Вот и я не видел!! Еще я его, гада, рассматривать должен, – что там у него в руках...
– Да хрен с ним, товарищ лейтенант, делов-то, – сказал боец. Обведя хату хозяйским взглядом, он снял с петли исщепленную осколками дверь, поставил в сторонку, чтобы не мешала ходить. На полу валялись сорвавшиеся со стены ходики. Боец поднял их, повесил на место, с треском подтянул гирьку и качнул маятник. Ходики деловито застучали, как ни в чем не бывало.
– Во техника безотказная, – одобрительно сказал боец, – им хоть что делай, не сломаются. Товарищ лейтенант, а ведь они шли, небось, как Силантьев гранату кинул, а?
Сергей безучастно поднял голову: часть стены, на которой висели безотказные ходики, была освещена отблеском огня, и стрелки на жестяном циферблате, нижний угол которого погнулся от падения, показывали без пяти двенадцать.
– Нынче ведь тридцать первое, – продолжал боец, – аккурат Новый год! Так что с новым счастьицем вас, товарищ лейтенант, с исполнением желаний! Шутка ли, одна тыща девятьсот сорок третий!
Глава седьмая
В конце января первые волны сталинградского отступления перехлестнули за Днепр и, разливаясь по Правобережью, докатились до Энска.
Фронт был еще далеко, немцы еще держались в Ростове, в Ворошиловграде, в Купянске, а через Энск, впервые с августа сорок первого года, днем и ночью шли войска. Только теперь они шли в обратном направлении: остатки немецких, итальянских, венгерских и румынских дивизий, разгромленные в излучине Дона, деморализованные ошметки воинства «Новой Европы» уходили в глубокий тыл – зализывать раны, отдыхать, переформировываться. Сплошным потоком шли по Днепропетровскому шоссе грузовики всех европейских марок, запряженные тощими одрами румынские каруцы, нарядные, со стеклянными крышами, туристские автобусы, пригнанные сюда с тирольских и баварских курортов, – все это было побито и расхлябано, наспех вымазано белой камуфляжной краской, до отказа перегружено ранеными, больными, обмороженными, симулянтами и потенциальными дезертирами. Отбросы войны стекали на запад через Энск, и жители, поглядывая на них с опаской и тайным злорадством, начинали понимать истинные размеры того, что произошло под Сталинградом.
Они уже догадывались об этом из осторожных признаний немецких газет, из рассказов румын-постояльцев, теперь уже открыто материвших и Гитлера, и Антонеску, и вообще весь этот неудачный «разбой», который обещал быть таким выгодным, но пока не дал им ничего, кроме богатого запаса многоэтажной русской словесности; о катастрофе, постигшей немцев под Сталинградом, говорили и таинственные листовки, отпечатанные на ротаторе, которые теперь все чаще попадались то тут, то там. Конечно, в устных рассказах могло быть много преувеличений, а всякому печатному слову умудренные жизнью граждане Энска верили с большими оговорками, но уж в том, что видели теперь их глаза, сомневаться не приходилось.
Видимо, действительно что-то необычайное должно было произойти на далеких берегах Волги, чтобы в таком виде вернулись сюда гордые «освободители», еще недавно казавшиеся несокрушимыми в своей невиданной материальной оснащенности. Где-то там, в буранных степях Приволжья, грудами железного лома осталась лежать под снегом грозная боевая техника, которая жаркими июльскими ночами шла через Энск, перемалывая гусеницами и колесами остатки асфальта на магистральных улицах, с заката до рассвета сотрясая воздух бешеным ревом двигателей. Где-то между Доном и Волгой легли в незавое-ванную землю парни в черных, серых и зеленых мундирах – те самые, что несколько месяцев назад загоняли свои машины в эти дворы, мылись у этих колонок, весело ощипывали, шпарили и жарили «организованных» по дороге кур и поросят и обещали через месяц быть в Баку и на Урале. Да, что-то сломалось в немецкой войне, сломалось внезапно и непоправимо, в тот самый момент, когда она, достигнув высшей точки своего размаха, уже готовилась обрушить на противника последний смертоносный удар…'
Пистолет Володя Глушко выменял у румынского капрала за два десятка яиц. Яйца стоили чертовски дорого, но деньги сейчас перестали быть проблемой, так как Болховитинов, вернувшись из командировки в Германию, передал Николаевой ни больше ни меньше, как три тысячи рейхсмарок, снятых им с банковского счета под предлогом каких-то спекулятивных шахер-махеров. Румын, с которым Володя встретился на базаре, пригласил его в уборную и, боязливо озираясь, вытащил браунинг из кармана. Володя был немного разочарован, – о системе они не договорились, он почему-то решил, «то речь идет о «вальтере» или «парабеллуме», а это оказался старый бельгийский «FN», потертый и с явственно проступающей сквозь воронение рыжей сыпью ржавчины. Но делать было уже нечего! Володя выторговал еще горсть патронов, потом румын забрал яйца и ушел очень довольный. Дома, разобрав пистолет, Володя убедился, что его бессовестно надули: механизм был изношен и, очевидно, подвержен частым заеданиям. Недаром ему никогда не нравились эти маленькие браунинги, – это было далеко не то оружие, с которым можно чувствовать себя застрахованным от любой неожиданности. Но это не очень его расстроило. Теперь по крайней мере он знал, как вооружить организацию.
Кривошип, которому он доложил о своем эксперименте, не разделил его энтузиазма.
– Отдать столько яиц за такое дерьмо, – сказал он, пренебрежительно разглядывая вычищенный и смазанный Володей браунинг.
– Дело не в цене, – терпеливо сказал Володя, – Очень может быть, что в данном случае румын меня надул. Это они умеют. Дело не в этом, Алексей. Важно то, что найдена совершенно реальная возможность доставать оружие. Не будем сейчас говорить ни о цене, ни о качестве; так или иначе, это – оружие. Как ты считаешь, в принципе: нужно нам начать вооружаться или не нужно?
Кривошип ответил не сразу. Он извлек обойму и поковырял ногтем язвочку, оставшуюся от счищенной ржавчины.
– Вообще-то вооружиться не мешало бы, – сказал, он. – Но я, Глушко, не так уж к этому рвусь. И знаешь, почему? Такие вот штучки иногда начинают стрелять сами. Смотря в чьи руки они попадут. Николаевой, например, я бы доверил оружие со спокойной душой...
– Да она побоится его тронуть, – фыркнул Володя, сворачивая толстую самокрутку.
– Если нужно, тронет. И ей я бы доверил. А вот тебе – нет.
– Это почему же, интересно?
– Потому что ты способен наделать глупостей.
– Потрясающая логика, – сказал Володя. – Может быть, ты считаешь, что я напрасно застрелил того полицая?
– Нет, почему. Может быть, в тот раз ты не мог поступить иначе... Может быть. Но я не уверен, что ты всегда будешь пускать в ход оружие только тогда, когда это совершенно необходимо...
– Ну конечно, я, по-твоему, дурак!
– Слушай, давай не лезь в бутылку. От того, что мы решим по этому вопросу, зависит, может быть, судьба всей организации. Где ты предполагаешь хранить оружие?
– Ну... каждый хранит свое личное оружие у себя, мне так представляется.
– Хорошо, допустим – каждый у себя. И вот какой-нибудь сопляк выпивает где-нибудь на гулянке лишнюю кружку самогону, и ему приходит в дурью голову попрактиковаться в стрельбе...
– Прежде всего, в организации не должно быть сопляков с дурьими головами!
– Это, знаешь ли, понятие растяжимое, какую голову можно считать дурьей, а какую нельзя. А «сопляков» в нашей организации девяносто процентов! Ты, может, думаешь, что у нас костяк подполья составляют старые большевики? Сейчас надо решить главный вопрос: нужно ли вообще оружие? Для чего оно нам, строго-то говоря? Для самообороны, допустим. Практически, как ты себе это представляешь? Держать пистолет под половицей? Все равно не успеешь достать, когда за тобой придут. А носить постоянно при себе – засыпешься при первой же уличной облаве. Так что я не вижу особенного смысла иметь оружие для самообороны, в наших условиях.
– Согласен, – сказал Володя. – Для самообороны – не имеет смысла. А если для нападения?
– На кого нападать-то собираешься, елки точеные?
– Послушай, Алексей, – сказал Володя. – Через три-четыре месяца фронт может подойти к Энску. Ты согласен?
– Допустим. Если ты намерен при приближении Красной Армии поднять в городе восстание, то я тебе скажу сразу...
– Успокойся, я говорю не о восстании. Но мы могли бы попытаться освободить заключенных. По-твоему, это тоже нереально? Алексей, скажи честно, сколько нас человек? Я не спрашиваю, кто и чем у тебя занят; но хотя бы приблизительное число людей ты можешь назвать?
– Факт, могу, – кивнул Кривошип. – Я не собираюсь делать из этого секрета. У нас, Глушко, надежных ребят сейчас около... сорока человек, скажем округленно. Есть и другие, но тех можно считать скорее, ну, сочувствующими, что ли. Они в общем-то не занимаются никакой активной работой. Просто знают о существовании подполья и кое-чем иногда помогают. Так что они не в счет.
– Ну что ж, – бодро сказал Володя, подумав. – Сорок человек, хорошо вооруженных...
– Что значит «хорошо вооруженных»? – Кривошип усмехнулся. – Автоматами ты их не вооружишь, верно? Наскребешь с бору по сосенке таких вот пугачей, в лучшем случае. А обучение? Из этих сорока только пятеро были в армии, трое проходили допризывную подготовку, а остальные разбираются в военном деле, как я в астрономии.
– Я понимаю, Алексей, все это так, конечно, все это очень логично и благоразумно. Но тебе не кажется, что подвиги часто совершаются именно вопреки логике и благоразумию? Я ведь не предлагал никаких выступлений, когда немцы наступали по всему фронту и наши обыватели были уверены, что сильнее кошки зверя нет. Я предлагаю нанести удар в тот момент, когда немецкая власть в городе зашатается. Момент нужно будет выбрать очень точно, может быть в разгар эвакуации, когда среди всех этих полицаев начнется паника...
– Верно, Глушко, верно. В принципе это осуществимо. Но ведь может получиться и так, что мы одним ударом погубим все подполье. Об этом ты думал? Почти два года успешно действовать в условиях оккупации и накануне освобождения послать ребят на смерть, – не знаю, лично я не возьму на себя такую ответственность.
– В том-то и дело, – с горечью сказал Глушко, – ты просто боишься ответственности.
– Факт, боюсь. Ответственности не перед кем-то, а перед собственной совестью.
Володя долго молчал.
– Ты говоришь: «успешно действовать почти два года », – сказал он. – Неужели ты действительно считаешь, что мы действовали успешно?
Снова наступило молчание.
– Я считаю – да, – ответил наконец Кривошип. – Смотря что понимать под успешными действиями, конечно. Мы не убивали немцев и не пускали под откос эшелоны, но людям, нашим советским людям, мы помогали чем могли. Это не так мало. Мы помогали людям, мы поддерживали в них уверенность, что немцы здесь не хозяева, ну и... просто не давали им забыть о том, что они советские люди. Я считаю, в наших условиях это уже успех.
– Кстати, Алексей. Мы об этом уже толковали, и я не собирался заводить волынку снова, но раз уж зашел разговор...
– Да?
– Я опять о связи членов подполья между собой. Ты придумал эту радиальную структуру, может, это и правильно, не спорю, но мне сейчас опять пришла в голову такая мысль. По схеме мы – звезда, все лучи которой соприкасаются только в центре. Так?
– Ну, скажем, так.
– Прекрасно. Что получится, если этого центра не станет?
– Каждый из «лучей» точно проинструктирован на этот счет. Не исключено, что возникнет несколько дочерних организаций.
– Методом почкования, так, что ли?
– Ну да, что-то вроде этого, – улыбнулся Кривошип – Что это за животное, ты не помнишь, которое можно разрезать на куски и из каждого куска вырастает новая особь?
– Не помню; кажется, гидра.
– Во, она самая. Николаева все беспокоилась, что у нас нет названия, так ты скажи ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88