На волне этого ритма Харт добрался до окошечка кассы и не переставал твердить свое заклинание, входя в вагон и усаживаясь. Затем он отважился поднять глаза на других пассажиров, заметил двух немолодых дам, с откровенным любопытством наблюдавших за ним, и кивнул им.
– Так все сложно, – пояснил он, робкой улыбкой напрашиваясь на сочувствие. – Сразу и не разберешь.
– Говорю тебе, это может быть кто угодно, Пэмми, – с нажимом произнесла младшая из Дам, обращаясь к своей спутнице. Она бросила на священника холодный, оценивающий взгляд. – Они как угодно переодеваются, я-то уж знаю. – Не сводя водянистых глаз с подозрительного священника, она вынудила свою морщинистую спутницу подняться на ноги, крепко ухватившись за поручень возле двери, и на ближайшей остановке с шумом увлекла ее прочь из вагона.
Отец Харт печально наблюдал это отступление. Их трудно упрекнуть, думал он. В самом деле, никому верить нельзя. Никому и ни за что. Он ведь тоже приехал в Лондон именно затем, чтобы объявить: то, что представляется очевидным, в действительности – неправда. Это лишь видимость истины. Этот труп, скорчившаяся возле него девушка, окровавленный топор. Нет, это лишь видимость. Он обязан убедить их, и тогда… Господи, разве он справится с этой задачей?! Надо верить, что Бог на моей стороне. Бог на моей стороне. Он изо всех сил цеплялся за эту мысль. Я поступил правильно, я поступил правильно, я поступил правильно. Повторяя это заклинание вместо прежнего, он так и дошел до дверей Скотленд-Ярда с ним на устах.
– Черт побери, снова нам расхлебывать конфликт между Керриджем и Нисом! – заявил суперинтендант Малькольм Уэбберли, раскуривая толщенную сигару. Воздух в кабинете мгновенно наполнился зловонным дымом.
– Господи помилуй, Малькольм, открой хотя бы окно, если тебе непременно надо сосать эту гадость! – взмолился его собеседник. Старший суперинтендант сэр Дэвид Хильер был начальником Малькольма, но шеф предпочитал не вмешиваться в дела подчиненных. Сам бы он в жизни не стал курить столь крепкий табак, да еще перед самой встречей со свидетелем, однако у Малькольма свои методы, и до сих пор эти методы вполне себя оправдывали. Поэтому Дэвид Хильер довольствовался тем, что отодвинул свой стул как можно дальше от источника ядовитого дыма и мрачно оглядел замусоренный кабинет.
Хотелось бы знать, как Малькольму удается столь успешно распутывать дела при склонности существовать в подобном хаосе. Папки, фотографии, отчеты, книги – вся поверхность стола завалена ими. На полках шкафа – грязные чашки из-под кофе, набитые доверху окурками пепельницы и даже пара забытых старых кроссовок. Кажется, именно этого эффекта и добивался Уэбберли – комната выглядит, да и пахнет, как логово получившего самостоятельность старшеклассника – грязноватая, прокуренная, но на редкость уютная. Не хватает разве что кровати с мятыми простынями. В такой комнате чувствуешь себя как дома: можно собрать компанию, посидеть, потолковать. Эта обстановка сближает мужчин, составляющих единую команду. Хитрец этот Малькольм, думал Хильер. С виду заурядный сутулый толстяк, но он куда умнее, чем кажется.
Уэбберли поднялся из-за стола и начал борьбу с оконной рамой, ворча, изо всех сил дергая шпингалет, пока ему не удалось в конце концов распахнуть окно.
– Извини, Дэвид. Вечно я забываю об этом. – Он снова уселся за стол, меланхолическим взором окинул царивший на нем беспорядок и произнес: – Честное слово, это уже последняя капля. – Одной рукой он пригладил поредевшие волосы, когда-то рыжие, а теперь они почти совсем седые.
– Дома неприятности? – осторожно посочувствовал Хильер, упираясь взглядом в собственное золотое обручальное кольцо. Трудная тема для обоих друзей, поскольку они с Уэбберли были женаты на сестрах. Даже в Ярде далеко не все догадывались об этом обстоятельстве, и сами мужчины крайне редко вспоминали о нем.
Бывают такие капризы судьбы, которые порождают между двумя друзьями дополнительные сложности, и оба предпочитают их не обсуждать. Карьера Хильера была столь же успешной, как и его брак, семейная жизнь сложилась не просто удачно, а на редкость счастливо. Его жена – само совершенство, надежнейшая опора, умный советчик, любящая мать, источник величайшего наслаждения в постели. Хильер признавал, что супруга сделалась центром и смыслом его существования, так что дети для него лишь приятное дополнение, но по сравнению с Лаурой их роль в его жизни ничтожна. Он засыпал и просыпался с мыслью о Лауре. Со всем, что радовало или тревожило, он первым делом обращался к ней, и жена с готовностью разделяла с ним любую жизненную задачу.
Для Уэбберли все сложилось по-другому. Его карьера брела себе потихоньку, не слишком блестящая, но вполне удовлетворительная. Расследования, мастерски проведенные Уэбберли, слишком редко удостаивались заслуженной хвалы: у него словно бы отсутствовал некий социальный инстинкт, необходимый, чтобы добраться до самой вершины. А потому, в отличие от Хильера, ему не светил рыцарский титул, который мог бы вознаградить его профессиональные достижения, и именно это обстоятельство стало источником постоянного раздора между Уэбберли и его женой.
Фрэнсис Уэбберли не смогла пережить, что ее младшая сестра сделалась леди Хильер. Зависть грызла ее, превращая постепенно спокойную, застенчивую домашнюю хозяйку в энергичную, напористую даму с претензией на светскость. Она то и дело затевала обеды, приемы, вечеринки с коктейлями, неся непосильные расходы, приглашая людей, совершенно неинтересных обоим супругам, но которые, как полагала Фрэнсис, могли способствовать продвижению ее мужа наверх. Все эти мероприятия чета Хильеров исправно посещала – Лаура из любви к сестре, с которой она, однако, давно уже не могла по-дружески общаться, а Хильер в надежде хоть как-то защитить Уэбберли от едких и жестоких замечаний его супруги, ибо Фрэнсис не стеснялась прилюдно высказывать свое мнение о неудавшейся карьере мужа. «Новая леди Макбет», – мысленно называл ее Хильер.
– Нет, дело не в этом, – ответил Уэбберли. – Беда в том, что я уж было понадеялся, что с этой распрей между Нисом и Керриджем покончено, а они снова сцепились – право же, это чересчур.
Как это характерно для Малькольма, вечно он переживает из-за других, из-за их недостатков и слабостей, подумал с сочувствием Хильер.
– Напомни, пожалуйста, в чем там было дело, – попросил он. – Какая-то история в Йоркшире, верно? В убийстве обвиняли цыган?
Уэбберли кивнул.
– Нис возглавляет отделение полиции в Ричмонде. – Он тяжело вздохнул и, забывшись, выпустил струю сигарного дыма не в окно, а в комнату. Хильер задержал дыхание, стараясь не раскашляться. Ослабив узел галстука, Уэбберли принялся рассеянно скручивать уголок белого воротника. – Три года назад там убили старую цыганку. Нис провел жесткое расследование. Его ребята работали тщательно, проверили все детали. Завершив дело, они арестовали зятя этой старухи. По всей вероятности, ссора у них вышла из-за гранатового ожерелья.
– Ожерелье было краденое?
Уэбберли покачал головой, стряхивая пепел в стоявшую на его столе жестяную пепельницу. В воздух поднялось облачко пепла от выкуренных прежде сигар, белой пылью осело на бумагах и папках.
– Нет. Ожерелье они получили от Эдмунда Ханстон-Смита.
Хильер резко наклонился вперед:
– Ханстон-Смита?
– Ага, теперь ты припоминаешь? Но дальше дело повернулось так: жена того парня, которого обвиняли в убийстве старухи – его вроде бы звали Романив, – была красотка: хороша, как бывают одни только цыганки, – двадцать пять лет, черные волосы, оливковая кожа, сплошная экзотика.
– Соблазнительно, особенно для такого человека, как Ханстон-Смит, верно?
– Вот именно. Она убедила его, что Романив ни в чем не виноват. Ей понадобилось на это всего несколько недель, покуда Романив еще не предстал перед присяжными. Она уговорила Ханстон-Смита пересмотреть дело, она клялась, что они подвергаются преследованиям потому лишь, что в их жилах течет цыганская кровь, что Романив провел с ней всю ночь, когда совершилось убийство.
– Полагаю, она была достаточно очаровательна, чтобы заставить поверить и в это.
Дернув уголком рта, Уэбберли пристроил окурок сигары на край пепельницы и сложил покрытые веснушками руки на животе, удачно прикрыв пятно на жилетке.
– Согласно показаниям лакея Ханстон-Смита, от милейшей миссис Романив даже человек шестидесяти двух лет от роду целую ночь напролет не мог оторваться. Как ты знаешь, Ханстон-Смит был богат и обладал немалым политическим весом. Он без труда смог вовлечь в эту историю полицию графства Йорк. Рейбен Керридж – он до сих пор остается главным констеблем Йоркшира, несмотря на все, что он натворил, – приказал пересмотреть расследованное Нисом дело. Хуже того – он отпустил Романива.
– Как реагировал на это Нис?
– Керридж как-никак его начальник. Что ему было делать? Он с ума сходил от злости, но пришлось выпустить Романива и начать дело заново.
– При этом на седьмом небе от счастья была жена Романива, но отнюдь не Ханстон-Смит, – прокомментировал Хильер.
– Разумеется, миссис Романив сочла своим долгом отблагодарить Ханстон-Смита тем самым способом, к которому он уже пристрастился. Она явилась к нему ночью на последнее свидание и не давала бедному старику уснуть до самого рассвета, насколько мне известно, а потом она открыла дверь Романиву. Как нынче любят говорить, свершилась кровавая драма. Парочка прикончила Ханстон-Смита, собрала все, что могла унести с собой, направилась прямиком в Скарборо и еще до утра покинула страну.
– А что Нис?
– Он требовал, чтобы Керридж подал в отставку. – В этот момент послышался стук в дверь, но Уэбберли не обратил на него внимания. – Однако он ничего не добился. С тех самых пор Нис только поджидает удобного случая.
– И теперь они снова сцепились, как ты говоришь.
Вновь раздался стук, на этот раз более настойчивый. Уэбберли громко предложил войти, и в комнату ворвался Берти Эдвардс, главный патологоанатом. На ходу он оживленно беседовал с собственной записной книжкой и что-то торопливо царапал в ней под свою же диктовку. Эдвардс воспринимал записную книжку как живое существо, не хуже обычной секретарши.
– Сильный удар в правый висок, – жизнерадостно объявил он, – вызвавший разрыв сонной артерии. Удостоверения личности нет, денег нет, раздет до нижнего белья. Это снова Вокзальный Потрошитель. – Произнося эти слова, Эдвардс продолжал черкать в своей книжке,
– «Вокзальный Потрошитель»! Вам бы в журналисты податься, – проворчал Хильер, с отвращением глядя на весельчака.
– Речь идет о покойнике с вокзала Ватерлоо? – уточнил Уэбберли.
Судя по лицу Эдвардса, патологоанатом явно прикидывал, не ввязаться ли ему в дискуссию с Хильером – уж очень ему хотелось отстоять свое право давать серийным убийцам какое-нибудь прозвище; однако, поразмыслив, он отказался от этой идеи, утер пот со лба рукавом грязно-белого халата и обернулся к своему непосредственному начальнику.
– Ага, Ватерлоо. Это уже одиннадцатый, а мы еще с Воксхоллом не разобрались. Характерный почерк Потрошителя в обоих случаях. Бродяги. Ногти сломаны, сами грязные, волосы нестриженые, даже вши имеются. Пока только тот тип с вокзала Кингз-Кросс не вписывается в картину, и уж намучились мы с ним за последнюю неделю. Удостоверения нет, об исчезновении никто не заявлял. Не знаю, когда нам удастся установить его личность. – Почесав голову концом ручки, Эдвардс радушно предложил: – Хотите взглянуть на снимки с Ватерлоо? Я вам принес.
Уэбберли махнул рукой в сторону стены, на которой красовались изображения двенадцати жертв маньяка. Все они были убиты одним и тем же способом на вокзалах Лондона и на пригородных станциях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51