Любой — от соседа по камере до офицера — мог оказаться подручным Карпентера. Шеферд и так рисковал, позвонив по личному телефону начальника тюрьмы.
— Мне пора идти, любимая. Прости.
Шеферд положил трубку и тут же выругал себя за то, что не закончил разговор на более теплой ноте. Зачем он сказал «прости»? Надо было повторить, что он ее любит. Если это последняя фраза, которую жена от него услышала, «я люблю тебя» прозвучало бы гораздо лучше, чем «прости».
— Вам надо идти, — сказал Гозден.
Шеферд протянул ему руку.
— Спасибо, — поблагодарил он.
— Самая скверная вещь в тюрьме — это когда не можешь общаться с близкими, — заметил Гозден, пожав руку Шеферду. У него была крепкая мозолистая хватка. — Об этом забывают те, кто кричит о телевизорах в камерах и образовательных программах. Разлука с семьей — наказание. А вам будет в сто раз тяжелее, чем другим.
— Да, но я здесь не задержусь, — промолвил Шеферд. — Если повезет.
* * *
Гамилтон повел Шеферда назад в блок предварительного заключения.
— Чего он хотел? — спросил охранник, отпирая дверь в коридор.
— Узнать мое мнение о персонале.
— Что?
— Министерство составляет список тюремных офицеров, которые не справляются со своей работой. Начальник тюрьмы должен опросить заключенных по случайному выбору. В их число попал и я.
Он отступил в сторону, чтобы Гамилтон мог снова запереть дверь.
— Опрос? — нахмурился надзиратель.
— По приказу министерства.
Шеферд направился по коридору к своему блоку.
— Ну, а ты что? — спросил Гамилтон. — Что ты сообщил ему?
— Это конфиденциальная информация, — ответит Шеферд. — Извините.
Оставшуюся часть пути они миновали в молчании. Гамилтон открыл дверь в блок предварительного заключения.
— Не морочь мне голову, придурок, — буркнул он, когда Шеферд вошел внутрь.
Два заключенных надраивали швабрами пол. Они работали медленно и методично, низко опустив головы. Гамилтон отвел Шеферда в его камеру. Она была пуста.
— Мне что, опять сидеть взаперти?
— Да, раз ты не учишься и не работаешь в мастерских.
— А в спортзал можно сходить?
Гамилтон покачал головой.
— Не надо на меня наезжать, — проворчал он. — В спортзал ходят после обеда, и ты должен быть в списке. А тебя там нет.
— Не понимаю, почему меня нужно сажать под замок. Это несправедливо.
— А кто говорит про справедливость? Если бы все было справедливо, я бы не бренчал ключами в этом заведении.
Он кивнул на камеру.
— Входи, — сказал он.
— Мне необходим экземпляр «Тюремных правил», — напомнил Шеферд.
— Я принесу.
Шеферд не сдвинулся с места.
— Мне надо сейчас.
— Я сказал, что принесу. В камеру, Макдоналд.
— У меня есть право на экземпляр «Тюремных правил». Ты отказываешь мне в моих правах.
— Ты нарушил дисциплину! — воскликнул Гамилтон. — Не выполнил приказ офицера. Немедленно входи в камеру, или я доложу о твоем проступке.
— В таком случае я пойду к начальнику тюрьмы и расскажу ему, как все произошло.
Шеферд стоял, уперев руки в бока, и смотрел на охранника. Он не собирался отступать.
Гамилтон смерил его взглядом. Шеферд был на несколько дюймов выше его и в лучшей физической форме. Надзиратель не мог силой загнать его в камеру, по крайней мере в одиночку. Но позвать других охранников означало признаться в том, что он не справился с ситуацией. В глазах товарищей и в собственных. Шеферд представлял, как тюремщик шевелит извилинами, взвешивая все «за» и «против». Потом он медленно кивнул.
— Подожди здесь, — сказал Гамилтон.
Он спустился по лестнице, покачивая связкой ключей. Шеферд облокотился на перила и проследил, как он покинул секцию. Уборщики на первом этаже подняли головы и посмотрели на Шеферда. Один из них улыбнулся и поднял большой палец.
Гамилтон отправился на контрольный пункт и переговорил с Тони Стаффордом. Через несколько минут он вернулся с брошюрой и бросил ее Шеферду. На обложке было написано «Тюремные правила за 1999 год», внизу стояли даты внесения поправок.
— Ну что, доволен? — усмехнулся Гамилтон.
— Спасибо, — сказал Шеферд.
— А теперь марш в камеру! — распорядился надзиратель. — Если не выполнишь мой приказ, вызову группу поддержки.
Шеферд спокойно улыбнулся и вошел в камеру. Гамилтон захлопнул дверь, и он услышал, как тот шагает по площадке. Это была маленькая победа, и Шеферд сознавал, что такие победы много значат в тюрьме. Он сел на койку и принялся читать «Правила».
* * *
Джералд Карпентер выжал из швабры лишнюю воду и шлепнул ею об пол, стараясь не замочить дорогие туфли. Не для того он платил за них две сотни фунтов, чтобы теперь мыть эту вонючую тюрьму. Часто жизнь складывается совсем не так, как ты планировал.
Карпентер презирал физический труд, но место уборщика выбрал сам. Так он мог почти весь день находиться вне камеры и свободно перемещаться внутри секции. Большую часть времени он проводил на верхнем уровне, а работа в бригаде позволяла ему спускаться и на другие этажи. Многие уборщики подрабатывали еще и посыльными, разнося между камерами сообщения и контрабанду, но, разумеется, никто из заключенных не посмел бы попросить Карпентера о такой услуге.
Во время работы в тюрьме стояла тишина, в часы общения тут царил бедлам — орала музыка, у бильярдных столов ругались игроки, раздавался хриплый хохот. Даже глубокой ночью не было совсем тихо: где-то бормотал телевизор, мурлыкало радио, вскрикивал или стонал кто-нибудь из заключенных. По этим звукам всегда было понятно, что здесь томятся еще полсотни душ — вернее, сто пятьдесят, если считать весь блок. Но когда люди уходили на работу, всюду наступал покой и мир. Конечно, не как в церкви — неприглядная обстановка исключала подобное сравнение, — но, например, как в монастыре, если не замечать зарешеченных дверей и защитной сетки. Впрочем, здешним совсем нет дела до духовных ценностей, улыбнулся Карпентер. Трудно найти другое место, где люди находились бы так далеко от святости.
Карпентер продолжал возить по полу мокрой шваброй, и его улыбка стала шире. Утром он получил хорошие новости. Эксперт по электронике, собиравшийся давать показания в суде, заявил, что не сможет участвовать в процессе по состоянию здоровья. Карпентер знал, что Гари Нелсона можно заменить, но на поиски другого эксперта уйдет время, если вообще найдутся желающие. В стране мало специалистов такого уровня, а слухи распространяются быстро. Избитый и напуганный Нелсон послужит живым примером для каждого, кто посмеет выступить против Джералда Карпентера.
Шаг за шагом Карпентер разрушал выстроенное против него дело. Материалы уголовной полиции похищены и уничтожены. С Джонатаном Элиотом разобрались. Яхта, главная улика обвинения, исчезла в клубах пламени. Однако на его пути к свободе еще оставалось важное препятствие — сотрудник таможенной службы Сэнди Роупер.
Карпентер ненавидел Роупера всей душой. Не только из-за того, что показания этого человека могли оставить его за решеткой на неопределенно долгий срок, но и потому, что раньше он был ему очень симпатичен. Вдвоем они пили, ходили на футбольные матчи и в стриптиз-клубы, смеялись, травили анекдоты. Со временем их отношения едва не превратились в дружбу, а Карпентер редко близко подпускал к себе людей. Предательство Роупера оскорбило его лично. Таможенник врал ему на каждом слове. Имя, возраст, школа, в которую он ходил, заключенные им сделки — все было враньем. Роупер буквально опутал Карпентера паутиной лжи. К тому же он таскал на себе подслушивающее устройство, записывая все, что говорил Карпентер. Он ввел его в свой самый ближний круг, а Роупер оказался предателем. И ладно бы еще из-за денег — тогда Карпентер сумел бы его понять, возможно, даже посочувствовать. Будь Роупер обычным стукачом и получи он от полицейских деньги за информацию, Карпентер не простил бы ему измены, но понял бы его мотивы. Полицейские могли на него надавить, чтобы выбить нужные им сведения, такое иногда случается. Карпентер знал, что под прессом человек часто работает охотнее, чем за деньги, а у полиции найдется немало способов заставить человека предать своих друзей. Однако Роупер заложил его лишь потому, что это была его работа. Ежедневная, тупая, безнадежная. От звонка до звонка. Сэнди Роупер был всего-навсего государственным чиновником, которому полагался пятинедельный оплачиваемый отпуск, именные часы на юбилей и убогая пенсия. Это бесило Карпентера больше всего. Его перехитрил чертов чинуша.
Но обманщиком был не только Роупер. Карпентер позволил обвести себя вокруг пальца полицейскому. Джонатан Элиот нравился ему не меньше Роупера. Симпатяга, вечно рассказывавший о своих романах с женщинами. Лишь после ареста Карпентер узнал, что у Элиота есть жена и множество наград за подпольную работу. Еще один чиновник, посадивший его за решетку по одной причине, — такое у него ремесло.
Убийство Элиота не доставило Карпентеру удовольствия. Он предпочитал покупать людей: полицейский на содержании представлял собой своего рода капиталовложение. Но когда выяснилось, что Элиот взяток не берет, убийство стало единственным способом убрать его с дороги. Существует простое уравнение: улики плюс свидетельства равны тюрьме. Нет свидетельств, нет улик — и Карпентер на свободе. Вот почему он готов сделать все, чтобы решить уравнение в свою пользу.
Карпентер перестал мыть пол, облокотился на перила и посмотрел сквозь защитную сетку. Один из уборщиков на первом этаже махнул рукой, и Карпентер ответил ему кивком. Антон Юржак, мужчина средних лет, нелегал из Восточной Европы, убил в своей лондонской квартире сотрудника иммиграционной службы. На взгляд Карпентера, преступление Юржака — как и многих здешних заключенных — не имело смысла. Сотрудник не был вооружен, так же как его напарница и двое полицейских в штатском, которые решили провести допрос на кухне Юржака. Тот запаниковал, схватил нож и вонзил его в грудь офицеру, а потом попытался выскочить через кухонное окно. После обыска у него нашли три килограмма афганского героина и двести тысяч фунтов стерлингов в подкладке пиджака. Если бы он умел держать себя в руках, в худшем случае ему грозила депортация, но для человека с такими деньгами это не проблема. А теперь он проведет остаток жизни за решеткой. В блоке предварительного заключения у многих похожие истории. Правда, большинство не особенно стремилось распространяться о своих подвигах. Все старались лгать. Некоторые твердили, что невинны, как младенцы. Их подставили. Ошиблось следствие. У них находились тысячи причин для оправданий. Ни один не признался Карпентеру, что его арестовали справедливо. Но Карпентер знал всю правду о соседях. Он превратил это в настоящий бизнес. Надо щедро платить за информацию, поскольку она дает власть. Юржак никому не говорил, что по-крупному торговал наркотиками, но Карпентер был в курсе его дел. В секции сидели два насильника и один педофил: проведай об этом тюремное сообщество, они не протянули бы и минуты. А Карпентер знал их тайны, но молчат как рыба — пока они делали то, что он им велел.
Карпентер снова взялся за швабру. Он тихо насвистывал себе под нос. Еще немного, и он вернется домой, к жене и детям. На пути к свободе остался только Сэнди Роупер. Но если все пойдет по плану, скоро с ним случится то же самое, что с Джонатаном Элиотом.
* * *
Шеферд лежал на спине и смотрел в белый потолок. Он услышал голоса и шум отпираемых дверей. С первого этажа доносились крики и смех заключенных, ждавших вечерний чай.
На площадке раздались шаги, и дверь в его камеру открылась. На пороге появился надзиратель, которого он раньше не видел, — огромный латиноамериканец с ослепительной улыбкой. Шеферд спрыгнул с койки.
— Меня зовут Хэл Хили, — сказал охранник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58