– Дать бы тебе по шее за такие разговоры, – сказал Володя. – Между прочим, глупейший и вреднейший предрассудок – что вашего брата не полагается бить. Очевидно, он сложился в эпоху, когда женщины были еще тихими и скромными, а сейчас это пережиток, явный пережиток, и чем скорее от него избавятся, тем лучше.
– Вот-вот, – покивала Таня. – Для полного счастья человечеству только этого и не хватает. Но ты не печалься, процесс избавления от пережитков идет полным ходом. Особенно у немцев.
– О немцах ты молчи, – сказал Володя, – ты с ними примирилась, так теперь уж молчи.
– Мы с ними примирились в равной мере, не думай, что ты в другом положении...
– Важно не то, чем человек занимается в данный момент, а чем он хочет заниматься!
– Знаешь, Володька, я бы хотела сейчас быть на фронте, а еще больше – чтобы не было никакой войны, сидеть в Ленинграде и изучать филологию. Если бы да кабы, да во рту росли б грибы! Не будем говорить о том, кому чего хочется.
– Дело твое, я тебя вообще не заставляю ни о чем говорить, разговор начала ты. Но раз уж начала, то я тебе скажу, что именно желание человека – это и есть главное, потому что прежде действия идет осознание нужности этого действия, желание его совершить!
– А по-моему, главное не это, – возразила Таня. – По-моему, главное – это не желание что-то сделать, а реальная возможность, потому что иначе желание так желанием и останется. Мне очень хочется сделать что-то вредное немцам, но у меня такой возможности нет. Понятно? Вот когда она у тебя будет, тогда ты мне скажешь. А пока это все слова и вселенский треп.
– Все-таки удивительно приземленная ты личность...
– Приземленная? Володенька, милый, нас всех приземлили – дальше некуда.
В этот день сразу после обеда началась такая метель, что дорожные работы пришлось прекратить. Около половины второго за девушками пришла машина, и они вернулись в город.
Спрыгнув с грузовика, Таня увидела человека, только что вышедшего из дверей городской управы. Лицо показалось ей знакомым, хотя она не могла его вспомнить, – черный такой, жуковатый, где-то она его определенно видела. Низенький, круглый брюнет в свою очередь уставился на нее.
Отойдя на несколько шагов, Таня не утерпела и оглянулась. Жуковатый незнакомец смотрел ей вслед.
– Я извиняюсь! – крикнул он и заторопился к ней. – Я извиняюсь, вы будете не Николаева?
– Да-а, – удивленно протянула Таня и вдруг вспыхнула от радости. – Георгий Аристархович! Вы – товарищ Попандопуло, правда? Как я вас сразу не узнала, ведь Сережа нас тогда познакомил, помните?..
– Ну шё вы спрашиваете! – Товарищ Попандопуло галантно раскланялся, сняв дорогую каракулевую шапку, и теперь тряс ей руку, словно хотел оторвать. – Я, конечно, тоже не сразу вас узнал, – вы сами понимаете, такая разница во внешнем виде, ай-яй-яй... Вы что – ездите на дорожные работы? – спросил он, чуть понизив голос, словно речь шла о чем-то не совсем приличном.
– Приходится, Георгий Аристархович. В общем, это не так трудно, только иногда приходится мерзнуть, особенно когда ветер...
– Да как можно! – с ужасом воскликнул Попандопуло. – Ну хорошо, за это мы еще поговорим. Вы мне скажите, шё с Сергеем? Где он? Что он? Вы от него письма получали?
– Я ничего не знаю, правда. То есть он ушел на фронт, добровольно, вы об этом слышали? Ну вот, а с тех пор я ни одного письма не получила. Ни одного.
Попандопуло сокрушенно пощелкал языком.
– Ну ничего, – сказал он, – это необязательно значит, шё с ним случилось чего-нибудь плохого, а? Шё значит – ни одного письма, они могли быть, вы могли их не получить! А шё вы думаете? Вы прямо с работы?
– Ну да, нас сегодня распустили раньше – из-за метели...
– Так идемте ко мне, погреетесь, я вас напою чаем – это здесь рядом, в магазине сейчас перерыв...
– У вас магазин? – удивленно спросила Таня, только сейчас обратив внимание на его добротное пальто с меховым воротником и дорогую шапку.
– Шё значит магазин, – Попандопуло немного смутился, – так, мелочь... комиссионка! Нужно же с чего-то жить, а?
Идти было недалеко, магазин был расположен тут же, возле Старого рынка. Пока Попандопуло возился с замком, Таня с недоумением, закинув голову, разглядывала ярко разрисованную вывеску – «Жорж Попандопуло – ТРИАНОН – прием на комиссию».
– Почему «Трианон»? – спросила она, входя в пропахшую нафталином темноту.
– Осторожно, Танечка, не споткнитесь... сейчас зажгу свет... А «Трианон» – это так, один румын посоветовал... говорит, красивое название, и потом знаменитое – все знают.
– К моему стыду, я не знаю. То есть я знаю, что это дворец – Людовика Пятнадцатого, что ли, но чем он знаменит – не помню.
– Какой дворец, это ресторан в Бухаресте...
Зажегся свет. Внутри магазин был как магазин, висело кое-что из готового платья, на полках лежало несколько отрезов, стояли какие-то безделушки, вазочки. Трудно было представить, что сейчас могут найтись покупатели на фарфоровых пастушек.
Попандопуло провел Таню в заднюю комнатку, очевидно служившую конторой, включил электрический чайник, достал из шкафчика серый пшеничный хлеб, масло, картонный стаканчик с немецким искусственным медом. При виде такой роскоши, поистине достойной настоящего Трианона, Тане стало страшновато. А вдруг он что-то задумал, этот новоиспеченный торговец? В наше время никто не станет угощать маслом и пшеничным хлебом просто так, без задней мысли...
В комнате было тепло, она размотала платок и сняла ватник, оставшись в фуфайке и лыжных брюках.
– Вот так лучше, – одобрительно сказал Попандопуло, – так я вижу настоящую Танечку Николаеву... Кушайте, Танечка, кушайте.
Поколебавшись секунду, Таня отбросила всякую осторожность и решительно взялась за еду. Попандопуло налил чаю и себе.
– Танечка, имею до вас деловое предложение, – сказал он, распечатывая яркую пачку румынских сигарет.
Таня, продолжая жевать, глянула на него настороженно.
– Вы только, пожалуйста, не пугайтесь, – сказал он. -Я вам ничего такого ужасного не предлагаю! И вообще не думайте, шё я стал каким-нибудь там буржуем... Как-нибудь после я вам все расскажу, тут нема никаких тайн мадридского двора. Просто каждому человеку хочется кушать, Танечка, это еще Дарвин обосновал научным путем. Так вот, идите ко мне работать продавщицей, а? Сколько вам платят на дорожных работах – пятнадцать марок? Я даю тридцать. Положение перед биржей у вас будет вполне прочное, я имею разрешение от горуправы, так что в этом смысле все тип-топ. А с дорожных работ вас отпустят, это я устрою. У меня грандиозный блат на бирже, вы просто не поверите!
– Почему же, – сказала Таня. – Это видно.
– Вы меня осуждаете, Танечка? – Таня пожала плечами:
– Наверное, нельзя осуждать человека, не зная всех обстоятельств. Просто я думаю, что не смогла бы так... ?устроиться.
– Э, Танечка, каждый устраивается, как может... одному повезет, а другому – нет. И потом, разве я отымаю у кого-нибудь его кусок хлеба с маслом? Не открой эту лавочку я – открыл бы кто-то другой, может еще больший жулик. Я хоть, Танечка, клиентов не надуваю. Боже упаси! Комиссионный процент, и ни пфеннига больше, так что вы себе, пожалуйста, не думайте чего-нибудь такого...
– Да я ничего такого и не думаю, – сказала Таня, на этот раз вполне искренне. – Я только не понимаю, зачем вы хотите взять меня продавщицей. Из жалости?
– Шё значит из жалости. – Попандопуло скривился и издал какой-то фыркающий звук. – Мне действительно позарез нужен человек, которому я мог бы доверять. Это одно. А другое – Сергей был моим другом, – я говорю «был», потому шё сейчас он плюнул бы мне в рожу, если бы встретились. Ясно – один воюет, другой торгует, какая уж тут теперь дружба...
– Вы тоже могли бы воевать, – сказала Таня.
– Мог бы, ясно, разве я говорю «нет»?
– Это хорошо, что вы не говорите «нет». Вы что же, дезертировали? Или в военкомате у вас тоже был грандиозный блат?
– Блат у меня был всюду, только я им не воспользовался. Хотите – верьте, хотите – нет, но меня так и не призвали. У меня уж и сухари были готовы, ждал со дня на день. Скажу вам откровенно, Танечка, сам я не пошел бы. Я человек мирный, чего скрывать, героя из Жоры Попандопуло не получилось...
– Сергей Дежнев тоже очень мирный человек, – с трудом проговорила Таня, глядя мимо головы собеседника. – За несколько дней до начала войны, он... говорил мне, как он ко всему этому относится... к армии, к оружию... Он мечтал стать инженером, строить заводы...
Голос у нее прервался.
– Я ж и говорю, – сказал Попандопуло. – Люди делятся на героев и наоборот. Я, к примеру, наоборот. Об чем может быть спор?
Оба замолчали. Из магазина послышался шум, кто-то тряс запертую дверь.
– От босяки, – вздохнул Попандопуло и посмотрел на часы. – Танечка, так как вы насчет моего предложения?
Таня сидела с опущенной головой, чувствуя себя какой-то безвольной, опустошенной. Жизнь была страшной и бессмысленной. Сережа ушел на фронт, а Жора Попандопуло торгует, заводит блат с немцами; и самое ужасное – все это всегда существовало и будет существовать бок о бок. Героизм, трусость, расчетливое животное прозябание рядом с ослепительным самопожертвованием, и всегда самые лучшие умирают для того, чтобы продолжала размножаться серенькая человеческая плесень...
Она откажется от предложения этого торгаша. И будет по-прежнему ездить на дорожные работы, мерзнуть, выслушивать ругань и похабные шуточки полицаев. Впрочем, шуточки – это еще ничего. В один прекрасный день кто-нибудь из полицаев соизволит обратить на нее особое внимание, и она получит наряд на мытье полов в помещении шуцманшафта. Что тогда, сударыня? Будете вешаться сразу или попытаетесь разыграть новый вариант Юдифи и Олоферна?
Все это не так уж невероятно, оккупация есть оккупация. И уж совершенно реальна другая опасность: весной, когда работы на снегоуборке прекратятся, всех «дорожниц» разгонят по другим работам. В городе, говорят, не оставят почти никого. Одних разошлют по госхозам, а других – прямо в эшелоны, и в Германию. В самом деле, нужно же будет деть куда-то всю эту армию девчат, которые всю зиму были заняты, а теперь вдруг станут безработными! Вот и поедете, сударыня, либо на село – бураки сажать, либо на подземный завод, где-нибудь у черта на куличках за Рейном.
А здесь – в относительной безопасности – будет вместо нее сидеть какая-нибудь из этих быстро приспособившихся девиц с высокой немецкой прической. Кто знает, может быть, именно это место и окажется тем спасительным островком, на котором кто-то сможет благополучно пересидеть бурю. Почему она должна уступить его кому-то другому?
Это, наверное, не очень красиво выглядит – подобные рассуждения. Но до красоты ли сейчас? Сейчас речь идет о том, чтобы выжить. Сейчас люди нужны друг другу более, чем когда-нибудь; и она тоже очень нужна – Сереже, Дядесаше. Неужели они осудят ее, если она примет предложение Попандопуло?
– Танечка, я извиняюсь, – кашлянул Попандопуло, – но только мне до конца перерыва нужно успеть в одно место...
– Простите, я вас задерживаю. – Таня встала и потянулась за ватником.
– Так вы как же...
– Насчет вашего предложения? Я согласна. Если сумеете устроить перевод через арбайтзамт, я буду работать у вас.
Попандопуло просиял:
– Все будет сделано, Танечка, вы ни за шё не беспокойтесь! Адресок свой оставьте. А я, как только все улажу, забегу к вам, тогда договоримся окончательно.
Как странно, что опять приходится думать о своей внешности. О том, чтобы хорошо выглядеть, она беспокоилась в последний раз семь месяцев назад, когда провожала Сережу. Сейчас опять приходится думать о том же, но причины уже совершенно не те, и даже сравнение выглядит кощунством.
Сейчас она одевается для того, чтобы производить хорошее впечатление на покупателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88