для красоты ставили.
— Чудак ты! — вздохнула Маруська. — Бесхитростный ты какой-то, даже обидно за тебя.
Миновали своды арки. Коля замедлил шаг:
— Витьку я на этом самом месте нашел… Вырос парень. Совсем взрослый стал. Говорит «дядя Коля», «тетя Маруся», а уж ему впору меня просто Колей называть.
— Отец ему нужен, — вздохнула Маруська. — Ох, как нужен ему отец!
— Ну, ты уж так говоришь, словно от замужества навсегда отказалась! — улыбнулся Коля. — Девка ты что надо и человек хороший, так что я считаю, у тебя все «на мази!»
— Нет, Коля… Не будет у меня никакой «мази». Никогда. И не говори ты со мной об этом больше. — Она с тоской посмотрела на него. — Ни в жизнь не говори!
— Ладно. — Коля растерянно погладил ее по руке. — Извини меня. Я хотел как лучше.
…У Бушмакина шло совещание. Здесь были все старые друзья Коли: чернявый балагур Вася, с которым он познакомился на «Старом Арсенале», «вечный студент» Никита, в углу молчаливо сидел Гриша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93