Теперь, мол, наша организация называется «Гидра».
Володя возмущенно пожал плечами и, взяв со стола браунинг, сунул его в карман.
– Нашел чем шутить, – сухо сказал он. – Нашел чем и нашел когда.
– Когда же и пошутить, как не сейчас, – возразил Кривошип. – На фронте полный порядок, немцев бьют в хвост и в гриву, аж гай шумит, мы тоже пока еще живы-здоровы. Придет время – наплачемся еще, может, а чего ж заранее-то...
Так и кончился этот разговор ничем. Кривошип не сказал ни да, ни нет, не одобрил покупку оружия, но и не запретил предпринимать что-нибудь в этом отношении. Володя дипломатично не стал добиваться более точных указаний и решил действовать на свой страх и риск.
Все свободное время он теперь проводил на базаре, который невиданно расцвел с появлением в городе отступающих союзников «великой Германии». Румыны и итальянцы азартно меняли на жратву и теплую одежду любое армейское имущество – саперные инструменты, седла, упряжь, брезентовые чехлы, ранцы, подсумки, радио– и телефонную аппаратуру, мотки разноцветных проводов, вырезанных из линий связи. Весь этот торг шел почти в открытую и сворачивался только при появлении немецких фельджандармов; впрочем, жандармерия, очевидно, получила инструкции по возможности не трогать союзников, отношения с которыми и без того были натянуты до предела. Украинские же полицаи обходили стороной любого итальянца или румына. На энском базаре царила в эти дни полная анархия.
В мутной воде всеобщей купли-продажи можно было поживиться чем угодно, но Володю интересовало только оружие. Этот товар, разумеется, открыто не предлагался, – может быть, только потому, что на него не было открытого спроса. Просто так подойти и поинтересоваться: нет ли какого пулеметика? – на это не отваживался даже Володя. Пока он просто толкался туда-сюда и смотрел в оба.
В первое воскресенье февраля ему повезло. Он сразу обратил внимание на красивого долговязого берсальера, который бродил по съестным рядам, пытаясь объясниться с торговками. Итальянец был явно голоден, и за плечом у него висел дулом вниз маленький пистолет-пулемет совершенно незнакомой Володе системы и предельно простой с виду конструкции, похожий на отрезок водопроводной трубы с прикладом, выгнутым из железного прутка, и торчащим вбок (как у немецкого «шмайсера») прямым рожком пенального магазина; весь автомат выглядел таким легким, простым и компактным, что Володя буквально влюбился в него с первого взгляда. Чутье подсказало ему, что с этим итальянцем можно столковаться.
Он зашел вперед и вытащил из кармана пачку немецких сигарет. Когда берсальер поравнялся с ним, Глушко жестом попросил прикурить; тот остановился и протянул ему зажигалку. Володя угостил итальянца сигаретой, – начало для переговоров было положено.
– Холодно, – сказал Володя, выразительно поеживаясь. – Sehr kalt!
– Si, si, – подтвердил тот. – Molto freddo!
– Италия? – спросил Володя, бесцеремонно ткнув его пальцем.
– Italia, si! – закричал берсальер. – Roma!
Володя выразил предположение, что в Риме не так холодно, как здесь, и сказал, что вообще дома всегда лучше, чем не дома. Итальянец горячо согласился с тем и с другим. Потом Володя спросил, скоро ли тот собирается восвояси; вопрос был понят не сразу, но потом итальянец утвердительно закивал и разразился целой темпераментной речью.
– А вот с этим в Италию не нужно, – сказал Володя, поддев пальцем ремень, на котором у итальянца висел вожделенный автомат. – Это nicht gut, Scheise!
Лицо итальянца выразило сильнейшее отвращение, он снял автомат, плюнул на него и снова перекинул через плечо, скорчив выразительную гримасу, – ничего, мол, не поделаешь, приходится таскать.
Володя оглянулся: вокруг шел обычный торг, мальчишка пронзительно предлагал сахарин и батарейки для карманных фонариков, двое пьяных ругались из-за каких-то штанов, выдирая их друг у друга. На Володю с итальянцем никто не обращал никакого внимания, вокруг не было ни полицаев, ни фельджандармов. Эх, была не была!
– Послушай, – сказал он, понизив голос, и взял итальянца за рукав. – Если тебе не нужен, ты бы продал, а?
Он быстро объяснил жестами: ты, дескать, мне автомат, а я тебе деньги. Итальянец понял, не выразил никакого удивления и еще более выразительными жестами дал понять, что деньги ему ни к чему. Он потыкал большим пальцем себе в живот, подмигнул, захохотал, со всего размаха хлопнул Володю по спине и снова потащил с плеча автомат.
– Договорились, – сказал Володя. – А что ты за него хочешь, a? Was wollen Sie?
– Momento, – сказал итальянец, – un momento... – Он ненадолго задумался и прищелкнул пальцами с вдохновенным видом.
– Bisogno una oca grassa! – сказал он решительно. – Понимай?
– Нет, – покачал головой Володя. – Что бизонье? Бизонье сердце, что ли? Придумал тоже, гурман. Откуда я его тебе возьму? Нету здесь у нас никаких бизонов, понял?
Итальянец досадливо поморщился, потряс перед лицом вывернутой вверх щепотью и повторил несколько раз: «ока, ока, понимай?» Потом он вдруг присел, захлопал руками и, вытянув вперед шею, очень похоже загоготал по-гусиному. Володя хлопнул себя по лбу.
– Гусь! Черт возьми, так бы и сказал. Тебе нужен гусь?
– Si, si, – радостно подтвердил берсальер, по-видимому, вспомнив русское слово. – Ma una grassissima, cosi!
Он надул щеки и выпятил тощий живот, округляя руки.
– Ну, понятно, – сказал Володя, – птица должна быть откормленной, во вкусе Паниковского. Это, конечно, труднее, но все равно попытаемся. За мной, римлянин!
Он поманил берсальера пальцем, и они вместе пошли в другой конец базара, где иногда продавалась из-под полы разная живность – цыплята, утки, иногда даже поросята, хотя это было строго запрещено.
К сожалению, сегодня здесь не было ничего интересного. Время от времени полиция усиливала контроль на дорогах, и тогда привоз почти прекращался. Очевидно, так получилось и в этот раз. Приезжие селяне продавали тыквы, семечки, мелкий картофель, крошеный табак-самосад и прочую ерунду. Гусей не было и в помине.
Дойдя до конца рядов, Володя и итальянец одновременно взглянули друг на друга с вытянутыми лицами. Оба были в равной мере огорчены тем, что столь заманчивая для обеих сторон сделка не удалась. И тут Володю вдруг осенило: Николаева говорила недавно, что соседка до сих пор откармливает домашнюю птицу горелым зерном, привезенным с элеватора в августе сорок первого. Немцы якобы на рождество покупали у нее гусей. Володя обозвал себя лопухом и схватил итальянца, за рукав.
– Эврика! – сказал он решительно. – Будет тебе гусь!
Они так спешили, что примчались на Пушкинскую совершенно запыхавшиеся.
– Николаева! – страшным голосом закричал Глушко, врываясь в дом вместе с итальянцем; та выскочила из своей комнаты перепуганная и полураздетая, с мокрыми после мытья волосами. – Слушай, вот тебе жалкий и голодный римлянин; поболтай с ним минут десять, я сейчас. Дай ему чаю, если есть!
Сделав итальянцу успокаивающий жест, – подожди, мол, здесь, сейчас все будет в порядке, – Володя побежал к соседке. Та оказалась дома, но на вопрос о гусях ответила непонимающим взглядом.
– Да что вы на самом деле, какие теперь гуси, тут не знаешь, чем и самой-то прокормиться... – заныла она, но Володя потерял терпение и рявкнул на нее так, что она присела от страха.
– Слушайте, вы, – сказал он. – Я вас упрашивать не собираюсь! Или вы сейчас продаете мне хорошего гуся за ту же цену, по которой продавали немцам, или завтра у вас будет полиция с обыском. Был приказ вернуть все похищенное в августе? Был. А корм вы вернули? Не вернули. Вот так, Катерина Ивановна! Решайте, жду ровно пять минут...
Ждать не пришлось. Через четверть часа он вышел из калитки, неся под мышкой увесистый пакет в немецком бумажном мешке. В дом он с ним не пошел, а отнес в сарайчик, где спал летом. Потом отправился за итальянцем.
– Если ты еще раз приведешь мне... – начала Николаева, вылетая навстречу ему, с круглыми от злости глазами и красная как кумач. Она задохнулась от возмущения.
– Я все понял, – быстро сказал Володя. – Где он?
– Мне удалось запереть его на кухне. «Жалкий и голодный»! А я еще, как дура, хотела напоить его чаем.
– Странно, мне он показался джентльменом. Очевидно, нужно было сделать поправку на южный темперамент, и потом, кто же знал, что ты среди бела дня станешь разгуливать чуть ли не голая. Уж этого-то, миледи, я от вас не ожидал. Надеюсь, он ничего себе не позволил?
Николаева фыркнула в ответ, как рассерженная кошка.
– Ну ничего, – сказал Володя, – сейчас он испарится. Иди от греха подальше.
Он поспешил на кухню. Запертый берсальер мог решить, что угодил в партизанскую ловушку, и со страху наделать глупостей. Но тот чувствовал себя отлично и весь сиял.
– Dove sta la ragazza? – весело спросил он, как только Володя открыл дверь. – Tua sorella? Bellissima!
Он закатил глаза и с чувством поцеловал сложенные в щепоть пальцы.
– Пошли, синьор Паниковский, нечего тут разыгрывать донжуана, я тебя не для этого сюда привел, – сказал Володя, беря его за рукав. Итальянец послушно пошел за ним.
В сарайчике Володя развернул бумажный мешок и торжественным жестом указал на свою добычу.
– Ощипывать придется самому, – сказал он, – это в договор не входило.
Итальянец поднял тушку, взвесил ее в ладонях и кивнул – сойдет, мол. Со свесившейся гусиной шеи со стуком падали на бумагу тяжелые капли крови.
– Гони автомат, – сказал Володя, протянув руку.
– Piano, piano! – сказал итальянец, выставив перед собой ладони. Он заботливо завернул гуся в бумагу и затолкал пакет в свою сумку. Потом снял автомат с плеча, отделил резко щелкнувший магазин и показал Володе. Магазин был полностью заряжен. Итальянец вылущил из него верхний патрон – короткий, пистолетного типа – и тоже показал, донышком вверх, ткнув пальцем в маркировку. Калибр был что надо – девять миллиметров.
– Ладно, в этом я разберусь сам, – сказал Володя, взяв магазин и вставляя патрон обратно. – А вот как тут?
Итальянец понял, закивал. Он показал Володе, как отделять ствол и приклад; в разобранном виде пистолет-пулемет занимал совсем мало места, его можно было уложить в портфель. Собрав его снова, итальянец продемонстрировал приемы заряжания, показал предохранитель. Выдвижной штифтик пониже затвора, который от нажатия пальца выскакивал то с левой, то с правой стороны, управлял, как оказалось, механизмом перевода огня с автоматического на одиночный.
– Cosi – mitraglia! – сказал итальянец, указывая на положение штифта; он прижал автомат прикладом к бедру, левой рукой держа за рожок магазина, пригнулся, зверски перекосив лицо, и сделал языком «трр-р-р». Потом он перещелкнул штифт в левое положение и вскинул автомат к плечу, как ружье. – Бум! Бум! Бум! Понимай?
– Да, да, – нетерпеливо сказал Володя, – так – одиночными выстрелами – действительно здорово удобно. Ну ладно, спасибо за инструктаж...
Он отобрал у итальянца оружие и сунул его под свой тюфяк.
– Addio, – сказал берсальер, – saluti a tu sorella! – Он подмигнул, взял под козырек и вышел наружу, зябко натягивая на уши поднятый воротник легкой темно-зеленой шинелишки. Володя пошел проводить его до калитки. Итальянец громко высвистывал какую-то знакомую мелодию. Перед калиткой он остановился и еще раз подмигнул Володе.
– Per me – finita la guerra, – весело заявил он, выставил вперед правую руку со сжатым кулаком и с размаху ударил левой по сгибу локтя. – Ессо!
Володя посмеялся и вернулся в дом.
– Ушел этот бандит? – спросила Николаева.
– Он не бандит, миледи. Он вполне порядочный парень, явный антифашист.
– Прекрасно! Но я прошу таких антифашистов больше ко мне не приводить, – заявила Николаева. – Чего ради он вообще приходил?
– Предлагал продать государственные секреты Италии, но мы не сошлись в цене.
– Нет, правда, – умоляюще сказала Николаева. Видно было, что она умирает от любопытства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Володя возмущенно пожал плечами и, взяв со стола браунинг, сунул его в карман.
– Нашел чем шутить, – сухо сказал он. – Нашел чем и нашел когда.
– Когда же и пошутить, как не сейчас, – возразил Кривошип. – На фронте полный порядок, немцев бьют в хвост и в гриву, аж гай шумит, мы тоже пока еще живы-здоровы. Придет время – наплачемся еще, может, а чего ж заранее-то...
Так и кончился этот разговор ничем. Кривошип не сказал ни да, ни нет, не одобрил покупку оружия, но и не запретил предпринимать что-нибудь в этом отношении. Володя дипломатично не стал добиваться более точных указаний и решил действовать на свой страх и риск.
Все свободное время он теперь проводил на базаре, который невиданно расцвел с появлением в городе отступающих союзников «великой Германии». Румыны и итальянцы азартно меняли на жратву и теплую одежду любое армейское имущество – саперные инструменты, седла, упряжь, брезентовые чехлы, ранцы, подсумки, радио– и телефонную аппаратуру, мотки разноцветных проводов, вырезанных из линий связи. Весь этот торг шел почти в открытую и сворачивался только при появлении немецких фельджандармов; впрочем, жандармерия, очевидно, получила инструкции по возможности не трогать союзников, отношения с которыми и без того были натянуты до предела. Украинские же полицаи обходили стороной любого итальянца или румына. На энском базаре царила в эти дни полная анархия.
В мутной воде всеобщей купли-продажи можно было поживиться чем угодно, но Володю интересовало только оружие. Этот товар, разумеется, открыто не предлагался, – может быть, только потому, что на него не было открытого спроса. Просто так подойти и поинтересоваться: нет ли какого пулеметика? – на это не отваживался даже Володя. Пока он просто толкался туда-сюда и смотрел в оба.
В первое воскресенье февраля ему повезло. Он сразу обратил внимание на красивого долговязого берсальера, который бродил по съестным рядам, пытаясь объясниться с торговками. Итальянец был явно голоден, и за плечом у него висел дулом вниз маленький пистолет-пулемет совершенно незнакомой Володе системы и предельно простой с виду конструкции, похожий на отрезок водопроводной трубы с прикладом, выгнутым из железного прутка, и торчащим вбок (как у немецкого «шмайсера») прямым рожком пенального магазина; весь автомат выглядел таким легким, простым и компактным, что Володя буквально влюбился в него с первого взгляда. Чутье подсказало ему, что с этим итальянцем можно столковаться.
Он зашел вперед и вытащил из кармана пачку немецких сигарет. Когда берсальер поравнялся с ним, Глушко жестом попросил прикурить; тот остановился и протянул ему зажигалку. Володя угостил итальянца сигаретой, – начало для переговоров было положено.
– Холодно, – сказал Володя, выразительно поеживаясь. – Sehr kalt!
– Si, si, – подтвердил тот. – Molto freddo!
– Италия? – спросил Володя, бесцеремонно ткнув его пальцем.
– Italia, si! – закричал берсальер. – Roma!
Володя выразил предположение, что в Риме не так холодно, как здесь, и сказал, что вообще дома всегда лучше, чем не дома. Итальянец горячо согласился с тем и с другим. Потом Володя спросил, скоро ли тот собирается восвояси; вопрос был понят не сразу, но потом итальянец утвердительно закивал и разразился целой темпераментной речью.
– А вот с этим в Италию не нужно, – сказал Володя, поддев пальцем ремень, на котором у итальянца висел вожделенный автомат. – Это nicht gut, Scheise!
Лицо итальянца выразило сильнейшее отвращение, он снял автомат, плюнул на него и снова перекинул через плечо, скорчив выразительную гримасу, – ничего, мол, не поделаешь, приходится таскать.
Володя оглянулся: вокруг шел обычный торг, мальчишка пронзительно предлагал сахарин и батарейки для карманных фонариков, двое пьяных ругались из-за каких-то штанов, выдирая их друг у друга. На Володю с итальянцем никто не обращал никакого внимания, вокруг не было ни полицаев, ни фельджандармов. Эх, была не была!
– Послушай, – сказал он, понизив голос, и взял итальянца за рукав. – Если тебе не нужен, ты бы продал, а?
Он быстро объяснил жестами: ты, дескать, мне автомат, а я тебе деньги. Итальянец понял, не выразил никакого удивления и еще более выразительными жестами дал понять, что деньги ему ни к чему. Он потыкал большим пальцем себе в живот, подмигнул, захохотал, со всего размаха хлопнул Володю по спине и снова потащил с плеча автомат.
– Договорились, – сказал Володя. – А что ты за него хочешь, a? Was wollen Sie?
– Momento, – сказал итальянец, – un momento... – Он ненадолго задумался и прищелкнул пальцами с вдохновенным видом.
– Bisogno una oca grassa! – сказал он решительно. – Понимай?
– Нет, – покачал головой Володя. – Что бизонье? Бизонье сердце, что ли? Придумал тоже, гурман. Откуда я его тебе возьму? Нету здесь у нас никаких бизонов, понял?
Итальянец досадливо поморщился, потряс перед лицом вывернутой вверх щепотью и повторил несколько раз: «ока, ока, понимай?» Потом он вдруг присел, захлопал руками и, вытянув вперед шею, очень похоже загоготал по-гусиному. Володя хлопнул себя по лбу.
– Гусь! Черт возьми, так бы и сказал. Тебе нужен гусь?
– Si, si, – радостно подтвердил берсальер, по-видимому, вспомнив русское слово. – Ma una grassissima, cosi!
Он надул щеки и выпятил тощий живот, округляя руки.
– Ну, понятно, – сказал Володя, – птица должна быть откормленной, во вкусе Паниковского. Это, конечно, труднее, но все равно попытаемся. За мной, римлянин!
Он поманил берсальера пальцем, и они вместе пошли в другой конец базара, где иногда продавалась из-под полы разная живность – цыплята, утки, иногда даже поросята, хотя это было строго запрещено.
К сожалению, сегодня здесь не было ничего интересного. Время от времени полиция усиливала контроль на дорогах, и тогда привоз почти прекращался. Очевидно, так получилось и в этот раз. Приезжие селяне продавали тыквы, семечки, мелкий картофель, крошеный табак-самосад и прочую ерунду. Гусей не было и в помине.
Дойдя до конца рядов, Володя и итальянец одновременно взглянули друг на друга с вытянутыми лицами. Оба были в равной мере огорчены тем, что столь заманчивая для обеих сторон сделка не удалась. И тут Володю вдруг осенило: Николаева говорила недавно, что соседка до сих пор откармливает домашнюю птицу горелым зерном, привезенным с элеватора в августе сорок первого. Немцы якобы на рождество покупали у нее гусей. Володя обозвал себя лопухом и схватил итальянца, за рукав.
– Эврика! – сказал он решительно. – Будет тебе гусь!
Они так спешили, что примчались на Пушкинскую совершенно запыхавшиеся.
– Николаева! – страшным голосом закричал Глушко, врываясь в дом вместе с итальянцем; та выскочила из своей комнаты перепуганная и полураздетая, с мокрыми после мытья волосами. – Слушай, вот тебе жалкий и голодный римлянин; поболтай с ним минут десять, я сейчас. Дай ему чаю, если есть!
Сделав итальянцу успокаивающий жест, – подожди, мол, здесь, сейчас все будет в порядке, – Володя побежал к соседке. Та оказалась дома, но на вопрос о гусях ответила непонимающим взглядом.
– Да что вы на самом деле, какие теперь гуси, тут не знаешь, чем и самой-то прокормиться... – заныла она, но Володя потерял терпение и рявкнул на нее так, что она присела от страха.
– Слушайте, вы, – сказал он. – Я вас упрашивать не собираюсь! Или вы сейчас продаете мне хорошего гуся за ту же цену, по которой продавали немцам, или завтра у вас будет полиция с обыском. Был приказ вернуть все похищенное в августе? Был. А корм вы вернули? Не вернули. Вот так, Катерина Ивановна! Решайте, жду ровно пять минут...
Ждать не пришлось. Через четверть часа он вышел из калитки, неся под мышкой увесистый пакет в немецком бумажном мешке. В дом он с ним не пошел, а отнес в сарайчик, где спал летом. Потом отправился за итальянцем.
– Если ты еще раз приведешь мне... – начала Николаева, вылетая навстречу ему, с круглыми от злости глазами и красная как кумач. Она задохнулась от возмущения.
– Я все понял, – быстро сказал Володя. – Где он?
– Мне удалось запереть его на кухне. «Жалкий и голодный»! А я еще, как дура, хотела напоить его чаем.
– Странно, мне он показался джентльменом. Очевидно, нужно было сделать поправку на южный темперамент, и потом, кто же знал, что ты среди бела дня станешь разгуливать чуть ли не голая. Уж этого-то, миледи, я от вас не ожидал. Надеюсь, он ничего себе не позволил?
Николаева фыркнула в ответ, как рассерженная кошка.
– Ну ничего, – сказал Володя, – сейчас он испарится. Иди от греха подальше.
Он поспешил на кухню. Запертый берсальер мог решить, что угодил в партизанскую ловушку, и со страху наделать глупостей. Но тот чувствовал себя отлично и весь сиял.
– Dove sta la ragazza? – весело спросил он, как только Володя открыл дверь. – Tua sorella? Bellissima!
Он закатил глаза и с чувством поцеловал сложенные в щепоть пальцы.
– Пошли, синьор Паниковский, нечего тут разыгрывать донжуана, я тебя не для этого сюда привел, – сказал Володя, беря его за рукав. Итальянец послушно пошел за ним.
В сарайчике Володя развернул бумажный мешок и торжественным жестом указал на свою добычу.
– Ощипывать придется самому, – сказал он, – это в договор не входило.
Итальянец поднял тушку, взвесил ее в ладонях и кивнул – сойдет, мол. Со свесившейся гусиной шеи со стуком падали на бумагу тяжелые капли крови.
– Гони автомат, – сказал Володя, протянув руку.
– Piano, piano! – сказал итальянец, выставив перед собой ладони. Он заботливо завернул гуся в бумагу и затолкал пакет в свою сумку. Потом снял автомат с плеча, отделил резко щелкнувший магазин и показал Володе. Магазин был полностью заряжен. Итальянец вылущил из него верхний патрон – короткий, пистолетного типа – и тоже показал, донышком вверх, ткнув пальцем в маркировку. Калибр был что надо – девять миллиметров.
– Ладно, в этом я разберусь сам, – сказал Володя, взяв магазин и вставляя патрон обратно. – А вот как тут?
Итальянец понял, закивал. Он показал Володе, как отделять ствол и приклад; в разобранном виде пистолет-пулемет занимал совсем мало места, его можно было уложить в портфель. Собрав его снова, итальянец продемонстрировал приемы заряжания, показал предохранитель. Выдвижной штифтик пониже затвора, который от нажатия пальца выскакивал то с левой, то с правой стороны, управлял, как оказалось, механизмом перевода огня с автоматического на одиночный.
– Cosi – mitraglia! – сказал итальянец, указывая на положение штифта; он прижал автомат прикладом к бедру, левой рукой держа за рожок магазина, пригнулся, зверски перекосив лицо, и сделал языком «трр-р-р». Потом он перещелкнул штифт в левое положение и вскинул автомат к плечу, как ружье. – Бум! Бум! Бум! Понимай?
– Да, да, – нетерпеливо сказал Володя, – так – одиночными выстрелами – действительно здорово удобно. Ну ладно, спасибо за инструктаж...
Он отобрал у итальянца оружие и сунул его под свой тюфяк.
– Addio, – сказал берсальер, – saluti a tu sorella! – Он подмигнул, взял под козырек и вышел наружу, зябко натягивая на уши поднятый воротник легкой темно-зеленой шинелишки. Володя пошел проводить его до калитки. Итальянец громко высвистывал какую-то знакомую мелодию. Перед калиткой он остановился и еще раз подмигнул Володе.
– Per me – finita la guerra, – весело заявил он, выставил вперед правую руку со сжатым кулаком и с размаху ударил левой по сгибу локтя. – Ессо!
Володя посмеялся и вернулся в дом.
– Ушел этот бандит? – спросила Николаева.
– Он не бандит, миледи. Он вполне порядочный парень, явный антифашист.
– Прекрасно! Но я прошу таких антифашистов больше ко мне не приводить, – заявила Николаева. – Чего ради он вообще приходил?
– Предлагал продать государственные секреты Италии, но мы не сошлись в цене.
– Нет, правда, – умоляюще сказала Николаева. Видно было, что она умирает от любопытства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88