Заявление было подписано сегодняшним числом, а на стволе пушки вовсе не было никаких глушителей. Миша извлек оружие и, не меняясь в лице — все такой же приветливо-ласковый взгляд — и так и не произнеся ни звука, просто выстрелил бухгалтеру в голову. Страшный грохот сотряс стены маленького кабинета, в десятке метров от которого люди сейчас обедали; неподдельное изумление отпечаталось на лице бухгалтера, перед тем как он рухнул на пол. Мгновенное замешательство тут же сменилось истеричной активностью.
— Быстро уводить Монгольца! — закричал Роберт Манукян.
— Что делать?! Что делать с этим? Сейчас менты здесь будут! А, ара?
— Не знаю! Уводим Монгольца. Придумайте что-нибудь! Через черный ход.
— Монголец, быстро!
— Этого в багажник, скорее! Я его папу…
Роберт Манукян сработал великолепно. Обедал тогда один помощник депутата. Тело вывезли в багажнике его машины. Случайный и непроизвольный выстрел, мол… Так случилось. Денег дали немерено. Пуля вылетела в окно, кошмар! Да вот заявление лежит, нашли пушку… Менты переглядываются, улыбаются, мол, все ребята умные, все понимают. И еще раз денег дали, и еще раз немерено.
Вечером все собрались у Монгольца на даче. Оказалось, что этот мальчик, бухгалтер Лева Кацман, ехал с Монгольцем в одной машине, молчал, ничего не говорил. И на даче сидел молча, но глаза его не выражали страха.
Выпили за упокой души бухгалтера.
— Похоронили его как приличного человека? — спросил Монголец.
— Все в порядке, не беспокойтесь, — с уважением проговорил один из людей Манукяна.
— Нельзя человеку срать на голову, — сказал Монголец, — даже если он мертвый.
— Успокойся, Миша, — Роберт ему весело подмигнул, — по-моему, это был самый дорогой выстрел в истории.
Монголец усмехнулся и вдруг заметил молчаливо сидевшего Леву Кацмана.
— Слышь, пацан, — проговорил Монголец, — мне нужен бухгалтер. У меня сейчас вакансия.
— Я успел это понять, — сказал Кацман.
Монгольцу ответ понравился.
— Роберт, а твой пацан ничего!
И все дружно засмеялись. Кроме Кацмана.
— Ну что?
— Готов попробовать, если вам пригожусь.
Теперь Монголец поглядел на него с любопытством:
— И тебя не испугало, как у меня освобождаются вакансии?
Кацман покачал головой:
— Он уволился по собственному желанию.
Пауза была очень короткой, но за это время темные глаза Монгольца оценивающе изучали Кацмана. Потом раздался новый взрыв смеха. Уже одобрительного. Кто-то ударил Кацмана по плечу.
— Манукян, Роберт, — улыбаясь, сказал Монголец, — по-моему, мы можем сказать твоему пацану «добро пожаловать».
Монголец не ошибся в выборе.
Он редко ошибался с выбором.
Но сейчас ему предстояло решить, как быть с Лютым, поэтому он снова выстраивал карточный домик.
Кстати, это умение ему тоже досталось в наследство от Мустафы. Иногда Монголец думал, что он стал тем, кем стал, только благодаря своему Учителю.
Несмотря на печальную развязку с мордобоем, Монголец все-таки некоторым странным образом уважал Мустафу. Позже он придумал, что тот последний день с Мустафой также был запрограммирован. Просто Учитель дал ему еще один, последний свой урок.
Может быть, так оно и было.
А может быть, хорошо, если умеешь всему находить правильные объяснения. Надо было брать две карты и наклонять их друг к другу, чтобы получилась буква "Л". Рядышком Монголец ставил еще одну букву "Л". А сверху, между двумя остриями, клал горизонтальную карту. Вот из таких ажурных кирпичиков Монголец и строил свои потрясающе красивые карточные замки. Когда строительная судьба была к нему милостива, дома вырастали большими, в несколько уровней, и, если смотреть на них долго, могла закружиться голова, словно смотришь внутрь играющего гранями роскошного хрустального бокала. Или на какой-то огромный диковинный алмаз, хрупкий и могущественный, как и сам строитель. Иногда было достаточно легкого дуновения ветерка, и все сооружение рушилось, но Монголец никогда не нервничал и начинал свою работу снова. Иногда достаточно было хлопнуть дверью или, присаживаясь напротив Монгольца, случайно толкнуть коленом стол. Бывало, что здание, вздрогнув, все же возвращалось в равновесие и устаивало. А иногда рушилось вообще без всякой видимой причины.
Как-то Роберт Манукян, усмехнувшись, спросил:
— И не надоест тебе, ара?
Миша лишь бережно приладил еще одну карту и любовно посмотрел на свою работу. Он не отрывал взгляда от карточного дома, когда сказал:
— Знаешь, Роберт, вот так всю жизнь строишь чего-то, строишь… А потом твоя любящая жена просто откроет дверь — спросить, не нужно ли тебе чего, и все рушится. Или какой-нибудь мудак с умным видом и кучей расчетов на бумаге усядется напротив тебя и толкнет стол… Но это все туфта. Потому что самое обидное, когда все рушится вообще без всякой причины.
Роберт выслушал эту сентенцию с должным вниманием, потом сказал:
— Так не бывает.
— Что не бывает?
— Без причины не бывает. Просто иногда причины скрыты.
— Например.
— Ну например, ты где-то перекосил, чуть недотянул с равновесием, все это накопилось — и бах! Как в песне Макаревича: «В этом мире случайностей нет…» Так вот, ара.
— Хорошо, если б так было на самом деле. Но знаешь что, Роберт, знаешь что, братан? Иногда все действительно разваливается потому, что в этом мире случайностей нет, но порой это происходит без всяких причин. Происходит просто потому, что происходит. И вот это самое обидное. Но знаешь, что обидно на самом деле?
Роберт медленно покачал головой.
— Что когда-нибудь это все произойдет со всеми нами. Без всяких причин.
И сейчас, глядя на свой дом, Монголец думал, что, если начнут дрожать первые кирпичи, ему будет необходимо отыскать причину и устранить ее еще до того, как все рухнет.
Он резко оторвался от своего занятия.
— Быстро! Пойдемте! Быстро собирайтесь! — громко произнес он.
Настолько громко, что Лева Кацман непроизвольно вскочил на ноги, чуть не перевернув доску для игры в нарды.
* * *
Снайпер терпеливо ждал на балконе, укрытом в нише большого дома, метрах в двухстах напротив офиса Миши Монгольца. Снайперу не принадлежала эта квартира в роскошном ведомственном доме, ни эта, ни какая-либо другая. Просто он знал, что хозяев нет и вернутся они еще не скоро. Ему не пришлось возиться ни с сигнализацией, ни с хитроумными замками. Ключ у него был: когда-то, и надо отметить — весьма предусмотрительно, он сделал этот ключ по слепку. Он имел представление о том, как отключить сигнализацию — видел, как однажды это делали хозяева. Просто хозяева не знали и ни за что не могли бы предположить — и скажи вы им, подняли бы вас на смех, — что этот великолепный, чуть застенчивый, но такой чудесный и эрудированный молодой человек может оказаться снайпером.
Винтовка с оптическим прицелом, которой предстояло выстрелить лишь раз, покоилась в ногах снайпера, а сам он, несмотря на жару, которую в общем-то любил и переносил легко, пил кофе. Крепко сваренный кофе — мелкими глотками.
Крепко сваренный — не совсем верно, он дает сильный аромат, и снайпер пил кофе растворимый. Он знал, что его никто не видит, но ставил чашечку бесшумно — в доме никого нет, и нечего привлекать внимание соседей ненужными звуками и ароматами. В доме он коснулся всего нескольких вещей, в том числе ручки электрической плиты, банки с кофе и чашки. Чашку он успеет вымыть — времени у него будет много, и, хотя он прекрасно знал, что меры предосторожности излишни, все же касался чего-либо в тонких перчатках. Эти меры предосторожности действительно напрасны — вряд ли где отыщется картотека с его отпечатками, а уж связать следы того, что здесь найдут, с ним, — подобное точно никому не придет в голову. Но все же береженого Бог бережет.
Потом зоркий, как у хищной птицы, глаз снайпера заметил у входа в офис Монгольца какое-то движение. Он прекрасно знал, как должна работать служба безопасности у такой мнящей себя важной персоной самодовольной задницы, как Миша Монголец. Он знал работу телохранителей как таблицу умножения, но все же… Иногда бывают исключения. Иногда телохранители оказываются хуже, чем надо, а это очень плохо. Но снайпер был уверен, что в свете последних событий Монголец все же позаботился о хороших телохранителях. Иначе он еще более вонючая задница, чем уже есть.
А дело набирало быстрые обороты, и концерт вот-вот должен был состояться. Снайпер взглянул на солнце и еще раз убедился, что все верно рассчитал. Это самая лучшая позиция, с которой можно вести огонь по мишени. К тому же самая комфортная и безопасная.
А дело действительно набирало обороты. Снайпер взял оружие и припал глазом к окуляру оптического прицела. Вон, идут… Снайпер видел, как Монголец в окружении братвы и с трудом поспевающей за ним охраны быстро шел по холлу.
Миша находился за стеклом входа и был открыт — вряд ли стекло парадного подъезда было пуленепробиваемым, — и снайпер мог запросто поразить мишень. Но он решил действовать наверняка, тем более что сегодня предстояло сыграть в несколько другую игру.
Как его учили много лет: «Не позволяй себе даже на мгновение привязываться к тому, кому собираешься причинить вред. Не думай о мишени как о человеке» — так он и собирался поступить. Будь мягок: если тебя бьют по правой щеке, подставляй левую; если же тебя бьют и по левой — ломай челюсть. Но все же снайпер чувствовал себя несколько некомфортно, потому что в его случае мишень должна была появиться в самое последнее мгновение.
Он приготовился к стрельбе — сейчас Монголец будет выходить. Его палец мягко коснулся спускового крючка, пока просто лег на него. Перекрестие прицела вобрало в себя вход в здание. Люди приближались, некто, неумолимо превращающийся в мишень, переживал свои последние мгновения.
Но вот и все. Сейчас настанет время вести огонь.
Монголец появился, прикрытый телохранителем. Этот и еще один, крепкий, коротко стриженный. Это не просто охрана, это личные телохранители, те, кому предстоит подставить вместо объекта свое тело. А начальник безопасности уже на несколько метров впереди: быстрый взгляд — оценка обстановки, снова подносит рацию к губам, мгновение медлит, еще один быстрый оценивающий взгляд, теперь уже произносит команду, на сей раз: «Выходим».
Они вели Монгольца плотным кольцом. Снайпер превратился в стальную пружину, ту самую, которая сейчас ждала внутри оружия, чтобы совершить свою смертоносную работу, чтобы в безумном восторге броситься вперед, сомкнуть затвор и, ударив по бойку, взорвать порох внутри патрона, а дальше стать пулей… Снайпер отключил все эмоции и мышление, и мир больше не существовал.
Перекрестие прицела медленно сопровождало идущих. Черный шестисотый «мерседес», автомобиль Монгольца. Вот Монголец останавливается; снайпер начинает делать выдох, потом задерживает дыхание, перекрестие прицела задерживается на голове Монгольца, потом, словно выполняя каприз снайпера, опускается на его сердце — второе несостоявшееся попадание. Монгольцу сегодня повезло, крупно повезло, он везунчик…
Прицел снова перемещается, и вот в перекрестии оказывается телохранитель. Потом — второй. Снайпер играет. Этой смертельной игре предстоит продолжаться несколько мгновений. Нет, он вовсе не играет. Никогда настоящий снайпер не станет играть с оружием. Просто сценарий сегодня другой. Такие дела.
Снайпер снова ловит Монгольца, когда тот начинает садиться в автомобиль. И в момент, когда крепкий, коротко подстриженный телохранитель лишь слегка прикрывает Монгольца, снайпер спускает курок. Пуля выходит из ствола винтовки и движется сквозь раскаленный воздух. Монголец только что был открыт, но вот, оказывается, кому сегодня предстояло стать мишенью. Пуля входит чуть выше уха крепкому, коротко подстриженному человеку, прикрывшему собой Монгольца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47