Путаная она у меня была.
Все чего-то мечтала.
— В художественную, а потом по бизнесу?
— Она хотела изменить свою жизнь, что здесь такого?
— И когда она брала отпуск?
— В конце апреля.
— Что ж это за школа такая, с экзаменами в апреле?
— А почему вы у меня это спрашиваете? Да еще таким тоном, будто я в чем-то виновата? У вас что, каждый человек в чем-то виноват?! Уже потому, что он просто живет?
— Ну вот, вспылила. — Прима посмотрел на Наталию и снова почувствовал опустошающую ватную слабость в желудке — если еще не язва, то где-то близко. — Я понимаю, что к работникам правоохранительных органов у тебя выработалось отношение то еще: хороший мент — мертвый мент. Так?
Она улыбнулась, но ничего не ответила.
— Только, Наталия, мы расследуем убийство твоей лучшей подруги, давай попытаемся быть на одной стороне.
— Но и вы не давите так на меня. Знаете, я ведь тоже не железная.
— Попытаемся восстановить мир? Так будет лучше.
Она кивнула:
— Ладно. — В глазах ее снова были слезы, и Прима подумал, что нервишки у Наталии Смирновой прилично расшатаны. Весьма прилично.
— Значит, весь май ее не было в городе? — спросил Прима.
— Приезжала пару раз, документы какие-то оформляла и снова в Москву.
Я ей говорю: пустая башка, чего мотаешь туда-сюда, деньги зря тратишь? И все книжки по бизнесу читала, где-то с полгода. Всерьез собиралась поступать.
Интересное получалось дело — выходит, последний месяц гражданка Яковлева изображала из себя прилежную абитуриентку и вроде как была вне зоны криминальных отношений, и вот она приезжает в город, и такая неожиданная развязка. Старые долги?
— А почему она ездила так далеко? Под боком Ростов — учись себе на здоровье, и рядом с домом.
— Ростов?! Вы смеетесь. Да ее там каждая собака знала, аж тошно было.
Нет. Она хотела изменить свою жизнь. Вообще! Понимаете?
— Понимаю. Но на какие средства? Угла своего нет, а жизнь в Москве дорогая.
— Не знаю. — Наталия несколько замялась.
— Может, она просто собиралась работать в Москве? А учеба — это все так, для отвода глаз, чтоб можно было ксиву предъявить? Ведь не жалуют в столице… залетных.
— Зачем так говорить? Кого там жалуют?
— Я просто рассуждаю. Давай попытаемся рассуждать вместе: сбережений у нее, чтоб обустроиться в Москве, судя по всему, не было. Вы ж получаете не ахти какие деньги? Не в пример моим, но не ахти?
— Да так, вроде откладывала понемногу, но в основном только на шмотки и хватало.
— Ну согласитесь, Наталия, вы обе женщины, и вас должны были интересовать эти темы: на что жить будешь? Может, есть у тебя кто? А как то, а как се?
— Хорошо. Для вас шлюшка — это прямо штамп на всю жизнь, так получается?
Прима промолчал. Наталия продолжала:
— Может, она и собиралась по ночам подрабатывать, но вот именно для того, чтобы было на что жить. Но главное — она собиралась учиться. Хотела поставить на прошлом точку. Очень хотела.
— Прямо так сбежать от Шандора и работать на улице в Москве? Наталия, мы же договорились уважать друг друга. Можно, конечно, считать подполковника милиции старым пердуном, но вот лопухом?.. Вряд ли стоит.
— Да ничего я не считаю. Вы лезете прямо в душу. Я у нее то же самое спрашивала — мол, что, работу в дорогих гостиницах нашла? Есть у тебя кто? Она сказала, что есть. Но боится сглазить. Поэтому ничего говорить не будет. Пока все не решится. А потом, мол, и расскажу и все такое. Знаете, обычно она со мной всем делилась, а тут такое… Но по дереву стучала, чтоб не сорвалось:
Наталка, не обижайся, у тебя не дурной глаз, но я решила — пока никому. Вот, собственно, и все. Так что было у нее, на что в первое время обустроиться. Виды какие-то она имела.
— Это действительно все? Подумайте как следует, вспомните, может, чего мельком называла? Это может быть очень важно!
— Да нет. Говорю же вам — нет. Я тоже пыталась разузнать… Знаете женское любопытство? Сильнее его только женское желание выболтать все тайны. Но тут оказался совсем другой случай. Я говорю — Сашку было за что уважать.
Прима тогда подумал, что, возможно, она и права. Только вот как вышло — старые грехи тянут нас в прошлое, и ничего ты с этим поделать не можешь.
Возможно, Александра Афанасьевна Яковлева действительно хотела что-то поменять в своей жизни, но оказалось — не суждено. Прима подумал, что нужно будет поработать со всеми свидетелями, поглядеть, что там нароют в ходе экспертного исследования, что даст работа со следами, с этой музыкой — магнитофон на автореверсе больше суток прокручивал одну и ту же кассету на громкости, весьма близкой к предельной, из-за чего соседи и всполошились. Видать, последний танец для Александры Афанасьевны стал танцем смерти. Кто-то был у нее. Последний клиент?
Именно тогда Прима попросил Наталию Смирнову дать знать, если она соберется уехать из города. Тогда еще не было проведено опознание и дурные предчувствия еще не начали мучить Примую Теперь Прима пил чай из рододендрона и думал о том, что Наталию Смирнову не могут найти уже больше суток. На звонки она не отвечает. Она предупреждала, что ей будет страшно оставаться одной в Сашиной квартире, хотя какие-то Натальины вещи там и остались, поэтому пока, некоторое время, она поживет у родителей. Но старики уже сутки не видели дочери. Может, уехала в Ростов? Но почему не предупредила? Не брать же с нее подписку?
С делом Железнодорожника они тоже увязли надолго, очень надолго.
Никаких общих внешних черт у жертв серийного убийцы нет. Его жертвами не становятся только блондинки или рыжие, только пухленькие или, наоборот, худые, они даже не попадают в одну возрастную категорию, не являются только проститутками, женами судей, или, как говорят психологи, проводящие судебно-психиатрические экспертизы, не являются совокупно-обобщающим портретом, образом, напоминающим убийце, к примеру, его мать или какую-либо женщину, допустим, одноклассницу, глубоко ранившую его в юном возрасте. Он действует внезапно, с холодным расчетом, всегда точно как часы, и исчезает, почти не оставляя следов. И все, что связывает его жертвы, — это близость железной дороги от места их гибели. Если рассматривать дело Александры Афанасьевны в этом контексте, то и тут ничего не сходится. От ее дома до железнодорожного вокзала пара кварталов.
Прима сморщил лоб и взялся пальцами за переносицу — ватная, сосущая вялость в области желудка не отпускала. Скорее всего с потерпевшей гражданкой Яковлевой разделался кто-то из ее криминальных дружков. А может, клиент такой неудачный попался.
Мог быть Железнодорожник ее клиентом?
Прима поставил перед экспертами подобную проблему — должно быть в почерке что-то, свойственное лишь ему. Как отпечатки пальцев, как роговица глаза. Как, собственно говоря, сам почерк.
Перед убийством или сразу после него с гражданкой Яковлевой должен был быть произведен половой акт. Это бы упростило дело — по следам спермы можно идентифицировать убийцу, по крайней мере выяснить, с Железнодорожником ли они имеют дело на сей раз. Этого не случилось. Возможно, кто-то спугнул его. В крови потерпевшей обнаружено пять граммов нарозина, наркотического вещества, — доза не критическая, но достаточная для того, чтобы гражданка Яковлева пребывала в прострации, некоем податливом отрубе. Вот этого Железнодорожник никогда не делал. Однако если Яковлева была наркоманкой, что Наталия Смирнова отрицает, то доза могла бы накапливаться постепенно, в течение дня, и следующий укол был бы смертельным. Но кто-то распорядился по-другому. Ей просто перерезали горло.
Была ли она наркоманкой?
Если нет, то что это за опыты с предкритическими дозами?
При чем здесь Железнодорожник?
Кто-то еще?
Что увидела Наталия Смирнова на теле потерпевшей? Что, не замеченное экспертами, привело ее в такой ужас? Причем не замеченное экспертами высшего класса, а ей хватило лишь одного беглого взгляда.
Что-то, известное лишь проституткам?
Знак мести?
Смешно, нелепо и глупо.
Или что-то, известное лишь близкому человеку? Какая-то опухоль, родимое пятно, внезапно исчезнувшее?
Но это уже вообще какая-то мистика.
И если Прима сегодня вспоминал о любовно-криминальных романах, то теперь в пору было говорить о романе ужасов.
А это уже полный идиотизм.
Да, вопросы, вопросы…
И как сейчас были нужны дополнительные свидетельские показания Наталии Смирновой, просто по той элементарной причине, что теперь Прима находился в полной уверенности, что их такой откровенно-доверительный разговор не был до конца откровенным. И что-то очень немаловажное Наталия Смирнова все же утаила.
В тот момент, когда зазвонил телефон, Прима вдруг понял, что упустил время. Что время потеряно и теперь вряд ли удастся его наверстать. Он посмотрел на белую, потертую, с отполированными временем царапинами телефонную трубку, а потом снял ее:
— Прима слушает.
— Товарищ подполковник, он появился снова.
Связь была внутренней, и Прима знал, кто с ним говорит, — сейчас смена старшего лейтенанта Козленка. Прима сглотнул тяжелый ком, подступивший к горлу.
— Кто? — глухо спросил он, уже зная, что ему ответят, и теша себя слабой надеждой, что, быть может, он ошибается.
— Железнодорожник, — быстро произнес лейтенант Козленок. — Только нашли. Молодая женщина. На вид не старше двадцати пяти. У железнодорожной ветки. Недалеко от главной магистрали.
Что-то в голове Примы задрожало, и сквозь бархатное шуршание в мозгу прозвучал голос: «Наталия. Наталия Смирнова».
Снова тяжело сглотнув и чувствуя, что язва сейчас начнет разъедать его внутренности, Прима произнес:
— Личность установлена?
— Нет.
— Цвет волос?
— Что?
— Цвет волос. Шатенка? Блондинка? Брюнетка?! Меня интересует цвет волос, Козленок.
— Не знаю, товарищ подполковник. Сейчас выясним. Сейчас устанавливают личность. Выясним.
— Так выясняй быстрее, мать твою! — сорвался Прима и с трудом поборол желание расколотить эту белую трубку об стол. Что-то поднялось у него внутри и… отпустило. Эта ватная сосущая вялость в желудке вдруг прошла.
— Есть, товарищ подполковник. Сейчас все выясним. Повисите, пожалуйста, на связи. — Голос Козленка прозвучал не то что испуганно, а как-то ошарашенно.
Наталия Смирнова была шатенкой. Но могла перекраситься в блондинку или брюнетку. Могла сделать с собой все что угодно. И зря он наорал на Козленка.
Прима неожиданно вспомнил то, что ему поможет немного больше, чем цвет ее волос. Одну маленькую деталь.
— Послушай, Козленок, не серчай.
— Я и не серчаю, товарищ подполковник.
— Выясни, есть ли у нее над губой на левой щеке родинка.
— Что?
«Сукин ты сын, дурак дураком, — подумал Прима, — мудила гребаный, а я перед ним извиняюсь. Хотя ладно, напугал парня, старый черт».
— Родинка. Маленькая родинка на левой щеке, примерно в полутора сантиметрах от губы вверх и чуть в сторону, — примирительно сказал Прима и неожиданно добавил:
— Она делала ее очень привлекательной.
— Пара минут, товарищ подполковник, сейчас все выясним. Цвет волос и родинка.
«Почему „делала“, — подумал Прима, — почему я сказал „делала ее очень привлекательной“? Взял ее и похоронил. Может, это совсем не она».
Прима тер переносицу и чувствовал, что впервые за две последние недели сосущая, усталая боль в районе желудка прекратилась. Совсем, совсем все это никуда не годится.
Только бы не она.
Той, которая там лежала мертвой, уже все равно, но только бы она не оказалась Наталией.
А потом Прима услышал то, от чего его спина похолодела и мурашки забегали по коже.
— Товарищ подполковник, слушаете?
— Да!
— Она шатенка. Волосы — стрижка каре. А про родинку пока сказать ничего не могу. Еще парочка минут… Товарищ подполковник, у нее вся левая щека порезана. Множество порезов и колотых ран. Поэтому нужна еще пара минут, чтобы выяснить насчет родинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Все чего-то мечтала.
— В художественную, а потом по бизнесу?
— Она хотела изменить свою жизнь, что здесь такого?
— И когда она брала отпуск?
— В конце апреля.
— Что ж это за школа такая, с экзаменами в апреле?
— А почему вы у меня это спрашиваете? Да еще таким тоном, будто я в чем-то виновата? У вас что, каждый человек в чем-то виноват?! Уже потому, что он просто живет?
— Ну вот, вспылила. — Прима посмотрел на Наталию и снова почувствовал опустошающую ватную слабость в желудке — если еще не язва, то где-то близко. — Я понимаю, что к работникам правоохранительных органов у тебя выработалось отношение то еще: хороший мент — мертвый мент. Так?
Она улыбнулась, но ничего не ответила.
— Только, Наталия, мы расследуем убийство твоей лучшей подруги, давай попытаемся быть на одной стороне.
— Но и вы не давите так на меня. Знаете, я ведь тоже не железная.
— Попытаемся восстановить мир? Так будет лучше.
Она кивнула:
— Ладно. — В глазах ее снова были слезы, и Прима подумал, что нервишки у Наталии Смирновой прилично расшатаны. Весьма прилично.
— Значит, весь май ее не было в городе? — спросил Прима.
— Приезжала пару раз, документы какие-то оформляла и снова в Москву.
Я ей говорю: пустая башка, чего мотаешь туда-сюда, деньги зря тратишь? И все книжки по бизнесу читала, где-то с полгода. Всерьез собиралась поступать.
Интересное получалось дело — выходит, последний месяц гражданка Яковлева изображала из себя прилежную абитуриентку и вроде как была вне зоны криминальных отношений, и вот она приезжает в город, и такая неожиданная развязка. Старые долги?
— А почему она ездила так далеко? Под боком Ростов — учись себе на здоровье, и рядом с домом.
— Ростов?! Вы смеетесь. Да ее там каждая собака знала, аж тошно было.
Нет. Она хотела изменить свою жизнь. Вообще! Понимаете?
— Понимаю. Но на какие средства? Угла своего нет, а жизнь в Москве дорогая.
— Не знаю. — Наталия несколько замялась.
— Может, она просто собиралась работать в Москве? А учеба — это все так, для отвода глаз, чтоб можно было ксиву предъявить? Ведь не жалуют в столице… залетных.
— Зачем так говорить? Кого там жалуют?
— Я просто рассуждаю. Давай попытаемся рассуждать вместе: сбережений у нее, чтоб обустроиться в Москве, судя по всему, не было. Вы ж получаете не ахти какие деньги? Не в пример моим, но не ахти?
— Да так, вроде откладывала понемногу, но в основном только на шмотки и хватало.
— Ну согласитесь, Наталия, вы обе женщины, и вас должны были интересовать эти темы: на что жить будешь? Может, есть у тебя кто? А как то, а как се?
— Хорошо. Для вас шлюшка — это прямо штамп на всю жизнь, так получается?
Прима промолчал. Наталия продолжала:
— Может, она и собиралась по ночам подрабатывать, но вот именно для того, чтобы было на что жить. Но главное — она собиралась учиться. Хотела поставить на прошлом точку. Очень хотела.
— Прямо так сбежать от Шандора и работать на улице в Москве? Наталия, мы же договорились уважать друг друга. Можно, конечно, считать подполковника милиции старым пердуном, но вот лопухом?.. Вряд ли стоит.
— Да ничего я не считаю. Вы лезете прямо в душу. Я у нее то же самое спрашивала — мол, что, работу в дорогих гостиницах нашла? Есть у тебя кто? Она сказала, что есть. Но боится сглазить. Поэтому ничего говорить не будет. Пока все не решится. А потом, мол, и расскажу и все такое. Знаете, обычно она со мной всем делилась, а тут такое… Но по дереву стучала, чтоб не сорвалось:
Наталка, не обижайся, у тебя не дурной глаз, но я решила — пока никому. Вот, собственно, и все. Так что было у нее, на что в первое время обустроиться. Виды какие-то она имела.
— Это действительно все? Подумайте как следует, вспомните, может, чего мельком называла? Это может быть очень важно!
— Да нет. Говорю же вам — нет. Я тоже пыталась разузнать… Знаете женское любопытство? Сильнее его только женское желание выболтать все тайны. Но тут оказался совсем другой случай. Я говорю — Сашку было за что уважать.
Прима тогда подумал, что, возможно, она и права. Только вот как вышло — старые грехи тянут нас в прошлое, и ничего ты с этим поделать не можешь.
Возможно, Александра Афанасьевна Яковлева действительно хотела что-то поменять в своей жизни, но оказалось — не суждено. Прима подумал, что нужно будет поработать со всеми свидетелями, поглядеть, что там нароют в ходе экспертного исследования, что даст работа со следами, с этой музыкой — магнитофон на автореверсе больше суток прокручивал одну и ту же кассету на громкости, весьма близкой к предельной, из-за чего соседи и всполошились. Видать, последний танец для Александры Афанасьевны стал танцем смерти. Кто-то был у нее. Последний клиент?
Именно тогда Прима попросил Наталию Смирнову дать знать, если она соберется уехать из города. Тогда еще не было проведено опознание и дурные предчувствия еще не начали мучить Примую Теперь Прима пил чай из рододендрона и думал о том, что Наталию Смирнову не могут найти уже больше суток. На звонки она не отвечает. Она предупреждала, что ей будет страшно оставаться одной в Сашиной квартире, хотя какие-то Натальины вещи там и остались, поэтому пока, некоторое время, она поживет у родителей. Но старики уже сутки не видели дочери. Может, уехала в Ростов? Но почему не предупредила? Не брать же с нее подписку?
С делом Железнодорожника они тоже увязли надолго, очень надолго.
Никаких общих внешних черт у жертв серийного убийцы нет. Его жертвами не становятся только блондинки или рыжие, только пухленькие или, наоборот, худые, они даже не попадают в одну возрастную категорию, не являются только проститутками, женами судей, или, как говорят психологи, проводящие судебно-психиатрические экспертизы, не являются совокупно-обобщающим портретом, образом, напоминающим убийце, к примеру, его мать или какую-либо женщину, допустим, одноклассницу, глубоко ранившую его в юном возрасте. Он действует внезапно, с холодным расчетом, всегда точно как часы, и исчезает, почти не оставляя следов. И все, что связывает его жертвы, — это близость железной дороги от места их гибели. Если рассматривать дело Александры Афанасьевны в этом контексте, то и тут ничего не сходится. От ее дома до железнодорожного вокзала пара кварталов.
Прима сморщил лоб и взялся пальцами за переносицу — ватная, сосущая вялость в области желудка не отпускала. Скорее всего с потерпевшей гражданкой Яковлевой разделался кто-то из ее криминальных дружков. А может, клиент такой неудачный попался.
Мог быть Железнодорожник ее клиентом?
Прима поставил перед экспертами подобную проблему — должно быть в почерке что-то, свойственное лишь ему. Как отпечатки пальцев, как роговица глаза. Как, собственно говоря, сам почерк.
Перед убийством или сразу после него с гражданкой Яковлевой должен был быть произведен половой акт. Это бы упростило дело — по следам спермы можно идентифицировать убийцу, по крайней мере выяснить, с Железнодорожником ли они имеют дело на сей раз. Этого не случилось. Возможно, кто-то спугнул его. В крови потерпевшей обнаружено пять граммов нарозина, наркотического вещества, — доза не критическая, но достаточная для того, чтобы гражданка Яковлева пребывала в прострации, некоем податливом отрубе. Вот этого Железнодорожник никогда не делал. Однако если Яковлева была наркоманкой, что Наталия Смирнова отрицает, то доза могла бы накапливаться постепенно, в течение дня, и следующий укол был бы смертельным. Но кто-то распорядился по-другому. Ей просто перерезали горло.
Была ли она наркоманкой?
Если нет, то что это за опыты с предкритическими дозами?
При чем здесь Железнодорожник?
Кто-то еще?
Что увидела Наталия Смирнова на теле потерпевшей? Что, не замеченное экспертами, привело ее в такой ужас? Причем не замеченное экспертами высшего класса, а ей хватило лишь одного беглого взгляда.
Что-то, известное лишь проституткам?
Знак мести?
Смешно, нелепо и глупо.
Или что-то, известное лишь близкому человеку? Какая-то опухоль, родимое пятно, внезапно исчезнувшее?
Но это уже вообще какая-то мистика.
И если Прима сегодня вспоминал о любовно-криминальных романах, то теперь в пору было говорить о романе ужасов.
А это уже полный идиотизм.
Да, вопросы, вопросы…
И как сейчас были нужны дополнительные свидетельские показания Наталии Смирновой, просто по той элементарной причине, что теперь Прима находился в полной уверенности, что их такой откровенно-доверительный разговор не был до конца откровенным. И что-то очень немаловажное Наталия Смирнова все же утаила.
В тот момент, когда зазвонил телефон, Прима вдруг понял, что упустил время. Что время потеряно и теперь вряд ли удастся его наверстать. Он посмотрел на белую, потертую, с отполированными временем царапинами телефонную трубку, а потом снял ее:
— Прима слушает.
— Товарищ подполковник, он появился снова.
Связь была внутренней, и Прима знал, кто с ним говорит, — сейчас смена старшего лейтенанта Козленка. Прима сглотнул тяжелый ком, подступивший к горлу.
— Кто? — глухо спросил он, уже зная, что ему ответят, и теша себя слабой надеждой, что, быть может, он ошибается.
— Железнодорожник, — быстро произнес лейтенант Козленок. — Только нашли. Молодая женщина. На вид не старше двадцати пяти. У железнодорожной ветки. Недалеко от главной магистрали.
Что-то в голове Примы задрожало, и сквозь бархатное шуршание в мозгу прозвучал голос: «Наталия. Наталия Смирнова».
Снова тяжело сглотнув и чувствуя, что язва сейчас начнет разъедать его внутренности, Прима произнес:
— Личность установлена?
— Нет.
— Цвет волос?
— Что?
— Цвет волос. Шатенка? Блондинка? Брюнетка?! Меня интересует цвет волос, Козленок.
— Не знаю, товарищ подполковник. Сейчас выясним. Сейчас устанавливают личность. Выясним.
— Так выясняй быстрее, мать твою! — сорвался Прима и с трудом поборол желание расколотить эту белую трубку об стол. Что-то поднялось у него внутри и… отпустило. Эта ватная сосущая вялость в желудке вдруг прошла.
— Есть, товарищ подполковник. Сейчас все выясним. Повисите, пожалуйста, на связи. — Голос Козленка прозвучал не то что испуганно, а как-то ошарашенно.
Наталия Смирнова была шатенкой. Но могла перекраситься в блондинку или брюнетку. Могла сделать с собой все что угодно. И зря он наорал на Козленка.
Прима неожиданно вспомнил то, что ему поможет немного больше, чем цвет ее волос. Одну маленькую деталь.
— Послушай, Козленок, не серчай.
— Я и не серчаю, товарищ подполковник.
— Выясни, есть ли у нее над губой на левой щеке родинка.
— Что?
«Сукин ты сын, дурак дураком, — подумал Прима, — мудила гребаный, а я перед ним извиняюсь. Хотя ладно, напугал парня, старый черт».
— Родинка. Маленькая родинка на левой щеке, примерно в полутора сантиметрах от губы вверх и чуть в сторону, — примирительно сказал Прима и неожиданно добавил:
— Она делала ее очень привлекательной.
— Пара минут, товарищ подполковник, сейчас все выясним. Цвет волос и родинка.
«Почему „делала“, — подумал Прима, — почему я сказал „делала ее очень привлекательной“? Взял ее и похоронил. Может, это совсем не она».
Прима тер переносицу и чувствовал, что впервые за две последние недели сосущая, усталая боль в районе желудка прекратилась. Совсем, совсем все это никуда не годится.
Только бы не она.
Той, которая там лежала мертвой, уже все равно, но только бы она не оказалась Наталией.
А потом Прима услышал то, от чего его спина похолодела и мурашки забегали по коже.
— Товарищ подполковник, слушаете?
— Да!
— Она шатенка. Волосы — стрижка каре. А про родинку пока сказать ничего не могу. Еще парочка минут… Товарищ подполковник, у нее вся левая щека порезана. Множество порезов и колотых ран. Поэтому нужна еще пара минут, чтобы выяснить насчет родинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47