Женитьба на шестнадцатилетней девушке – не на зрелой, с пышными формами шестнадцатилетней, а на субтильной, с задержкой физического развития – уже должна была бы насторожить, это очевидный симптом. Но он сумел скрыть свое отклонение под маской благочестивого прихожанина и любящего отца. Все это так типично, инспектор Линли. Мне просто неприятно обсуждать с вами, насколько это типично.
– И никто не подозревал? Это невероятно.
– Не столь уж невероятно, если представить себе ситуацию в целом. Тейс очень успешно создавал себе положительную репутацию в общине, а дочерей загонял в потайную жизнь, полную самообвинений. Джиллиан считала себя виноватой в том, что мать покинула отца, и старалась как могла компенсировать ему утрату, «сделалась мамочкой». Роберта верила, что Джиллиан удавалось угодить отцу и что она обязана делать то же самое. К тому же он наставлял обеих, читая им Библию и, разумеется, тщательно выбирая подходящие места и толкуя их на свой лад – они, дескать, всего-навсего выполняют дочерний долг, делают то, что предписал им Господь.
– Меня тошнит от этого.
– Конечно, тошнит. Это был больной человек. Смотрите, как развивался его недуг: сперва он выбрал себе в жены ребенка. С этой девочкой он чувствовал себя в безопасности. Угроза исходила от мира взрослых, а он получил шестнадцатилетнюю девочку, чье детское тело возбуждало его, и в то же время этот брак удовлетворял потребность Тейса в самоуважении и социальном статусе.
– Но в таком случае почему же он терзал своих дочерей?
– Когда Тесса, его девочка-жена, дала жизнь ребенку, Тейс получил страшное и неопровержимое доказательство того, что это существо, возбуждавшее и удовлетворявшее его желание, было вовсе не девочкой, а взрослой женщиной. Тейс боялся женщин, полагаю, именно женщины казались ему наиболее грозным воплощением взрослого мира, которого он так страшился.
– Она сказала, что он перестал с ней спать.
– Разумеется. Вообразите, какое унижение он испытал, если в какой-то момент оказался несостоятельным. И больше он не стал подвергать себя подобному риску. Зачем, ведь у него под рукой был беспомощный младенец, который мог доставить ему полноценное удовольствие и удовлетворение? Линли почувствовал, как сжимается его горло.
– Младенец? – хрипло повторил он. – То есть?..
Доктор Сэмюэльс прекрасно понял реакцию Линли и печально кивнул. Ему и это было давно уже знакомо.
– Думаю, что он насиловал Джиллиан еще в колыбели. Она помнит первый инцидент, когда ей было четыре года или пять, но маловероятно, чтобы Тейс ждал столько лет – разве что его вера помогла ему продержаться. Такое тоже возможно.
Вера. С каждым новым кусочком головоломки картина становилась все яснее, но тем сильнее становился гнев, который Линли едва мог сдержать. И все же он сделал над собой усилие.
– Ее ждет суд.
– Несомненно. Роберта поправится. Она сможет предстать перед жюри. – Доктор развернул свое кресло так, чтобы видеть группу людей, прогуливавшихся вместе в саду. – Но вы прекрасно понимаете, инспектор, что теперь, когда истина вышла на свет, ни один присяжный не признает ее виновной. Так что можно считать, что справедливость наконец восторжествовала.
Деревья, нависавшие на церковью Святой Екатерины, отбрасывали длинные тени, и внутри здания уже царил полумрак, хотя снаружи еще было светло. Сквозь цветные стекла окон, сквозь неистовый багрянец и пурпур витражей струился окрашенный кровью свет, растекавшийся по трещинам мозаичного пола. Статуи, перед которыми горели тонкие свечи, немо наблюдали за приближением инспектора Линли, Самый воздух казался здесь немым, мертвым. Подходя к исповедальне, сооруженной в эпоху Елизаветы, Линли почувствовал, как его пробирает дрожь.
Он отворил дверцу, ступил вовнутрь, опустился на колени и замер в ожидании. Непроницаемая тьма, вечное спокойствие. Подходящее местечко, чтобы поразмыслить о своих грехах, подумал Линли.
В сумраке скользнула решетка. Тихий голос пробормотал обычную формулу, молитву несуществующему Богу.
– Слушаю тебя, дитя мое.
До последнего момента Линли сомневался, сможет ли он заговорить: голос ему не повиновался.
– Он приходил сюда, к вам, – начал Линли. – Здесь, на этом месте он исповедовался в своих грехах. Вы давали ему отпущение, отец? Вы чертили в воздухе таинственные знаки, которые освобождали Уильяма Тейса от греха – Уильяма Тейса, который насиловал своих дочерей?! Что вы говорили ему? Давали ему свое благословение? И он выходил из исповедальни с очищенной душой, он возвращался домой, на ферму, и все начиналось сызнова? Так это было, отец?
В ответ он услышал лишь учащенное дыхание, тревожное, неровное – только оно и свидетельствовало о присутствии собеседника.
– А Джиллиан – она тоже исповедовалась? Или она была слишком запугана? Вы когда-нибудь говорили о том, что делает с ней ее отец? Вы пытались помочь ребенку?
– Я… – Казалось, голос священника доносится откуда-то издали. – Поймите, простите меня!
– Это вы и говорили ей? Надо понять, надо простить? А как же Роберта? Она тоже должна была понять и простить? Шестнадцатилетняя девочка должна была смириться с тем, что отец воспользовался ее телом, обрюхатил ее, а потом убил ее ребенка? Или насчет ребенка вы распорядились, отец?
– Я не знал о ребенке! Я ничего не знал! Я не знал! – Слова поспешно слетали с его губ.
– Но вы все поняли, когда нашли тело в аббатстве. Вы чертовски хорошо все поняли. Недаром в качестве эпитафии вы выбрали строку из «Перикла». Вы все прекрасно знали, отец Харт.
– Он… Он не исповедовался в этом.
– А что бы вы сделали, если бы он исповедался? Какую епитимью наложили бы на отца за убийство родной дочери? Ведь это было убийство. И вы знали, что это убийство.
– Нет! Нет!
– Уильям Тейс принес младенца со своей фермы в аббатство. Он не мог завернуть ребенка хоть в какую-нибудь тряпку, потому что она послужила бы уликой против него. Он бросил ребенка обнаженным, и ребенок умер. Как только.вы увидели младенца, вы сразу поняли, чей это ребенок и как он попал в аббатство. Вы написали шекспировскую цитату на его надгробье. «Убийство и разврат… неразлучны, как огонь и дым». Вы все прекрасно знали.
– Он сказал… после этого он поклялся, что он исцелился.
– Исцелился? Чудесное исцеление сексуального извращенца, произошедшее благодаря гибели его новорожденного ребенка? И вы в это поверили? Или – хотели поверить? Да, он исцелился. На его языке это означало, что он перестал спать с Робертой. Но – слушайте меня, отец, это на вашей совести, и, Богом клянусь, вы выслушаете меня до конца – на самом деле он вовсе не исцелился.
– Господи, нет!
– Вы сами это знаете. Для него это было как наркотик. Только ему требовалась новая жертва, невинная маленькая девочка. Он захотел Бриди. И вы готовы были допустить даже это.
– Он мне поклялся…
– Он поклялся? На чем? На Библии, которую он читал Джиллиан, чтобы та поверила, будто должна угождать отцу своим телом? На этой книге он клялся?
– Он больше не приходил на исповедь. Я не знал. Я…
– Вы знали. Вы все поняли в тот самый момент, когда он обратил внимание на Бриди. А когда вы пришли на ферму и обнаружили, что сотворила Роберта, вы поняли все до конца, не правда ли?
Глухое рыдание. Затем раздался горестный вопль, подобный плачу Иакова, и оборвался тремя едва внятными словами:
– Mea… Mea culpa!
– Да! – прошипел Линли. – По вашей вине, отец!
– Я не мог. Тайна исповеди. Эта тайна священна.
– Нет ничего более священного, чем жизнь. Нет ничего более кощунственного, чем надругательство над ребенком. Вы все поняли, когда пришли в тот день на ферму, ведь так? Вы знали, что наступила пора нарушить молчание. Вот почему вы вытерли отпечатки пальцев с топора, спрятали нож и явились в Скотленд-Ярд. Вы знали, что в результате вся правда станет известна, вся правда, которую сами вы так и не посмели открыть!
– Господи, я… простите, поймите меня. – Шепот прерывался на каждом слове.
– Этого нельзя простить. Двадцать семь лет вы позволяли ему насиловать детей. Разрушить две жизни. Уничтожить все их мечты. Это нельзя ни понять, ни простить. Все что угодно, только не это. – Он распахнул дверцу и покинул исповедальню.
Вслед ему возносился в молитве дрожащий голос.
«И не страшись творящих зло… ибо исчезнут, как трава… доверься Господу… Он утолит желанье сердца твоего… творящих зло скосит, как траву…»
Задыхаясь, Линли отворил дверь храма и выбежал на улицу.
Леди Хелен опиралась на край заросшего мхом каменного саркофага, наблюдая за Джиллиан, стоявшей у маленькой могилы под кипарисами, склонив светлую коротко остриженную голову то ли в молитве, то ли в печальном размышлении. Услышав шаги Линли, Хелен не обернулась, не обернулась даже тогда, когда он подошел к ней вплотную и ее рука ощутила твердое и надежное пожатие его руки.
– Я встретился с Деборой, – сказал он.
– А! – Она все еще смотрела в сторону Джиллиан. – Я так и думала, Томми. Я надеялась, что этого не произойдет, но догадывалась, что скорее всего вы встретитесь.
– Ты знала, что они поехали в Келдейл. Почему ты не предупредила меня?
Она по-прежнему отводила взгляд, опускала глаза
– О чем тут было говорить? Все уже столько раз говорено-переговорено. – Хелен предпочла бы на этом остановиться, не вникать, но верность многолетней дружбе побуждала ее продолжать расспросы. – Тебе очень скверно пришлось? – выдавила она из себя.
– Сперва да.
– А потом?
– Потом я понял, что она его любит. Как ты когда-то.
Печальная улыбка скользнула по ее губам:
– Да, как я когда-то.
– Как ты сумела отказаться от Сент-Джеймса, Хелен? Как ты справилась с этим?
– Ну, как-то пережила. И ты был всегда рядом, Томми. Ты помогал мне. Ты же мой лучший друг.
– И ты – мой. Мой лучший друг. Она тихонько рассмеялась.
– Обычно мужчины так говорят о собаке. Не думаю, что могу принять это за комплимент.
– Но ты же мой друг! – настаивал он.
– Безусловно! – подтвердила она, обернувшись к нему и всматриваясь в его лицо. Он выглядел изнуренным, но уже не таким печальным, как прежде. Грусть еще не исчезла вовсе, для этого требовалось время, но от уз прошлого он уже освободился. – Худшее для тебя уже позади, верно?
– Думаю, что да. Надеюсь, меня еще много хорошего ждет впереди. – И он, ласково улыбаясь, коснулся роскошных волос Хелен.
Поверх его плеча Хелен видела, как отворилась калитка и вошла Барбара Хейверс. Барбара замедлила шаг, увидев, как беседуют друг с другом эти двое, но тут же, кашлянув в знак предупреждения, она направилась к ним, решительно распрямив плечи.
– Сэр, вам сообщение из Скотленд-Ярда, – сказала она Линли. – Стефа получила его на адрес гостиницы.
– Что там?
– Как всегда, загадочно. – Она протянула ему листок. – «Идентификация верна. Лондон подтверждает. Йорк извещен сегодня днем», – зачитала она. – Вы что-нибудь понимаете?
Линли пробежал глазами сообщение, сложил листок и отсутствующим взглядом уставился на далекие холмы.
– Да, – произнес он. Слова не шли с языка. – Да, все понятно.
– Рассел Маури? – догадалась Барбара и, дождавшись кивка, продолжала: – Значит, он и впрямь поехал в Лондон, чтобы донести на Тессу? Как странно! Почему он не обратился в полицию Йорка? Какое дело Скотленд-Ярду…
– Нет. Он поехал в Лондон повидать родных, как Тесса и думала. Но он добрался только до вокзала Кингз-Кросс.
– До вокзала Кингз-Кросс? – повторила Барбара.
– Там его настиг Потрошитель. Я видел его фотографию в кабинете Уэбберли.
В гостиницу он вернулся один. Прошел по Черч-стрит и с минуту постоял на мосту, на котором задержался в прошлую ночь. Деревня затихла, однако в тот самый момент, когда он бросил прощальный взгляд на Келдейл, неподалеку хлопнула дверь и рыжая девчонка, сбежав по ступенькам, устремилась в сарай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51