Говоришь, убеждаешь – никакого толку, как горохом об стенку... Прав был Ницше, когда говорил: «Идешь к женщине – бери собой плетку»!
Николаева только помаргивала, но держалась. Возражать она ничего не возражала, лишь при ссылке на Ницше пожала плечами и обозвала Володю дураком и мальчишкой.
– Это ты ведешь себя как последняя дура! – крикнул. Володя. Мало того – ты просто изменница, ты все наше подполье подводишь! Ты что, не понимаешь, для чего нам нужны эти деньги?!
– Я понимаю, для чего нужны деньги, но почему именно я должна их добывать? Почему ты сам не поговоришь с Болховитиновым? И почему вообще вы решили, что он даст нам эти деньги?
– Даст, если ты хорошо попросишь!
– Попроси у него сам, ты ведь с ним тоже знаком.
– Да, но он за мной не ухаживает!
– Во-первых, он и за мной не ухаживает! – крикнула Таня. – А во-вторых, если бы ухаживал, то это было бы еще хуже!
– Вот ослица упрямая, – пробормотал Володя сквозь зубы и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Такие сцены – с некоторыми вариациями – повторялись в течение недели. Володя был совершенно вне себя: великолепный план грозил сорваться из-за упрямства глупой девчонки.
Он понимал, что Николаева вправе отказаться от такого поручения, и это-то его больше всего и злило. Он с удовольствием выполнил бы свою угрозу и вздул недисциплинированную соратницу, если бы мог рассчитывать на то, что она после этого смирится. В конце концов Володя внутренне капитулировал и сказал себе, что в следующее посещение Болховитинова сам с ним поговорит. А на другой день это же самое пообещала ему Николаева.
Ей очень не хотелось этого делать. Какой-то внутренний голос настойчиво предостерегал ее от этого шага, и вовсе не потому, что Болховитинов может оказаться предателем. Здесь крылась для нее опасность совсем другого порядка: подсознательно Таня уже боялась своего зарождающегося чувства к этому человеку.
Временами ее охватывало отчаяние, и она почти ненавидела Глушко, Кривошипа, все это подполье, которое создало вокруг нее атмосферу смертельного страха и сейчас мягко, но настойчиво подталкивало к пропасти; ее ни к чему не принуждали, но она понимала, что иначе нельзя – просто нельзя, никак и ни при каких обстоятельствах. Бывали минуты, когда она проклинала свое решение пойти посоветоваться к Кривошипу после того, как Попандопуло сказал ей о своем отъезде; бывали минуты, когда она со злостью и омерзением к самой себе мысленно убеждала кого-то, что нужно было ей уехать в Одессу. Жила бы сейчас спокойно – без немцев, без конспирации...
В одну из таких минут возле нее оказался фон Венк, заговорил о скуке, о плохом настроении и как ни в чем не бывало, пригласил посидеть вечерок в казино. Она тут же согласилась, с каким-то извращенным удовольствием сознавая собственную низость. «Лететь, так уж вверх пятами!»
Они отправились в казино прямо из комиссариата, по окончании рабочего дня. Фон Венк заказал ужин, бутылку вермута. Таня выпила две рюмки, потом третью, ей стало хорошо и безразлично. И даже показалось на минуту, что все еще можно уладить и поправить. Она подумала, что барон – удобный партнер для такого времяпрепровождения. Сидит, курит, помалкивает. Хорошо, что он ее пригласил. Иначе пришлось бы сейчас идти домой, а дома этот мрачный Глушко – не человек, а живой укор. Почему именно она должна просить у Болховитинова эти проклятые деньги?
Они пришли рано, и в казино было почти пусто. Понемногу подходили новые посетители, некоторые знакомые Венка задерживались у столика, кланялись Тане, щелкая каблуками, обменивались несколькими фразами насчет сегодняшнего меню, начинающихся морозов или последней комиссариатской сплетни. Все были какие-то озабоченные, а может, просто в дурном настроении. Немец ведь тоже подвержен смене настроений, а тут еще и погода скверная, и ОКБ ничего утешительного не сообщает, за исключением новой порции брутто-регистровых тонн, потопленных доблестными подводниками на Североатлантических коммуникациях.
– Настроение здесь сегодня совсем другое, – сказала она, следя за тем, как фон Венк в четвертый раз наполняет ее рюмку. – Вы помните, в тот раз? Все были так возбуждены, это было как раз в разгар кавказского наступления. Все думали, что война вот-вот кончится. Вы ведь тоже так думали, правда?
– О, людям свойственно немножко ошибаться, милейшая моя Татьяна Викторовна, – по-русски ответил фон Венк.
– Ничего себе «немножко»! – усмехнулась Таня.
– Не нужно торжествовать, военное счастье весьма капризно, и торжествование победителя нередко меняется в печаль побежденного, – меланхолично изрек фон Венк и поднял свою рюмку. – Прозит!
– Да, «торжествования» здесь сегодня не видно, – согласилась Таня.
Они опять помолчали. Барон достал знаменитый папенькин портсигар, машинально предложил ей сигарету. Таня так же машинально отказалась.
– Вы думаете, что в Москве сейчас торжествуют? -спросил он, возобновляя прерванный разговор. – О нет. Там не до этого, поверьте мне. Конечно, наша летняя кампания не оправдала те большие надежды, что на нее воскладались. Это бес-спорно. Но! Не следует делать спешные выводы. Наступление почти ничего нам не стоило: до Сталинграда мы вообще не несли потерь. Мы захватили массу военной добычи на Кавказе. Один только хлеб уже оправдывает всю операцию. Вы видели эшелоны с кубанским хлебом, которые шли через Энск?
– Нет, – Таня помотала головой. – Но неважно, это легко можно себе представить. Странно было бы, если бы вы там не поживились.
– О да, несомненно. Мы поживились, а Москва – как это? – промоталась. Москва потеряла хлеб, уголь, заводы – это невосстановимо так скоро. Москва понесла гигантские, колоссальные потери в живой силе. Я не скажу: в технике – только потому, что этой техники вообще не было. Русские танки – миф. Ваши конструкторы работают не хуже наших, да-да, я не боюсь это признать, я говорил со специалистами, но ваше производство...
Фон Венк пренебрежительно пожал плечами. Таня, подперев щеку кулаком, смотрела на него с сожалением и насмешкой, как ей казалось.
– Ну что наше производство? – спросила она. – Плохое, да? Отстает, да?
– Несомненно, – подтвердил барон. – Отстает не только от германского производства, это было бы не столь удивительно, но вообще от производства тех стран Европы, которые сегодня работают на нашу армию...
– Подумаешь, – сказала Таня и допила свою рюмку. – На вас работает Европа, на нас работает Америка, посмотрим еще, чья возьмет...
Фон Венк поднял палец:
– О! Вы сказали весьма важную вещь. Америка! Вы говорите, она на вас работает; хорошо, пусть будет так. Но ведь вы на нее воюете! Да-да, вы воюете на Америку. Вы знаете, где сейчас идет великое торжествование? Не в Берлине, и не в Москве, и даже не в Лондоне, но в Нью-Йорке. Именно там!
– Ой, только не начинайте мне говорить о евреях и о масонах, – сказала Таня, сморщив нос.
– Но это есть основа всего; не разобравшись в роли мирового жидо-масонского капитала, мы ничего не поймем в истории.
– Господи, каждый понимает историю по-своему, – сказала она примирительно. – К чему спорить?
– Правильно, я с вами согласен, будем сегодня немножко танцевать?
– Да нет, не стоит, посидим просто.
– Как вам угодно, – кивнул фон Венк. – Будем сидеть, разговаривать на умные темы и немножко пить. Я знаете, что думал недавно, Татьяна Викторовна?..
– Да? – рассеянно спросила Таня, наблюдая за посетителями.
– Я думал, не сделали ли мы некую колоссальную ошибку, начав эту войну против красной России. В сущности, нас не столь многое разделяет, сколь сближивает. Не так ли? Мы являем собою пример двух видов социализма – национального и интернационального, и все дело только лишь в этой маленькой приставке «интер». Вы правильно меня понимаете?
Таня еще ничего не понимала, но слушала очень внимательно.
– Вы помните сороковой год? – продолжал фон Венк. – Помните, как перед нашими танками упала на колени «прекрасная Франция»? Вы никогда не задумались над тем, почему фюрер сумел за пять лет – я подчеркиваю: за одну пятилетку! – сделать из нищей Германии самую могучую державу мира?
– На это ответит любой ребенок. – Таня пожала плечами. – Потому что вы только о войне и думали, только к войне и готовились...
– О нет, милая моя Татьяна Викторовна! Вы имеете весьма благодушное представление о современном капитализме, что даже несколько странно, учитывая ваше коммунистическое воспитание, если считаете, что ни Англия, ни Франция не готовились к войне все эти годы. Они готовились также. Вопрос – почему подготовленной оказалась одна Германия? Потому что германский народ имеет свой идеал. Также и ваш народ имеет его, но Россия есть материал зыбкий и неорганизованный, и здесь неизбежны всякого рода, как это сказать, неувязки. Если бы мы объединились, их бы не было. Нам нужно было это сделать. Может быть, это и есть наша колоссальная, роковая ошибка. Против нас стоит мир, лишенный идеала, кроме наживы. Мир, который не понимает, что есть воля целого народа, управленная одним вождем и нацеленная на достижение некоего идеала. Вы понимаете мою мысль?
– Не понимаю и не особенно хочу понимать, – сказала Таня. – Вы не обижайтесь, пожалуйста, но я терпеть не могу говорить на такие темы...
От нее ускользал смысл туманных рассуждений Венка, может быть потому, что голова после выпитого была уже не очень ясной. Но что-то в его словах ей не понравилось. Дело было не в том, что с нею сейчас разговаривал враг, убежденный нацист; к этому она привыкла, и их обычная фразеология уже не возмущала ее. Но рассуждения зондерфюрера были именно необычными, она никогда еще не слышала от немцев ничего подобного, и хотя он ничего особенно зловредного, казалось бы, не сказал, было в его рассуждениях о двух системах что-то если не пугающее, то настораживающее.
– О, пожалуйста, – сказал фон Венк. – Я знаю, девушки не очень любят такие темы, но вы мне казались немножко исключением. Татьяна Викторовна, а ведь вам плохо пришлось бы, если бы красные вернулись в этот город...
С полминуты, а то и больше Таня смотрела на него широко раскрытыми глазами, чувствуя, как улетучивается и рассеивается хмельной туман.
– Почему вы это говорите? – пробормотала она – Разве дела на фронте идут так...
Она чуть не сказала «хорошо», но вовремя запнулась.
Барон, допивая рюмку, отрицательно помотал в воздухе сигаретой, зажатой между средним и указательным пальцами.
– Нет-нет, – сказал он, – так плохо дела не идут, я ставлю этот вопрос просто... гипотетически. Германский солдат обычно твердо стоит там, куда пришел. Но если предположить, а? Вам плохо пришлось бы. Еще бы! Сотрудничество с врагом, – за это не гладят по головушке. Знаете, какие ужасы имели место прошлой зимой в тех городах под Москвой, что были захвачены красными? О-о, мне рассказывали. Мне говорили про семью одного врача, который возглавил городскую управу в... Волоколамске, если не ошибаюсь. Может быть, это имело место в другом городе, я не уверен. Их буквально растерзали – всех, всю семью. В первый же час, как только по улице проехался первый танк с красной звездой. Таких трагедий было много; к сожалению, не всюду удалось своевременно провести эвакуацию цивильного населения...
– Валентин Карлович, – сказала Таня, – у вас нет других тем для разговора?..
– Хорошо, хорошо, простите. Может быть, немного танцев?
– Спасибо, не хочется. Я хотела спросить – вы читали Достоевского?
– О да, и с большим наслаждением, – закивал фон Венк.
– Вы не помните, откуда это выражение: «...если уж лететь, так вверх пятами»?
– Ну как же, это... дай Бог памяти... это из «Карамазовых», да, это говорит Иван в том знаменитом разговоре с Алешей – ну, помните, где насчет слезинки...
– Нет, я же не читала совсем, – созналась Таня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88